Песах Амнуэль
     
     ОТСРОЧЕННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
     
     
     АЛИБИ УБИЙЦЫ
     
     - Сегодня ты обязан вернуться вовремя, - твердо сказала Наташа, собирая со стола остатки завтрака. - Если Тюрины придут, а тебя не окажется дома, я их выпровожу, вот и все.
     Тюрины - Игорь и Света, старые знакомые Берковича - обещали прийти в шесть. С Игорем Беркович познакомился восемь лет назад, когда оба работали в большом супермаркете, раскладывали по полкам товары, и нынешний инспектор Тель-Авивской уголовной полиции думать не думал о полицейской карьере. Потом, когда Беркович поступил в полицейскую школу, они стали видеться реже, Игорь женился, Света ревниво относилась к приятелям мужа. А Наташа почему-то Игоря невзлюбила - то ли за манеру разговаривать, не глядя на собеседника, то ли ни за что, бывает же так - не пришелся человек, и все тут. И спорить не имеет смысла. Беркович не спорил.
     - Конечно, я вернусь вовремя, - сказал он. - Не понимаю, почему ты так настроена против Игоря. Прекрасный парень.
     Наташа отвернулась, и Беркович отправился на работу с тяжелой душой. К тому же, и день предстоял пакостный - сплошные разъезды. Надо было разобраться наконец в противоречиях, возникших в деле Иосифа Омри, подозреваемого в убийстве своей подруги Сары Кандель.
     Убийство произошло позавчера вечером, в восемнадцать часов одиннадцать минут. Время было известно точно, потому что часы на руке убитой разбились и остановились, когда женщина упала на пол, сраженная ударом ножа в шею. Не могло быть и речи о том, что убийца перевел стрелки, сфальсифицировав время нападения. Во-первых, упав, Сара оставалась неподвижна до приезда оперативной бригады - это следовало из расположения тела и ряда других признаков, которые эксперт Хан перечислил, но Беркович не стал запоминать. А во-вторых, на корпусе часиков обнаружились лишь пальцевые отпечатки самой Сары и ничьи больше - не было также признаков того, что кто бы то ни было пытался стереть чьи бы то ни было следы.
     Подозрение сразу пало на Иосифа Омри - соседи и друзья Сары в голос утверждали, что между ними давно пробежала кошка, они ссорились, Иосиф кричал, что убьет подругу. Видимо, в чем-то ее подозревал. В день убийства он пришел к Саре часа в четыре, и соседи слышали громкий разговор за стеной. Никто не видел, как Иосиф выходил. В семь часов вечера возвращавшийся с работы Михаэль Рашевски, сосед с четвертого этажа, обратил внимание на то, что дверь в квартиру Сары чуть приоткрыта, и постучал, чтобы сообщить об этом хозяйке. Никто не отвечал, и Рашевски заглянул в салон. То, что он увидел, заставило его захлопнуть дверь и вызвать полицию со своего сотового телефона.
     Оперативная бригада подняла Иосифа Омри с постели - в половине десятого вечера он почему-то собрался спать. Узнав, в чем его подозревают, Иосиф впал в панику, кричал, пытался бить посуду, утверждал, что Сара была жива и здорова, когда он уходил от нее в половине пятого. На допросе, который инспектор Беркович провел сразу после того, как Омри привезли в управление, подозреваемый точно описал все свои передвижения в тот злополучный вечер. Да, он поругался с Сарой, кричал, оба кричали. Но заняло это немного времени - в половине пятого он уехал, отправился сначала в свое любимое кафе "Золотой голос", где съел шварму, хозяин его хорошо знает и подтвердит. В половине шестого отправился к морю, и в шесть сидел на пляже, дышал воздухом. Взял у служащего раскладной стул, заплатил десять шекелей, служащего зовут Ицик, он из американских евреев, должен подтвердить, что видел Иосифа, они были знакомы не первый день. Иосиф сидел на стуле буквально перед кабинкой, где Ицик держал свой инвентарь, ушел в семь, алиби более чем надежное. От свежего воздуха его разморило, и в половине восьмого Иосиф вернулся к себе домой в Шхунат А-тиква, где его видели соседи, сидевшие во дворе на скамейках. Устал, принял душ и завалился спать, потому что после ссоры с Сарой не то что телевизор смотреть - жить не хотелось. А тут полиция как раз и заявилась...
     Иосиф Омри так детально описывал все, что делал и где был, что сначала у Берковича и сомнений не возникло в правдивости показаний. Он послал сержанта Ковнера проверить показания и был немало озадачен, когда подтвердился единственный эпизод: соседи действительно видели, как Омри в половине восьмого вернулся домой. Однако и хозяин "Золотого голоса", и служащий на пляже утверждали, что в глаза не видели Иосифа. Да, они его хорошо знают и если бы он действительно приходил, то запомнили бы его - никаких сомнений.
     - Что вы на это скажете? - спросил Беркович. - Возможно, придумаете другое алиби?
     - Как? Почему? - Омри изобразил на лице глубокое возмущение, ладони его, лежавшие на коленях, непроизвольно сжались в кулаки. - Но я ел шварму у Меира! Я ему заплатил двадцать шекелей, и он мне дал три шекеля сдачи. Эти три шекеля - как сейчас помню - я дал Ицику за стул и добавил семь шекелей. Он мне еще сказал: "Иосиф, ты только в воду не ходи, сегодня волны высокие, днем девочка утонула". Откуда я мог узнать про девочку?
     Про девочку Омри мог узнать и по радио. Однако возмущение его и ужас выглядели настолько естественными, что Беркович решил сам расспросить свидетелей. Этим он и занялся с утра, после того, как получил от жены наставление ни в коем случае не опаздывать к приходу не очень для нее желанных гостей.
     В десять утра в кафе "Золотой голос" посетителей было мало.
     - Ко мне начинают ходить после полудня, - объяснил хозяин. - Если бы вы пришли часа в четыре, инспектор, или еще позже, то увидели бы - яблоку негде упасть.
     - Значит, много народа? - переспросил Беркович. - И потому вы могли и не обратить внимание на Иосифа Омри?
     - Не запомнить Иосифа? - возмутился Меир. - У меня профессиональная память! Я могу перечислить всех знакомых посетителей - кто был и когда. Марк из вон того дома приходил, например, в пять десять, сидел до шести...
     - А Иосиф Омри? Когда он пришел и когда ушел?
     - Да не было его вообще, я уже сказал вашему сержанту!
     - А два дня назад?
     - Два дня назад был. Но довольно поздно - часов в семь, обычно Иосиф приходит раньше, в шестом часу.
     - Так, может, он и позавчера тоже...
     - Сбить меня с толку хотите, инспектор? Я же сказал - позавчера Иосиф не приходил. Эй, Гай, - крикнул Меир парню, перетаскивавшему из подсобного помещения коробки с напитками, - ты видел позавчера Иосифа Омри?
     - Нет, - буркнул Гай, не останавливаясь. - А что?
     - Ничего, - сказал Меир и демонстративно пожал плечами.
     На пляже разговор повторился. Ицхак Давидзон прекрасно знал Иосифа Омри, видел его несколько дней назад, когда тот приезжал со своей Сарой. А позавчера - нет, не было его. Ни в шесть, ни в семь, а позднее Ицхак начал собирать свое хозяйство, погода была не из приятных - ветер, волны, девочка вот днем утонула...
     - Вы об этом и Иосифу сказали? - спросил Беркович.
     - Иосифу? - удивился Давидзон. - Как я ему мог это сказать, если он не приходил?
     Попросив свидетеля поставить подпись под своими показаниями, Беркович вернулся в управление и попросил привести Омри, сидевшего в камере предварительного заключения.
     - Нет у вас алиби, - сказал инспектор. - Никто не видел, как вы уходили от Сары в половине пятого. Вы ушли в начале седьмого, убив подругу. В "Золотом голосе" вы не были, на пляже - тоже.
     - Был! - закричал Омри. - Не убивал я Сару! Не убивал!
     У него началась истерика, он бился лбом о стол, кричал, размазывая по лицу слезы, допрос стал бесполезным, и Беркович отправил подозреваемого обратно в камеру. Посидев немного в задумчивости, инспектор спустился в лабораторию судебной экспертизы.
     - Ну что? - встретил его эксперт Хан. - Признался твой Омри?
     - Нет, - покачал головой Беркович. - И если он не гениальный артист, то я поверить не могу в то, что он врет. Какой смысл говорить, что ел шварму у Меира, если ты знаешь, что Меир этого не подтвердит?
     - Ну откуда Омри мог это точно знать? Он ведь часто бывал в этом кафе, хозяин его видел чуть ли не ежедневно. Наверно, Омри надеялся, что Меир скажет что-нибудь вроде: "Да, кажется, приходил, было много народа". И на пляже то же самое. Людное место, свидетель мог запутаться в датах и времени. Опровергнуть алиби эти двое не могли - по мнению Омри, - и уже одно это могло послужить аргументом в его пользу.
     - А они опровергли, причем очень уверенно, - возразил Беркович.
     - Не собираюсь давать тебе советы, - сказал Хан, - но почему бы не расспросить посетителей кафе - там наверняка есть люди, которые приходят каждый день в одно и то же время.
     - Рабочий в кафе тоже не видел Омри, - вспомнил Беркович. - Но ты прав, я попробую прийти в "Золотой голос" в шесть часов и расспросить завсегдатаев, если таковые найдутся.
     Он вспомнил, что обещал быть дома не позднее шести, и нахмурился. Находиться одновременно в двух местах Беркович не мог. Как и Иосиф Омри.
     - Что-нибудь не так? - осведомился Хан.
     - Нет-нет, все в порядке, - сказал Беркович. - Извини, пришла в голову одна мысль.
     Попрощавшись с экспертом, он поднялся на этаж, где находился кабинет начальника следственного отдела.
     - Это очень серьезно, - хмуро проговорил майор Даган в ответ на просьбу подчиненного. - Нужны чрезвычайно основательные аргументы, а у вас их нет.
     - Нет, - согласился Беркович. - Но если этого не сделать, дальше в расследовании не продвинуться. Мне как раз основательные аргументы и нужны.
     - Хорошо, попробую, - нехотя согласился майор. - Если что-то получится, я вам позвоню.
     Даган ясно дал понять, что если результат окажется отрицательным, то отвечать придется именно Берковичу. Впрочем, инспектор и не рассчитывал на иной исход разговора. Он вернулся к себе в кабинет и заново перечитал протоколы. Действительно, какие у него основания предполагать, что Омри не врет? Честное выражение лица и очень естественная реакция - реакция человека невиновного, когда ему предъявляют чудовищное обвинение. А если это все же гениальная игра?
     Майор позвонил вскоре после полудня.
     - Результат в твоем компьютере, - сухо сообщил он. - И не благодари. Я такого наслушался от банковских начальников...
     Файл действительно оказался в папке с делом Омри. На запрос полиции получен ответ: Ицхак Давидзон положил на свой счет вчера днем двадцать тысяч шекелей, на столько же - и тоже вчера - вырос счет Меира Шалома, что, кстати, позволило хозяину "Золотого голоса" закрыть минус.
     Через полчаса Беркович вошел в помещение кафе и направился к стойке.
     - Послушайте, Меир, - сказал он, не оставляя хозяину времени на раздумье, - если вы вспомните, кто просил вас заложить Иосифа Омри, то избавитесь от обвинений в лжесвидетельстве. Хотите в тюрьму? Я вам это устрою.
     Меир побледнел и опустился на высокий стул.
     Из кафе Беркович поехал на пляж, а оттуда, с подписанными показаниями, вернулся в управление. Вызвав из камеры Иосифа Омри, инспектор сказал:
     - Должен перед вами извиниться. Вы действительно не убивали Сару.
     - Господи... - протянул Иосиф. - Полиция извиняется... Должно быть, небо скоро упадет на землю...
     До него неожиданно дошло то, против чего он сопротивлялся вторые сутки.
     - Но кто? - воскликнул он. - Кто? Кто убил?
     - Попробуйте сами ответить, - сказал Беркович. - У вас есть враг, хорошо знавший вас и ваши привычки? Знавший, например, о ваших скандалах с Сарой?
     - Нахум, - пробормотал Иосиф. - Нахум Шварцман.
     - Да, - кивнул Беркович. - На него показали и Шалом, и Давидзон. Шварцман заплатил им, чтобы они не подтверждали вашего алиби.
     - Значит, он...
     - Похоже, что да. Пришел к Саре после вашего ухода, убил ее, а когда услышал о вашем аресте, посетил места, где вы обычно бываете... В общем, провел работу, которую буквально часом позже провела полиция. И успел подкупить свидетелей.
     - Негодяй! - закричал Иосиф.
     - Расскажите мне, в чем причина его ненависти к вам, - попросил Беркович.
     - Да что тут непонятного? Он был с Сарой, пока мы с ней не познакомились...
     Час спустя Беркович позвонил домой и сказал жене:
     - Наташа, ты представляешь, я таки действительно вернусь сегодня вовремя.
     
     
     ЧЕЛОВЕК, ЗАКАЗАВШИЙ СВОИ ПОХОРОНЫ
     
     День был хмурый, дождливый, вязкий какой-то, когда не понимаешь, то ли живешь в реальности, то ли находишься в виртуальном мире, где можно поступать как вздумается, а лучше не поступать никак, расслабиться и ждать окончания выдуманной кем-то игры.
     - Что, уже утро? - сквозь сон спросила Наташа, и Беркович, поцеловав жену в щеку, пробормотал:
     - Арик спит, значит, ночь еще не кончилась.
     На улице стояла стена дождя - это был не ливень, когда с неба падают жесткие струи, а зонты ломаются, едва раскрывшись; мелкая морось висела в воздухе, и казалось, что жизнь перешла в подводное состояние. Еще немного, и у всех прохожих вырастут жабры.
     В управлении тоже было сыро, в кабинетах работали на обогрев кондиционеры, но все равно казалось, что вода и холод проникают из всех щелей. Из всех происшествий, обсуждавшихся на утреннем совещании, Берковича заинтересовало лишь самоубийство Авигдора Винклера. Молодой перспективный дизайнер, хозяин собственной фирмы, застрелился вчера вечером в своей квартире. На происшествие выезжала дежурная бригада - старший сержант Шаповалов и эксперт Хан. Предсмертной записки Винклер не оставил, но и особых сомнений в том, что он сам выстрелил в себя из "магнума", тоже не возникло. Причины для самоубийства у дизайнера были, и даже две: неудачная любовь (любимая девушка неделю назад вышла замуж за другого) и тяжелое финансовое положение фирмы (налоговому управлению Винклер задолжал огромную сумму).
     В докладной записке Берковича смутило определение "особых". Что значит - "особых сомнений не возникло"? А не особых?
     Из конференц-зала Беркович направился не в свой кабинет, а в подвал, где располагались комнаты экспертов. Рон Хан только что пришел и отряхивал мокрый дождевик.
     - Тебя смутило слово "особых"? - хмыкнул эксперт. - Так я тебе скажу. Лично у меня сомнений нет никаких. Револьвер был в правой руке Винклера, выстрел сделан в упор, пуля прошла в мозг через правый висок, на рукоятке пальцевые следы покойного. Квартира была заперта изнутри. В полицию позвонил сосед Винклера, который услышал выстрел. Никаких следов борьбы. И еще одно обстоятельство, которое Шаповалов выяснил уже после того, как протокол был сдан в дежурную часть. Вчера днем Винклер заказал себе похороны и памятник на городском кладбище.
     - Что? - поразился Беркович. - Сам заказал?
     - Сам, - подтвердил эксперт. - Подробностей я не знаю, спроси у Шаповалова.
     - Непременно спрошу, - сказал Беркович и, поговорив еще несколько минут о погоде и шансах Барака быть вновь избранным премьер-министром, оставил Хана разбираться в бумагах, а сам поднялся на третий этаж, где нашел старшего сержанта Владимира Шаповалова в обществе грузного мужчины в большой черной кипе.
     - Извини, Володя, я зайду попозже, - сказал Беркович.
     - Нет-нет, Боря! - воскликнул Шаповалов по-русски. - Садись и, если у тебя есть время, послушай. Понимаешь, у меня почти нет опыта в уголовных делах, я ведь бытовухой занимался...
     Беркович сел на стул напротив человека в кипе и приготовился слушать.
     - Это господин Амнон Барзилай из "Хевра кадиша", - представил Шаповалов посетителя, перейдя на иврит. - К нему вчера обратился Винклер и сказал... Что он сказал, господин Барзилай?
     - Сказал, что назавтра хочет заказать похороны. Я спросил: "Почему назавтра? Мы успеем похоронить сегодня, нельзя оставлять умершего - до захода солнца еще много времени". А он сказал: "Я еще не умер! А когда умру, будет уже вечер, так что сегодня не успеем". Естественно, я обругал его за дурацкую шутку и хотел выставить за дверь. Но он сказал, что шутить не собирается и отменять заказ не намерен. Потребовал, чтобы я заказ принял, а я, как вы понимаете, не собирался этого делать, да и не мог без официального разрешения на захоронение!
     Шаповалов достал из ящика стола фотоальбом и предложил Барзилаю посмотреть, нет ли среди фотографий изображения вчерашнего посетителя. Тот перевернул страницу и, не задумываясь, объявил:
     - Вот он!
     Шаповалов бросил выразительный взгляд на Берковича и протянул Барзилаю заполненный бланк протокола. Расписавшись и пожелав полицейским долгих, до ста двадцати, лет жизни, работник похоронной службы покинул кабинет.
     - Что скажешь? - обратился Шаповалов к Берковичу, когда за посетителем закрылась дверь. - Мало того, что Винклер пытался заказать собственные похороны, так после "Хевра кадиша" он поехал на кладбище и заказал памятник, дав тысячу шекелей задатка. Лишь после того, как Винклер уехал, мастер, принявший заказ, обнаружил, что памятник некуда ставить - могилы Авигдора Винклера еще не существует.
     - Вот странная личность... - протянул Беркович.
     - Очень странная. С кладбища он поехал домой. В восемь вечера раздался выстрел.
     - На планерке говорили, что от него ушла невеста, а в фирме большие проблемы, - сказал Беркович.
     - Это так, - согласился Шаповалов. - Причины для самоубийства есть. И дверь была заперта изнутри на запор, мы потратили два часа, пока открыли. А если учесть еще посещения похоронного бюро и кладбища...
     - И все-таки ты сомневаешься в том, что это самоубийство?
     - Особых сомнений нет, - повторил Шаповалов слова из утренней сводки, - однако... Понимаешь, возможны варианты. Да, его девушка вышла за другого. Но соседи говорят, что Винклер сам дал ей отставку. Да, фирма Винклера в тяжелом финансовом положении. Но я звонил в налоговое управление, и мне сказали, что, скорее всего, вопрос о погашении долга будет улажен. И в результате...
     - В результате мотив повисает в воздухе, - кивнул Беркович.
     - Вот именно.
     - Но ведь Винклер действительно посещал "Хевра кадиша" и кладбище, или ты и в этом сомневаешься?
     - Нет, это был он, никаких сомнений! Вот я и ломаю себе голову, что все это могло означать?
     - Ничего, по-видимому, - сказал Беркович, вставая. - Люди кончали с собой, бывало, и по куда меньшим поводам. Впрочем, может, ты и прав... Я подумаю над этим.
     - Если что-то надумаешь, сразу звони, хорошо?
     Дав твердое обещание, Беркович вернулся в свой кабинет, где кондиционер уже нагрел воздух и можно было сидеть, сняв куртку. В самоубийстве Винклера самым загадочным выглядела, по мнению инспектора, не слабость мотивов. Странными были посещения похоронного бюро и кладбища. Для самоубийц такое поведение не свойственно. Зачем эта реклама? Конечно, психика у самоубийцы нарушена, но даже ему понятно, что без разрешения на захоронение в "Хевра кадиша" обращаться нет смысла.
     Но смысл все-таки был, иначе придется предположить, что Винклер окончательно свихнулся и играл с собой в какие-то необъяснимые игры. Чего он хотел добиться? Чтобы на него обратили внимание? Зачем?
     Беркович поднял телефонную трубку и набрал номер кабинета Шаповалова.
     - Володя, - сказал он, - сколько патронов было в барабане револьвера Винклера?
     - Один, - отозвался старший сержант. - После того, как Винклер выстрелил в себя, барабан был пуст.
     - Тебе это не показалось странным? Зачем вынимать из барабана патроны или вставлять только один?
     - Но ведь ему и не нужно было больше одного патрона, чтобы покончить с собой, - с недоумением в голосе сказал Шаповалов. - Что тут странного?
     - Извини, я должен подумать, - пробормотал Беркович и положил трубку.
     Думал он, впрочем, недолго. Несколько минут спустя инспектор выбежал из здания и, набросив капюшон, направился к машине. Поездка заняла около получаса - скользкое шоссе, морось, транспорт двигался, будто в замедленной съемке. Беркович ехал к Марку Рубинштейну, адрес которого нашел в протоколе вчерашнего дознания. Рубинштейн был приятелем Винклера - это он женился на его бывшей невесте. О своем приезде Беркович предупредил по телефону.
     - Ужасно, - сказал Марк фразу, явно заготовленную заранее. - Я никогда бы не подумал, что расставание с Мири так поломает Авигдору жизнь! Но все равно мы не могли поступить иначе. Мы любим друг друга, понимаете? Разве вы, инспектор, на моем месте...
     - На вашем месте, - прервал Беркович поток красноречия, - я не допустил бы, чтобы Винклер устраивал представление. Или это была с его стороны чистая импровизация?
     - О чем вы? - удивился Рубинштейн. - Какое представление?
     - Я говорю о посещении "Хевра кадиша" и кладбища.
     - Не понимаю, - нахмурился Рубинштейн.
     - Значит, это действительно была придумка Винклера, - констатировал Беркович.
     Он рассказал Рубинштейну о том, как развивались вчерашние события, и с удовлетворением наблюдал, как по мере рассказа лицо Марка становилось все более хмурым и напряженным.
     - Свою свадьбу, - сказал Беркович в заключение, - вы устроили на крыше высотного здания, прямо под открытым небом. Вам повезло, что неделю назад еще не начались дожди.
     - Да, - рассеянно проговорил Рубинштейн, - нам повезло... Собственно, какое значение имеет, где мы с Мири праздновали свадьбу?
     - Большое значение, - усмехнулся инспектор. - Экстравагантный поступок. Такой же экстравагантный, как вчерашняя прогулка вашего приятеля. И как игра в русскую рулетку.
     - Русская рулетка? - изобразил непонимание Рубинштейн.
     - И вы, и ваш друг Авигдор - игроки, я прав? Я могу это доказать, опросив посетителей подпольных казино, или вы думаете, что вас станут покрывать? Впрочем, эта ваша слабость в данном случае вторична. Вы ведь и девушку разыграли между собой? Потому Авигдор так легко с ней расстался.
     - Ну правильно, играли мы, - мрачно сказал Рубинштейн. - И что? Вы это докажете, не сомневаюсь. Но какое это имеет отношение к гибели моего друга?
     - Прямое. Полагаю, что, отдав вам Мирьям, Авигдор понял, что любит ее по-настоящему. Но что он мог теперь сделать? Однако вы оба игроки, и он предложил вам сыграть еще раз.
     - Чтобы я сыграл на собственную жену? Вы с ума сошли!
     - Нет, он предложил смертельную игру, в которой рисковал только сам. И от такого азарта вы не сумели отказаться.
     Рубинштейн смотрел на Берковича, как кролик на удава, ожидая продолжения.
     - Он сказал вам примерно так: "Марк, я оставлю в барабане один патрон и выстрелю в себя. Если мне не повезет, то твой выигрыш останется с тобой до конца твоей жизни. А если повезет, то ты с Мирьям разведешься". Я прав?
     Беркович знал, что Рубинштейн не станет обманывать. Это действительно был игрок - игрок до мозга костей, и сейчас ему представилась возможность продемонстрировать это полицейскому, тем более, что он мог быть уверен в своей безнаказанности. Что ему могло грозить? Общественное порицание?
     - Ну, правы, и что из этого? - пожал плечами Рубинштейн. - Это была наша игра, и Авигдор проиграл.
     - Но ведь всемеро больше шансов было, что проиграете вы, - заметил Беркович.
     - Мы игроки, - сказал Рубинштейн. - Но мы всегда играли честно, тем более друг с другом. Авигдор поставил на кон свою жизнь, а я - всего лишь жену. Жизнь у человека одна...
     - А жениться можно хоть семь раз, - перебил Беркович.
     В управление он вернулся после полудня, дождь на время прекратился, и в просветах туч даже появилось солнце. Пересказав сержанту Шаповалову разговор с Рубинштейном, инспектор заключил:
     - Вряд ли его можно привлечь к ответственности, но и выпускать из поля зрения не стоит.
     - Думаешь, он сам непрочь сыграть в русскую рулетку? - мрачно спросил Шаповалов.
     - Только что женившись и избавившись от единственного соперника? Вряд ли. Но игроки - народ непредсказуемый.
     Будто подтверждая слова Берковича, за окном прогремел гром.
     
     
     ЧИСТО ЕВРЕЙСКАЯ МЕСТЬ
     
     Лайза вернулась домой рано утром - в аэропорту ей пришлось взять такси, потому что муж ее не встретил. Она бегала по Парижу, искала этому ленивцу хороший подарок, а он... Нет, Лайза не думала, что Шимон за время ее отсутствия решил развлечься с девочками, чушь какая, он на такие подвиги не способен. Вот заснуть в ответственный момент - это пожалуйста. Он, конечно, хотел встретить жену, возвращающуюся из поездки в Европу, но заснул перед телевизором - совершенно ясно. Потому и к телефону не подходит - когда Шимон спит, в доме можно хоть из автомата стрелять.
     Лайза открыла дверь своим ключом и в недоумении остановилась на пороге. В салоне царил страшный разгром - дверцы серванта были распахнуты, изумительного севрского сервиза на месте не оказалось, на полу валялись обрывки бумаги, телевизор почему-то сняли с тумбочки и перенесли на журнальный столик, а видеомагнитофон куда-то исчез.
     - Шимон! - крикнула Лайза, догадываясь уже, что произошло непоправимое.
     Шимон молчал, и Лайза, бросив на пол дорожную сумку, направилась в спальню. Если муж способен спать при таком разгроме...
     Он действительно спал - но мертвым сном, и это было видно с первого взгляда, потому что постель была в крови, а пустой взгляд Шимона устремлен в потолок.
     Лайза закричала не своим голосом и потеряла сознание. Соседи прибежали на вопль, они же и полицию вызвали.
     - Стреляли, вероятно, из пистолета с глушителем, - тихо сказал инспектору Берковичу эксперт-криминалист Рон Хан после того, как осмотрел тело. - Никто ведь не слышал выстрела?
     Беркович покачал головой.
     - И людей, выносивших вещи, никто не видел тоже, - сказал он. - Странное дело. Когда, ты говоришь, он умер?
     - От семи до десяти часов назад, - повторил Хан свое предварительное заключение.
     - То есть между десятью вечера и часом ночи, верно?
     - Именно так, - кивнул эксперт.
     - Тогда я решительно не понимаю, почему грабителей никто не видел, - сказал Беркович. - Выход из этого блока один - если, конечно, преступники не полезли на крышу...
     - С видеомагнитофоном и севрским сервизом? - удивился Хан.
     - Да, с сервизом по крышам не побегаешь... Значит, вышли на улицу - а там до двух часов были люди. Напротив входа расположено кафе, и здесь сидят допоздна. Соседи, кстати, уже не раз жаловались на шум, приезжал патруль, делал замечание, и пару ночей было тихо, а потом начиналось опять. Так вот, этой ночью народ опять сидел в кафе. По словам Орена Лугаси, хозяина, он закрыл заведение в два часа пятнадцать минут. Троих посетителей я уже допросил - они живут в соседнем доме. Сейчас допрошу еще несколько человек - это завсегдатаи, Лугаси сообщил их телефоны. Но и без них ясно: между десятью вечера и часом ночи у входа не останавливалась ни одна машина...
     - Грабители могли поставить машину вдалеке, - сказал Хан.
     - И рисковать, вынося вещи под взглядами десятков свидетелей? К тому же, те посетители, которых я успел опросить, в голос утверждают, что никто из чужих не входил в подъезд и не выходил из него. Не говоря уж о том, чтобы кто-нибудь выносил вещи. Не было такого.
     - Что значит - не было? - нахмурился Хан. - Вещи-то исчезли. Вынести сервиз в кармане никто не мог. Не говоря о видеомагнитофоне. Значит, твои свидетели увлеклись разговором и пропустили все на свете.
     - Лугаси утверждает, что постоянно держал подъезд в поле зрения. Никакие подозрительные личности с сумками не выходили.
     - А с чего это он все время на подъезд смотрел? - удивился Хан.
     - Да просто потому, что стоял за стойкой, а стойка расположена прямо напротив подъезда. Хочешь-не хочешь, а подъезд все время в поле зрения.
     - И хозяин никуда не отлучался?
     - По его словам, не больше, чем на минуту-другую. Кстати, он неоднократно и в подъезд заходил - там, в подвале, у него небольшой склад. Если бы кто-то что-то выносил, то Лугаси обязательно это увидел бы.
     - Если ты хочешь заверить меня, что Герштейна убили после двух часов ночи, то можешь не тратить энергию, - сухо сказал Хан.
     - Ну что ты обижаешься? - улыбнулся Беркович. - Я всего лишь обращаю твое внимание на противоречие. Конечно, ты прав. Но ведь не могут все очевидцы фантазировать?
     - А это уже твоя работа - разрешать противоречия, - заявил эксперт. - Окончательное заключение получишь вечером. И вообще, держи меня в курсе, мне действительно интересно... Потряси свидетелей, Борис. Кто-то обязательно должен был видеть. Не невидимки же разгром в квартире устроили!
     Разгром устроили, конечно, не невидимки, но, тем не менее, никто из посетителей кафе грабителей не видел. К обеду Беркович разыскал и опросил еще восемь завсегдатаев кафе "У Сары". В этом заведении не распивали крепких напитков - сидели, спорили до хрипоты, ели шварму, фалафель и салаты, пили соки и минеральную воду.
     - Пойми, инспектор, - утверждал некий Арон Брумель, проводивший в кафе практически все вечера, вчера он ушел одним из последних, после его ухода Лугаси принялся заносить стоявшие на улице столики, - пойми, мы знаем всех, кто живет в этом доме. И Шимона тоже, конечно, знаем... знали. Никто из посторонних в дом не входил, можешь поверить, я бы точно увидел, если бы пришли посторонние.
     - А не посторонние? - спросил Беркович. - Кто-то входил в дом, выходил из него. Посторонних не было - допустим. А из своих?
     - Тоже никого, - подумав, заявил Брумель. - После полуночи - точно никто не входил и не выходил. А до... Пришла Авиталь, она живет в третьей квартире, приятная девушка - должно быть, на вечеринке была. Ее молодой парень привез на машине. Проводил до подъезда и уехал, в дом не входил. Еще... Да, вернулись Илан с Бертой. Вошли и больше не выходили. Вот и все, пожалуй.
     Беркович кивнул. Показания Брумеля в общем совпадали с тем, что рассказали другие посетители кафе "У Сары". Но, черт возьми, вывод экспертизы тоже невозможно было оспорить! Могли ли слова двух десятков независимых свидетелей перевесить строго научное заключение о температуре тела и скорости отвердевания мышц?
     Размышляя об этом странном преступлении, Беркович дошел даже до того, что предположил: а вдруг Шимона убил и квартиру ограбил кто-то из соседей? Тогда понятно, почему посетители кафе не видели грабителей, выносивших вещи: их вынесли из одной квартиры и занесли в другую. Здравая была идея, но инспектору все-таки пришлось от нее отказаться. Все соседи были вполне приличными людьми - бизнесмен, известный писатель, третий владел магазином на Алленби, - и просто нелепым выглядело предположение, что кто-то из них мог заняться грабежом в собственном подъезде. Да еще и убийством не побрезговал. Беркович только намекнул одному из соседей о том, какое у него возникло подозрение, и несколько минут спустя к нему явились все жители подъезда с предложением провести в их квартирах тотальный обыск. Инспектор сначала отказался было от этого предприятия, но потом все-таки передумал. Обыски, конечно, ничего не дали, что и следовало ожидать.
     - Убить Шимона! - восклицал, воздевая руки, известный писатель Арик Шапира. - Его все обожали! И его, и его жену - замечательные люди. А вынести видеомагнитофон - это, извините, просто бред! В доме живут состоятельные люди, у каждого по два видеомагнитофона, а у меня так вообще три и три телевизора - все, знаете ли, хотят смотреть свои программы.
     - Если у вас такая состоятельная публика, - сказал Беркович, - почему дверь подъезда не запирается? Каждый может войти...
     - Запирается, конечно, - возмутился Шапира. - Но эти электронные замки - они такие ненадежные... Каждый месяц портятся. Вот и вчера тоже.
     - А все остальное время...
     - В подъезд можно войти только если знаешь код или имеешь ключ, - сказал Шапира. - Ну и, конечно, если позвонишь по интеркому в нужную квартиру. Надеюсь, что сегодня замок уже починят.
     - Во всяком случае, - заметил Беркович, - убийце не пришлось взламывать замок, чтобы войти в подъезд.
     - Получается так, - нахмурился писатель. - Наверное, он узнал о том, что замок опять испортился...
     - От кого он мог это узнать? - задумчиво произнес Беркович, на что Шапира ответил:
     - Вы сначала скажите, кто это сделал, а тогда можно будет выяснить источник информации.
     - Справедливо, - вздохнул Беркович.
     Под вечер, когда у инспектора уже распухла голова от множества проведенных допросов и от разговоров, не давших никакого результата, он спустился в лабораторию к Хану и пожаловался на то, что никак не удается найти хотя бы одну стоящую улику.
     - Ты даже пальцевых отпечатков не нашел, - посетовал Беркович.
     - Нет, - покачал головой Хан. - Убийца был в перчатках. С пальцевыми отпечатками сейчас вообще туго - все умными стали...
     - И противоречие со временем убийства никак не могу разрешить, - продолжал Беркович. - Каким образом грабителям удалось вынести вещи под взглядами десятков человек? Невидимки какие-то...
     - Послушай, - сказал Хан, - ты же прекрасно знаешь, как решаются такие противоречия.
     - Теоретически, - кивнул инспектор. - Разнесение противоречивых факторов во времени. Убийство произошло в одно время, грабеж - в другое. Но ведь и убийцу никто не видел!
     - Ты исключаешь соседей?
     - Исключаю, - решительно сказал Беркович. - Никаких мотивов. К тому же, я провел обыски - с согласия жильцов.
     - Понятно, - протянул Хан. - Ну, если не соседи, то остается один человек, который входил и выходил на глазах у всех.
     - Ты имеешь в виду хозяина кафе "У Сары"? Да, он входил и выходил - там ведь у него склад. Но ему-то...
     - Вот именно, - усмехнулся эксперт. - Он приносил со склада коробки с напитками и другие вещи. В любую из них мог положить и сервиз, и видеомагнитофон.
     - Но зачем? - удивился Беркович.
     - Хочешь, чтобы я объяснил?
     - Нет, - отказался инспектор. - Если ты убил человека, то захочешь отвести от себя подозрения, изобразив ограбление.
     - В кафе ты обыска, конечно, не проводил?
     - Мне и в голову не пришло... А сейчас, скорее всего, уже и бессмысленно - если он убийца, то давно вывез все улики. Погоди... Если он хотел убить Шимона, то мог сделать это в любое время - ведь у него был ключ от подъезда!
     - Да? И навлечь на себя подозрения?
     - Ты прав, он должен был дождаться, когда замок испортится, раз уж такое неоднократно случалось... Пожалуй, я займусь этим типом. Черт возьми, на него я бы подумал в последнюю очередь!
     В кафе было, как всегда, шумно и многолюдно. Беркович не стал подходить - следил издалека. Хозяин несколько раз входил в дом и выходил, держа в руках то ящик с фруктами, то коробку с соками. Похоже, он чувствовал себя вполне уверенно. Беркович принял решение.
     - Он действительно убийца, - рассказывал инспектор своему приятелю Рону Хану на следующее утро, после того, как закончился первый допрос, продолжавшийся всю ночь. - И с Шимоном у него были давние счеты. Женщина. Шимон женился на Лайзе, а она раньше встречалась с Лугаси.
     - Так это же было, наверно, давным-давно? - поразился Хан.
     - Представь себе, всего три года назад. Да, они люди не первой молодости, но разве любят только в восемнадцать? Лугаси купил это кафе после того, как здесь поселились Шимон с Лайзой. Что они могли сделать? Ничего, все было законно. Да и вел себя Лугаси тихо, супругам не докучал, Лайза уже решила было, что вражда забылась. А он обдумывал убийство...
     - Почему она сразу не сказала тебе об Орене? - спросил Хан. - Она должна была подумать, что он...
     - Лайзу тоже сбило с толку ограбление. Ну действительно, не станет же Лугаси грабить квартиру своей любимой женщины! Особенно, зная, что она просто обожала этот севрский сервиз.
     - Сервиз, кстати, нашли?
     - Осколки. Вот на чем Лугаси выместил свою злость! Шимона он убил, а Лайзе отомстил таким вот образом.
     - Чисто еврейская месть, - со вздохом заключил эксперт.
     
     
     ДВА ГОРЕЛИКА
     
     Инспектор Хутиэли зашел к своему коллеге и приятелю инспектору Берковичу вскоре после обеда.
     - Как работается? - спросил он.
     - Плохо, - хмыкнул Беркович. - Никак не могу расколоть Шулю Маршанскую. Прямых улик ни одной, косвенных сколько угодно, мне-то все очевидно, но признаваться она не желает.
     - А что эта женщина натворила? - заинтересованно спросил Хутиэли.
     - Утопила соседскую кошку, можете себе представить!
     - Господи, - возмутился Хутиэли. - Что за ерундой ты занимаешься?
     - Не скажите... Соседи Моршанской подали жалобу, и теперь хочешь-не хочешь, приходится принимать меры.
     - Кошек не нужно держать дома, вот и все меры, - пробормотал Хутиэли. - Но пришел я к тебе не для того, чтобы говорить о кошках или собаках.
     - О чем же?
     - Полчаса назад звонили из аэропорта и сообщили о том, что при прохождении паспортного контроля задержан Ефим Горелик.
     - Не понял, - нахмурился Беркович. - Какой еще Горелик? Он же две недели в камере сидит, завтра я передаю в суд обвинительное заключение!
     - Вот и я так же удивился, - хмыкнул Хутиэли. - Однако документы у задержанного именно на Ефима Горелика, тридцати двух лет. Фотография в паспорте соответствует личности предъявителя.
     - Он не только фальшивые деньги изготавливал, но еще и документы подделывал?
     - Не исключено. Только не идиот же он - изготовить фальшивку на собственное имя! В общем, ты вел дело Горелика, тебе и с новым претендентом на это имя разбираться.
     - Ну спасибо, - пробормотал Беркович. - Только фантомов мне не хватало для хорошей жизни.
     Задержанного доставили час спустя. Это оказался высокий мужчина с широкими скулами и пронзительным взглядом серых глаз - ничего общего с тем Гореликом, что уже две недели дожидался в камере слушания своего дела. Беркович внимательно изучил заграничный паспорт, рассмотрел фотографию - все было вроде бы нормально, хотя, конечно, вывод о том, фальшивка ли это, делать придется не ему, а эксперту Хану, которого сейчас не было на месте - обед у него почему-то начинался тогда, когда остальные сотрудники управления уже собирались по домам.
     - В чем, собственно, дело? - воинственно спросил задержанный. - Я спрашиваю в десятый раз, и никто не дает мне вразумительного ответа.
     - Если вы действительно Ефим Горелик, то полиции от вас нужно признание в том, что вы изготовляли фальшивые деньги, которыми расплачивались в магазинах.
     - Я? - удивился задержанный. - Почему я должен признаваться в том, чего не делал?
     Действительно, почему он должен был в этом признаваться? Около трех недель назад некий Ефим Горелик уже был задержан - и тоже при прохождении паспортного контроля в аэропорту. Это был невысокий мужчина, довольно тучный для своих лет, с короткой бородкой и бакенбардами. В том, что он изготовлял фальшивые деньги, Горелик признался на первом же допросе и предъявленную ему готовую продукцию узнал. Улики против него были косвенными, как и против убийцы соседской кошки, фамилия фальшивомонетчика стала известна благодаря оперативным разработкам, но в лицо этого человека никто не видел, а если и видел - ведь он расплачивался фальшивыми деньгами, - то не запомнил. Во всяком случае, с опознанием Горелика изначально возникли проблемы, и если бы он сам не признался, у обвинения возникли бы значительные трудности. Признание задержанного сильно облегчило Берковичу жизнь. Правда, Горелик наотрез отказался показать, куда спрятал свою машинку для тиражирования фальшивок, но инспектор надеялся, что до суда тот изменит свое решение.
     Вот только второго Горелика не хватало для полного счастья.
     Беркович понимал, конечно, что в данном случае произошла фатальная ошибка, но нужно было разобраться, и он сказал:
     - Возможно, вы действительно ни в чем не виноваты. Если это так, я перед вами извинюсь от имени полиции. Но разобраться необходимо. Скоро сюда придут несколько человек, и будет произведено официальное опознание. Если никто вас не узнает - вы свободны.
     - Бред какой-то, - продолжал возмущаться Горелик-второй. - Я законопослушный гражданин! Я напишу жалобу генеральному инспектору!
     Он продолжал буйствовать и поносить весь личный состав полиции от рядового полицейского до министра до тех пор, пока из коридора не заглянул наконец сержант Мерон и не доложил, что для опознания все готово.
     Комната, в которой производилось опознание, была ярко освещена. Горелика поставили у стены в ряду с пятью отдаленно похожими на него сотрудниками управления. Ввели женщину средних лет - кассиршу одного из супермаркетов, где Горелик расплатился фальшивой пятидесятишекелевой купюрой. Женщина медленно оглядела стоявших у стены мужчин и ткнула пальцем в Горелика:
     - Этот, - сказала она. - Он дал мне фальшивые деньги.
     Вторая кассирша, работавшая в магазине готового платья, Горелика не узнала, но долго смотрела именно на него - что-то в его облике все же показалось ей знакомым. Однако уверенности у нее не было, и утверждать что бы то ни было она отказалась.
     - Ну и что теперь? Когда вы оставите меня в покое? - спросил Горелик, оставшись опять наедине с Берковичем в его кабинете.
     - Если бы обе женщины вас не узнали, то...
     - Одна не узнала! А другая ошиблась, это разве не ясно?
     - А может, наоборот? Одна узнала, а другая засомневалась - все-таки прошло больше месяца... Вот что, - принял решение Беркович, - я задерживаю вас до утра. Основание: подозрение в изготовлении фальшивых денег. Утром примем окончательное решение.
     - Не вы примете, а суд! - воскликнул Горелик-второй, проявив недюжинные познания в процедурных вопросах.
     Отправив подозреваемого в камеру, Беркович попросил привести на допрос первого Ефима Горелика, задержанного три недели назад. Дожидаясь, он еще раз внимательно перечитал обвинительное заключение и не нашел в нем очевидных изъянов. Косвенных улик и признания было достаточно для передачи дела в суд. Появление второго Горелика, конечно, осложняло ситуацию, нужно было убедиться в том, что это просто случайное совпадение. Не такая уж редкая фамилия, да и имя часто встречается.
     - Меня переводят в тюрьму? - спросил Горелик-первый, присев на кончик стула. - Я не против, мне в вашей камере неприятно находиться, тесно и холодно.
     - А что, - усмехнулся Беркович, - вам знакомы камеры в израильских тюрьмах? Приходилось бывать?
     - Вы же знаете, что нет, - вздохнул Горелик. - Вы теперь обо мне все знаете.
     - Не все, - покачал головой Беркович. - На вашей квартире не обнаружено оборудование для изготовления фальшивых денег. Показать, где оно находится, вы не желаете. Почему? Вы же добровольно признались...
     - Да, признался, - кивнул Горелик. - А если покажу станок, срок может стать больше. Вы меня понимаете?
     Беркович понимал. Должно быть, станок был много сложнее, чем это необходимо для изготовления пятидесятишекелевых купюр. Видимо, доллары Горелик тоже подделывал. Действительно, к чему ему увеличивать срок своего заключения? И так достаточно.
     - С другой стороны, - продолжал вслух размышлять Беркович, - кассирши магазинов вас не опознали. Друзья и знакомые ничего о вашей деятельности не знают и свидетельствовать не могут - ни за, ни против.
     - Естественно, я никого не впутывал.
     - Вы никого не впутывали, верно. Вас никто и не подозревал. Почему же тогда вы хотели сбежать за границу? Вас ведь задержали в аэропорту. Цели своей поездки вы толком объяснить не смогли.
     - То, что для меня цель, для вас может быть...
     - Не будем спорить, - прервал Горелика Беркович. - Только что вы сказали фразу, которая навела меня на мысль... Сейчас вас отведут в камеру, а часа через два я, пожалуй, хотел бы опять с вами повидаться и тогда поговорить начистоту.
     - Какая мысль? Что значит начистоту? - забеспокоился Горелик.
     - Поговорим потом, - отмахнулся инспектор и вызвал конвойного.
     После того, как Горелика увели, Беркович достал из сейфа папку с материалами по делу о фальшивых шекелях и вытащил удостоверение личности подозреваемого. Ни у кого не возникало сомнений в том, что это подлинный документ. Какие сомнения? Человек не возражал, что это именно он и есть!
     С удостоверением в руках Беркович спустился в лабораторию судебной экспертизы и нашел своего друга Рона Хана сидевшим в задумчивости над какой-то грязной перчаткой.
     - Погляди-ка, - сказал инспектор, положив на стол удостоверение личности Ефима Горелика, - это подлинник или подделка?
     - А, Горелик, - оживился Хан. - Этот фальшивомонетчик? Почему ты решил, что документ может быть фальшивым? Вот если бы Горелик выдавал себя за честного человека...
     - Ты проверь, а потом я тебе кое-что скажу, - сказал Беркович и опустился на стул.
     Хан взял в руки документ и вышел из кабинета. В его отсутствие Беркович успел прочитать лежавший на столе номер "Едиот ахронот", не нашел там ничего интересного и принялся разглядывать грязную перчатку, принадлежавшую, видимо, какому-то преступнику.
     Хан вернулся больше часа спустя и сказал с порога:
     - Ты был прав, Борис. Удостоверение фальшивое. Прекрасно сделано, и я даже могу сказать - кем именно. Есть такой...
     - Сейчас это неважно, - прервал друга Беркович. - Понятно, что первый Горелик - не тот, за кого себя выдает. Но он взял на себя обвинение. Не значит ли это, что за ним может числиться что-то более серьезное?
     - Вот ты куда клонишь... - задумчиво сказал Хан. - Ты, конечно, проверял в архиве его пальцевые отпечатки?
     - Естественно. На учете в полиции он не состоял. Из этого следует...
     - Ты имеешь в виду убийство Шапошникова?
     - Хорошо, когда понимают с полуслова, - улыбнулся Беркович. - На месте убийства пальцевых отпечатков не обнаружено, это верно. Но есть несколько клочков материи. Если я дам тебе кое-что из одежды первого Горелика, ты мог бы...
     - Давай! - оживился Хан. - Это не проблема!
     На следующее утро в кабинет Берковича вошел инспектор Хутиэли.
     - Я слышал, ты разобрался с этими двумя Гореликами? - спросил он. - Кто из них фальшивомонетчик?
     - Второй, тот, у кого были подлинные документы. А первый стал жертвой случайного совпадения.
     - Значит, он невиновен?
     - Напротив, он виновен и еще как! Месяц назад он убил нового репатрианта по фамилии Шапошников, нанеся ему восемь ударов ножом.
     - Вот как? - поразился Хутиэли. - Почему же он...
     - Он хотел сбежать из страны и выправил себе фальшивый паспорт на имя Ефима Горелика. Это была роковая случайность - Горелика мы искали по делу о фальшивых шекелях. Убийцу взяли в аэропорту, но обвинили вовсе не в том, в чем он действительно виновен. Вот он и рассудил - лучше отсидеть за фальшивки, чем за убийство. Ведь если бы он начал отпираться, мы бы провели расследование, обнаружили, что паспорт фальшивый...
     - Понятно, - кивнул Хутиэли. - Одному преступнику повезло, другому нет. Следствию повезло больше.
     - Вы считаете, что это везение? - насупился Беркович.
     - Не обижайся, - улыбнулся Хутиэли. - Я лишь хотел сказать, что везет тем, кто умеет думать, вот и все.
     
     
     КРУТАЯ ЛЕСТНИЦА
     
     - Я давно обратила внимание, - сказала Наташа. - Как только мы куда-нибудь собираемся - гулять, например, или в гости, - сразу звонит телефон, и тебя вызывают на какое-нибудь происшествие.
     - Я тоже обратил внимание, - сказал Беркович, надевая туфли. - Как только меня вызывают на происшествие, у тебя сразу портится настроение, и ты начинаешь сомневаться.
     - В чем? - насторожилась Наташа.
     - В том, что ты вышла замуж за полицейского, - объяснил Беркович.
     - Нет, - задумчиво сказала Наташа, - такие сомнения меня не одолевают. Но иногда все-таки хочется запустить в тебя сковородкой.
     - Это будет квалифицировано, как покушение на убийство, - заявил Беркович, - и если ты не промахнешься, то пятнадцать лет тюрьмы тебе обеспечены.
     Он поцеловал жену и поспешил к ожидавшей у подъезда полицейской машине с мигалкой. Взвыв сиреной, машина помчалась в сторону Рамат-Авива, где четверть часа назад было обнаружено тело молодого художника Эяля Барнеа, успевшего завоевать известность среди любителей современной авангардистской живописи. Барнеа, судя по донесению сержанта Маркиша, сломал шею, упав с лестницы.
     Так оно и оказалось. Эксперт Рон Хан, прибывший на место чуть раньше Берковича, заявил определенно:
     - Он скатился по всем тринадцати ступенькам, а они здесь очень крутые, как ты видишь. Перелом шейных позвонков.
     - Поскользнулся? - спросил Беркович, оглядываясь вокруг.
     Трагедия произошла в двухэтажном коттедже, одна часть которого принадлежала самому Эялю, а другая - его дяде Шмуэлю, человеку немолодому, в прошлом - известному автору исторических романов. Тело Эяля было обнаружено на половине дяди: похоже, что молодой человек собирался спуститься по лестнице со второго этажа, чтобы перейти на свою половину через дверь в салоне, не удержал равновесия, покатился по ступенькам и...
     - Ты полагаешь, что его могли столкнуть? - спросил Беркович эксперта. - Я же вижу, как ты смотришь на тело...
     - Не исключено, - кивнул Хан. - Вопрос в том, кто был в коттедже, кроме Эяля и его дяди Шмуэля. Пальцевых отпечатков много, трудно будет в этом разобраться.
     - Возможно, дядя сообщит то, что нам нужно, - сказал Беркович, и Хан с сомнением покачал головой.
     Действительно, на показания Шмуэля Барнеа надежды было немного. Шесть лет назад этот человек перенес тяжелую болезнь, следствием которой стал частичный паралич - в пятьдесят шесть он оказался прикован к постели и лишь год спустя оправился настолько, что смог перемещаться в инвалидной коляске.
     Эту информацию сообщил Берковичу сержант Маркиш, хорошо знавший как племянника, так и дядю.
     - Комнаты Шмуэля находятся на втором этаже? - удивился Беркович. - Это же неудобно, нужно спускать тяжелую коляску, потом опять тащить ее по ступенькам наверх...
     - Нет-нет, - сказал Маркиш. - Шмуэль практически никогда не спускается вниз, все время он проводит в своей спальне - читает, слушает музыку, размышляет. Денег у него более чем достаточно, и ему хватит, и потомкам. Правда...
     - Что? - насторожился Беркович.
     - Теперь возникнет проблема, - с беспокойством сказал Маркиш. - Единственным безусловным наследником был бедняга Эяль. Теперь, с его гибелью, появятся сразу несколько претендентов - дальние родственники, которые здесь и не были ни разу.
     - Понятно, - протянул инспектор. Он поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору к большой спальне, где в постели на высоко поднятых подушках возлежал (иного слова и подобрать было трудно) седой мужчина лет шестидесяти пяти. Лицо Шмуэля было бледно, губы плотно сжаты.
     - Может быть, вызвать врача? - осведомился Беркович. - Представляю, какой это для вас стресс.
     - Не нужно, - хриплым голосом отозвался Шмуэль. - Я уже... вполне...
     - Что вы слышали? - спросил инспектор. - Как это произошло?
     - Эяль пришел ко мне в восемь, - заговорил Шмуэль, собравшись с мыслями. - Мы поговорили, он принес мне чаю и ушел. Через минуту я услышал грохот... Вы себе не представляете, что со мной было. Я... Впрочем, это неважно. Я кричал, звал Эяля, он не отвечал. Тогда я вызвал полицию - что еще оставалось?
     - Кроме вас и племянника, в доме никого не было?
     - Нет. Эяль сейчас один, его жена Маргалит гостит с детьми - их у Эяля двое - в Эйлате, у родителей. Ко мне по утрам приходит сиделка, она и сегодня была, приготовила завтрак, а потом ушла, теперь придет в полдень, чтобы накормить меня обедом. Яна ушла без пяти восемь, а в восемь пришел Эяль... Что было дальше, вы знаете, - упавшим голосом закончил Шмуэль.
     - И вы весь день один? - спросил Беркович. - А если...
     - Я понимаю, что вы хотите спросить, - вздохнул Шмуэль. - Я люблю быть один, особенно после смерти моей Леи. Если же мне нужно в туалет - вы ведь это хотите знать? - то звоню, и через минуту приходит Яна, она убирает в соседних коттеджах, но готова всегда, если я ее зову...
     - Почему же вы не позвали Яну, когда услышали грохот, а вызвали полицию? - спросил Беркович.
     - Не могу сказать точно, - подумав, ответил Шмуэль. - Я перепугался. Подумал, что в дом забрались грабители. Не знаю - стало страшно, я и не вспомнил про Яну, полиция как-то надежнее.
     - Понятно, - кивнул Беркович. - Извините, что побеспокоил.
     - Господи, - с тоской произнес Шмуэль. - Теперь мне и словом не с кем будет...
     Беркович спустился в холл, где тело Эяля, завернутое в черный полиэтилен, уже поднимали на носилки.
     - Поедешь со мной в управление или останешься? - спросил инспектора эксперт Хан.
     - Поговорю с соседями и с сиделкой, - сказал Беркович. - Возможно, кто-то что-то видел или слышал.
     Инспектор вернулся в управление через три часа, так и не узнав почти ничего нового. По словам соседей, никто утром в коттедж Барнеа не входил, кроме, конечно, Яны Двоскиной. Сама Яна - крепкая женщина лет тридцати, приехавшая в Израиль с Украины всего год назад, - показала, что, как обычно, пришла в семь часов, приготовила Шмуэлю завтрак, свозила на коляске в туалет, уложила назад в постель и ушла. Эяля не видела - видимо, он пришел на дядину половину позднее.
     Беркович спустился в подвал управления, где располагались лаборатории судебной экспертизы и нашел Рона Хана за составлением экспертного заключения.
     - Пальцевые следы на лестничных перилах, на ручке двери в холле и на других предметах принадлежат двоим - Яне Двоскиной и Эялю Барнеа, - сообщил эксперт. - Есть следы самого Шмуэля, но не в холле, а в коридоре второго этажа: на журнальном столике, например, и на ручке двери в туалете.
     - Иными словами, - сделал вывод Беркович, - посторонних на вилле не было, так что речь может идти только о несчастном случае, хотя, конечно, трудно поверить, что молодой здоровый человек мог свалиться с обычной лестницы.
     - Всякое бывает в жизни, - философски заметил Хан. - Нужно внимательно смотреть под ноги.
     - Знаешь, - сказал Беркович, - Яна, сиделка, утверждает, что это было Божье наказание.
     - Не понял, - поднял брови Хан.
     - По ее словам, Эяль дядю просто ненавидел. Сам он был постоянно в долгах, жена собиралась от него уйти, а может, и ушла - уехала к родителям. Он все ждал, когда же дядя отдаст концы и оставит ему наследство. Двоскина даже сказала такую вещь: "Я бы не удивилась, если бы однажды, придя к Шмуэлю, нашла бы его в постели мертвым. Я все время этого боялась. Племянник вполне мог его отравить, он страшный человек". Вот почему сиделка считает, что случившееся - Божье наказание, - закончил Беркович.
     - Шмуэль говорил тебе о своих отношениях с Эялем? - спросил Хан.
     - Нет, но я и не спрашивал. Впрочем, какое это имеет значение? Эяль дядю не убил - может, просто не успел. Шмуэль, слава Богу, жив и...
     Беркович оборвал себя на половине фразы.
     - Ты хотел сказать "и здоров", - усмехнулся Хан. - Люди, разбитые параличом, иногда действительно производят впечатление здоровых. Но это только внешнее впечатление. Ты говорил с лечащим врачом Шмуэля? - неожиданно спросил эксперт.
     - Не успел, - сказал Беркович. - Да и какое это имеет значение? Что пришло тебе в голову?
     - Меня смущает, - медленно проговорил эксперт, - что пальцевые следы Шмуэля обнаружены на поверхности журнального столика, стоящего в коридоре второго этажа.
     - Что тут странного? Он мог ездить в коляске по всему этажу.
     - Да, - кивнул Хан. - Его следы есть и на ручке двери в туалет, и на крышке мусорного бачка в ванной. Туалет и ванная расположены в стороне, противоположной лестнице, а журнальный столик в коридоре - дальше лестницы.
     - Ну и что?
     - Спроси у сиделки, кто и когда последний раз убирал в квартире.
     - Спрашивал, - сказал Беркович. - Я хотел знать, кто еще бывал в коттедже. Оказывается, убирала сама Яна, последний раз - вчера во второй половине дня.
     - То есть, пальцы Шмуэля остались на ручке двери и на мусорном бачке сегодня утром. Это естественно, верно? Но тогда и следы на журнальном столике должны были появиться сегодня. Что делал Шмуэль в той части коридора?
     - Ничего он там делать не мог, - с досадой сказал Беркович. - Утром Яна возила Шмуэля только в туалет и умываться. Потом ушла. Видимо, это старые следы.
     - Новые, - уверенно заявил Хан. - На столике совершенно нет пыли. Следы оставлены сегодня.
     - Вряд ли это возможно, - покачал головой Беркович. - Показания Яны Двоскиной... Или ты думаешь, что она обманывает?
     - Вовсе нет, я думаю, что она говорит правду. Для чего ей нас обманывать?
     - Но тогда... - задумчиво проговорил Беркович. - Если все версии не годятся, а осталась только невероятная... Ты хочешь сказать, что Шмуэль - вовсе не такой немощный человек, каким хочет казаться?
     - Ты ведь не говорил с его врачом, - напомнил Хан.
     - Немедленно поговорю, - сказал инспектор и отправился к себе. Семейный врач из больничной кассы "Меухедет" долго не мог понять, почему полиция мешает ему принимать посетителей. Объяснять по телефону истинную причину своего звонка Беркович не хотел, а намеков Одед Хазан решительно не понимал.
     - Да бросьте, - сказал он наконец. - У Шмуэля частичный паралич конечностей. Кое-как двигать руками и ногами он может, но пересесть с кровати в коляску без посторонней помощи - нет, это исключено.
     - А из коляски в кровать?
     - Это легче, коляска у Шмуэля высокая, нужно только перекатиться. А в чем, собственно, дело?
     - Я вам пришлю официальный запрос, - сказал Беркович, - там все будет сказано.
     Закончив разговор с врачом, инспектор позвонил в лабораторию.
     - Перелезть из кровати в коляску Шмуэль не мог, - сказал он эксперту, - а вот из коляски в кровать - да.
     - Значит, - уверенно заявил Хан, - он попросил племянника пересадить его в коляску. Может, сказал, что хочет его проводить. Когда подъехал к лестнице, столкнул Эяля вниз. Достаточно ведь было удара колесом...
     - Не исключено, - пробормотал Беркович.
     - А потом - возможно, по инерции - коляска проехала метр-другой дальше по коридору, и Шмуэль остановил ее, схватившись за журнальный столик. Вернулся в спальню, перекатился на постель и вызвал полицию. Он ведь прекрасно знал, что племянник ждет его смерти. Возможно, боялся за свою жизнь и решил принять превентивные меры.
     - Необходимая самооборона?
     - Вроде того.
     - А по сути преднамеренное убийство, - сказал инспектор. - Если ты прав, то Шмуэль все детально обдумал.
     - Конечно. Дождался, когда жена и дети Эяля уедут. Дождался, чтобы в доме не было Яны.
     - И если бы не след на журнальном столике, даже и сомнений не было бы в том, что произошел несчастный случай, - сказал Беркович.
     - Следы остаются всегда, - усмехнулся Хан. - И всегда - не там, где хочет преступник.
     
     
     НЕТ ЧЕЛОВЕКА - НЕТ ПРОБЛЕМЫ
     
     Поздравление с днем рождения и коробку конфет Фаня Бродская получила по почте. Фаня достала узкий пакет из почтового ящика около половины седьмого вечера, возвращаясь с работы. Если бы в ящике оказалось только извещение, ей пришлось бы назавтра бежать в почтовое отделение, и события развивались бы совсем другим образом. Каким? Да мало ли... Может, она спрятала бы коробку в шкаф и забыла до лучших времен.
     Впрочем, лучшие времена для Фани давно прошли - это были времена, когда она жила с мужем и сыном в далеком городе Бобруйске и была счастлива. Но жить становилось все сложнее, муж сказал: "Надо ехать!", они и поехали. Хотели, как лучше, а получилось... В Израиле Юлик изменился, стал другим человеком. Скандалы каждый день, и ведь что получалось: он вроде бы говорил тихо, но такие гадости, что она срывалась на крик, потом в ход шли тарелки и другая посуда, а кончалось все истерикой. Может, она действительно была виновата, как считал ее любимый сын Левушка?
     Как бы то ни было, однажды муж ушел, снял квартиру в другом городе, но что самое ужасное - сын ушел с отцом. Где это видано - от живой матери? Но что она могла поделать? Левушке уже восемнадцать, скоро в армию, сам решает, как и с кем ему жить.
     Фаня осталась одна. Поменяла квартиру, теперь у нее была однокомнатная - салон, он же спальня. Работала на двух работах, из сил выбивалась, но на жизнь, в общем, хватало. Мужчины для нее больше не существовали, но появилась подруга - Дорит Глезер, коренная израильтянка, ни слова не понимавшая по-русски. Они работали вместе - Дорит была в фирме секретаршей, а Фаня убирала. Дорит как-то поинтересовалась, отчего у Фани круги под глазами, та не выдержала, рассказала, как умела, Дорит приняла живое участие, и с тех пор они часто беседовали, бывали друг у друга в гостях. Дорит тоже жила одна, была, как сейчас говорят, self-made woman - женщиной, сделавшей свою судьбу. Она вывела Фаню из состояния депрессии и опекала, как могла.
     В день, когда Фане исполнилось сорок, только Дорит она и позвала к себе на день рождения. А кого еще? Некого. Лева поздравил мать по телефону, а бывший муж даже поздравлять не стал - так, видимо, она была ему противна.
     Пакет, который Фаня достала из почтового ящика, она вскрыла незадолго до прихода подруги: внутри была поздравительная открытка и коробка с конфетами. Фаня удивленно вертела открытку в руках, когда пришла Дорит с букетом гвоздик.
     - От кого? - поинтересовалась она.
     - Понятия не имею, - сказала Фаня. - Тут написано, но я плохо читаю на иврите.
     Дорит отобрала у подруги листок и прочитала: "Счастливого дня рождения! Кондитерская фирма "Ласточка". Покупайте нашу продукцию, и вам всегда будет сладко в жизни".
     - Реклама, - заявила Дорит. - Я знаю, как это делается. Берут в муниципалитете списки жильцов с датами рождений - это незаконно, но если по знакомству, то все дозволено... И рассылают к дням рождения. Так появляются новые клиенты. Хорошие конфеты, кстати, очень вкусные, я их обожаю.
     - Да? - сказала Фаня. - А я к сладостям равнодушна.
     Сели за стол, выпили вина, съели салаты и курицу-гриль, потом настала очередь испеченного Фаней тортика. Коробка лежала на столе, и когда Дорит собралась уходить, Фаня сунула конфеты ей в сумку.
     - Я их все равно есть не буду, - сказала она, - а ты любишь.
     Утром, придя на работу, она убрала в комнатах и стала ждать Дорит, но подруги все не было, шеф начал злиться и позвонил ей домой. Телефон не отвечал, и шеф сказал Фане:
     - Я знаю, что вы дружите. Зайди к ней, когда закончишь уборку, скажи: если она заболела, то нужно предупреждать. Так и без работы можно остаться!
     Фаня долго звонила в дверь. Потом прошлась по магазинам, вернулась и звонила опять. Куда могла Дорит отправиться, не предупредив ни шефа, ни Фаню и никого вообще? Вечером Дорит все еще не отвечала, на следующее утро ситуация повторилась, и только тогда шеф позвонил в полицию. Но прошло еще несколько часов, прежде чем полицейские решили взломать дверь. Дорит лежала в салоне на полу и была холодна, как лед. По свидетельству эксперта, женщина была мертва уже больше полутора суток.
     Дело попало к инспектору Хутиэли, в паре с которым работал эксперт Хан - достаточно опытный дуэт, и заключение они сделали однозначное: отравление синильной кислотой. Кислота оказалась к конфетах - открытая коробка лежала на журнальном столике, нескольких конфет не хватало. Экспертиза показала: отравлен был весь верхний слой конфет - не меньше двух десятков штук.
     Узнав о страшной судьбе подруги, Фаня едва не лишилась чувств.
     - Это я! - кричала она. - Это меня! А я ей подарила!
     Инспектору Хутиэли с трудом удалось успокоить женщину, после чего он узнал правду о посылке. Сохранилась и открытка, о которой эксперт Хан сказал коротко: "Подделка". Кондитерской фирмы "Ласточка" в Израиле не существовало, текст был отпечатан на цветном принтере.
     - Если бы вы попробовали конфеты раньше, чем пришла Дорит, - сказал Хутиэли, - то погибли бы вы, а не она. Есть среди ваших знакомых кто-то, желавший вам смерти? Кто-то, знавший ваш день рождения?
     - Никто, кроме...
     И действительно, кто, кроме бывшего мужа, мог так ненавидеть Фаню? В тот же день Юлия Бродского задержали по подозрению в умышленном убийстве. Он отрицал все, кроме того, что терпеть не мог бывшую жену - уж это отрицать было невозможно.
     - Борис, - сказал Хутиэли инспектору Берковичу, войдя к нему в кабинет незадолго до окончания рабочего дня, - ты слышал, конечно, о покушении на Фаню Бродскую? Погибла ее подруга. Я вторые сутки бьюсь с этим типом, Юлием. Он плохо говорит на иврите, я - по-русски...
     - Понял, шеф, - сказал Беркович. - Поприсутствовать на допросе?
     - Допроси его сам. Нужно, чтобы он сказал, где печатал поздравление и откуда взял яд. Информация нужна сегодня, иначе завтра судья не продлит срок задержания.
     - Хорошо, - согласился Беркович.
     Юлий Бродский произвел на него впечатление человека, сломленного жизнью. Жена оказалась стервой, работу он недавно потерял, сын закончил школу без аттестата зрелости... В общем, все плохо. Но конфет он не посылал. Яда у него нет и не было. Фаня сделала ему много зла, но - убивать?
     - Слабый человек, - сказал Беркович инспектору Хутиэли после допроса. - Уйти от жены - максимум, на что он способен. К тому же...
     Беркович замолчал, задумчиво постукивая карандашом по столу.
     - Что "к тому же"? - переспросил Хутиэли.
     - Есть одно соображение... - уклончиво протянул Беркович. - Ума у Бродского не хватит, чтобы придумать трюк с конфетами.
     - Полагаешь, что у него был сообщник? - оживился Хутиэли и тут же одернул себя: - Нет, Борис, это слишком сложно.
     - Конечно, - согласился Беркович. - Такие убийства в компании не совершают...
     На следующее утро судья Липман выпустил задержанного под залог в десять тысяч шекелей, поскольку обвинение не смогло представить надежных доказательств того, что именно этот человек послал Фане Бродской отравленные конфеты.
     - Эх, Борис, - сказал Хутиэли, - я надеялся, что ты сумеешь разговорить этого типа. Теперь он может сбежать.
     - Куда? Некуда ему бежать, у него здесь сын. А разговорить я его все-таки сумел. Вот только выводы сделал не такие...
     - Что значит - не такие? - рассердился Хутиэли. - Ты считаешь, что конфеты послал не Бродский?
     - Уверен в этом, - кивнул Беркович.
     - Мотив был только у него, - напомнил Хутиэли.
     - Не только, - возразил Беркович. - Шеф, дайте мне время до вечера, я хочу навести кое-какие справки.
     - Во-первых, я тебе больше не шеф, - вздохнул Хутиэли, - оставь этот официальный тон. Во-вторых, делай что считаешь нужным, разве я тебе когда-нибудь мешал? Но к вечеру изволь представить соображения.
     - Вот теперь я узнаю вас, шеф! - воскликнул Беркович.
     Попрощавшись с Хутиэли, он поехал в офис фирмы, где работали Дорит с Фаней. Разговор с хозяином и сотрудниками занял несколько часов, и у инспектора сложилось вполне определенное мнение о погибшей женщине. Это был сильный человек, умевший постоять за себя, не дававший спуску недоброжелателям, которых у Дорит оказалось более чем достаточно. Она вызывала у людей диаметрально противоположные чувства - ее или обожали, как дружившая с ней Фаня, или ненавидели.
     Выслушав все рассказы и узнав массу интересного, Беркович наметил себе еще два адреса, но время поджимало, и инспектор вернулся в управление, чтобы рассказать Хутиэли о проведенном расследовании.
     - Я исходил из того, - сказал Беркович, - что никто не собирался убивать Фаню Бродскую, убийца хотел расправиться с Дорит Глезер и достиг желаемого.
     - С Глезер? - удивился Хутиэли. - Конфеты были адресованы Бродской! И если бы Дорит не пришла к ней на день рождения, и если бы та не подарила коробку... Цепь случайностей, которая...
     - Никаких случайностей, шеф! Допустите, что у Дорит был враг, желавший ей смерти. Он задумал убийство, но хотел сделать все, чтобы направить следствие по ложному пути. Человек этот прекрасно знает обеих женщин - в том числе их привычки и вкусы. Знает, когда у Фани день рождения. Знает, что она терпеть не может конфеты и никогда их не ест. Знает, что, в отличие от Фани, Дорит конфеты обожает. Знает, что две женщины дружат и день рождения будут отмечать вдвоем. И если вы полагаете, шеф, что, зная все это, убийца очень сильно рисковал, посылая коробку именно Фане, а не Дорит...
     - Любопытно... - пробормотал Хутиэли. - Если ты прав, этот человек, скорее всего, связан с фирмой, где работала Глезер...
     - Не скорее всего, а наверняка! Кто еще мог знать об этих двух женщинах столько необходимых деталей? Разумеется, гибель Дорит выглядела случайной, и убийца был уверен, что полиция обвинит Юлия Бродского. Особенно копать не станут - новый репатриант, мотив налицо, признание вышибут, косвенных улик достаточно...
     - Но тут появился инспектор Беркович... - вставил Хутиэли.
     - Вы бы и сами к этой идее пришли, шеф, - великодушно заявил Беркович. - Все-таки убийца - человек изобретательный, но недалекий, начитался газетных статей, в которых полицию обычно изображают в нелестном духе. Если почитать судебные репортажи...
     - Никогда их не читаю, - отмахнулся Хутиэли. - Насколько я тебя понял, Борис, ты уже вычислил убийцу?
     - Если принять верную гипотезу, то это нетрудно. Столько подобностей о Дорит и Фане мог знать только один человек.
     - Хозяин фирмы? - догадался Хутиэли.
     - Именно.
     - А мотив?
     - Насколько я понял из разговоров с сотрудниками, этот тип домогался Дорит и получил отказ. Более того, похоже, что Дорит имела против него какой-то компромат, иначе он бы ее просто уволил. А так ему ничего другого не оставалось...
     - Ничего, кроме убийства? - поднял брови Хутиэли.
     - Знаете, инспектор, - вздохнул Беркович, - с точки зрения некоторых людей, убийство - самый верный способ разрубить гордиев узел. Нет человека - нет проблемы...
     
     
     ОРУДИЕ УБИЙСТВА
     
     Когда приехала полиция, Арон Мечник был еще жив, но потерял столько крови, что умер на руках сержанта Оханы, не приходя в сознание. Кровью был пропитан замечательный персидский ковер, на котором лежал Мечник, и почему-то именно это второстепенное, по сути, обстоятельство вызвало у Оханы приступ неудержимой ненависти к убийце. У сержанта даже голова закружилась, и он прислонился к холодной поверхности большого аквариума, стоявшего на красивом деревянном столике, наверняка антикварном, красного дерева, с перламутровыми нашлепками.
     В этой квартире все было красиво и, как сказал бы инспектор Беркович, "шикарно до безобразия". Собственно, он так и сказал, когда приехал на место преступления, всем видом демострируя свое недовольство. Ну почему Мечника нужно было убивать именно сейчас, когда показывали баскетбольный матч между тель-авивским "Маккаби" и знаменитым российским ЦСКА? Инспектор не досмотрел игру и был зол на весь мир, в том числе на жертву убийства, потому что Мечник даже не включил телевизор, когда показывали такой важный для престижа Израиля матч!
     Правда, телевизор мог выключить убийца после того, как перерезал своей жертве горло острым стилетом. Порез оказался глубоким и длинным - уха до уха, и смерть от потери крови наступила быстро, максимум минут за двадцать.
     - Значит, - сказал инспектор Амнону Киршенбауму, сидевшему на кончике огромного кожаного кресла (тоже шикарного до безобразия), - значит, вы пришли буквально через две-три минуты после того, как убили вашего дядю. И никого не видели, когда входили в дом?
     Молодой человек лет двадцати пяти, племянник покойного, упорно смотрел в пол и на вопрос инспектора лишь пожал плечами. Говорить он не мог, слова застревали у него в горле. Он и дежурному ничего толком не объяснил, когда час назад позвонил в полицию и пролепетал срывавшимся голосом, что, мол, дядя, и что, мол, кровь, и приезжайте быстрее, и еще какие-то бессвязные слова. Дежурному пришлось самому определять номер телефона, с которого поступил звонок, по номеру - адрес, и потому патрульная машина прибыла минуты на три позднее, чем могла бы, если бы Амнон выражался чуть более понятно.
     Сорокасемилетний Арон Мечник, владелец завода металлоконструкций, жил бобылем в новом (разумеется, шикарном до безобразия) двенадцатиэтажном доме в Рамат-Авиве. Открыть дверь подъезда и войти в холл мог только человек, знавший код. Выйти мог, конечно, кто угодно, но проблема заключалась в том, что никто из квартиры Мечника не выходил. Еще до приезда инспектора это выяснил сержант Охана и доложил, как только Беркович вошел в квартиру.
     - У лифта сосед с пятого этажа починял велосипед - сын у него катался... В общем, неважно. Факт, что сосед там торчал больше часа и утверждает, что, кроме племянника к Мечнику никто не входил. И не уходил.
     Квартира убитого была на первом этаже, и человек, чинивший у лифта велосипед, мог видеть каждого, входившего к Мечнику.
     - Значит, вы никого не видели? - повторил инспектор свой вопрос, пытаясь поймать бегающий взгляд Киршенбаума.
     Тот облизал пересохшие губы, всхлипнул и пробормотал:
     - Никого... Там Арик велосипед чинил, у него спросите.
     - Ага, - с удовлетворением констатировал Беркович. - Значит, одного человека в подъезде вы все-таки видели!
     - Вы думаете, он... - племянник не мог произнести этого ужасного слова, он старательно не смотрел в сторону, где на пропитанном кровью ковре лежало тело его дяди. - Вы думаете, это Арик...
     - Нет, - отрезал Беркович. - Я думаю, это вы.
     - Я? - с недоумением сказал Киршенбаум, приложив обе ладони к груди. - Что я?
     - Убили дядю, - пожал плечами инспектор. - Согласитесь, других подозреваемых просто не существует. Вы прошли в квартиру мимо господина Мозеса и его семилетнего сына. Открыли дверь своим ключом?
     - А? - до Киршенбаума пока не дошло, что полицейский инспектор обвинил его в убийстве. Похоже, молодой человек находился в собственном пространстве-времени, куда выпал, увидев истекавшего кровью дядю. Он с трудом понимал прямо обращенные и четко сформулированные вопросы, а всего остального не понимал вообще - единственным его желанием было так устроиться в кресле, чтобы даже краем глаза не видеть лежавшее на ковре тело.
     - Может, хотите продолжить разговор в другой комнате? - осведомился инспектор.
     - Да! - племянник вскочил на ноги. - Пожалуйста! В другой! Да...
     В комнату, служившую Мечнику кабинетом, Амнона пришлось вести под руку - его шатало, и не будь рядом инспектора, молодой человек непременно наткнулся бы на стену.
     - Сюда, - сказал Беркович и втолкнул Киршенбаума в шикарный до безобразия кабинет, где на столе стоял компьютер, а на полках - изумительные образцы керамики, подобранные, по мнению инспектора, без малейших признаков вкуса, но зато дорогих настолько, что, продав это барахло, можно было купить шикарную до безобразия машину марки "хонда".
     Кресло в кабинете было точной копией того, что стояло в салоне, и Беркович опустил в него Киршенбаума, будто мешок с костями. Инспектору даже показалось, что кости стукнулись друг о друга.
     - Возьмите себя в руки, - сказал Беркович. - Вы должны понимать, что подозревать в убийстве больше некого. Вы понимаете это?
     - Я? - тупо повторил Амнон. - Я вошел и увидел... И сразу позвонил...
     - Да-да, - нетерпеливо сказал инспектор, - вы действительно позвонили в полицию буквально через несколько минут после того, как вашего дядю полоснули ножом по горлу.
     Амнона передернуло. Ну зачем, зачем этот полицейский говорит также ужасные слова? Неужели специально, чтобы сделать ему плохо? Чтобы он опять испытал этот ужас?
     - Придя, вы открыли дверь своим ключом... Кстати, почему вы не позвонили, дядя бы вам открыл?
     - Я... Ну... Я всегда открывал своим... Всегда... И раньше... И сегодня...
     - Понятно, - кивнул Беркович. - Значит, смотрите. Вы вошли в квартиру, и больше отсюда никто не выходил. Сосед утверждает, что не прошло и минуты, как он услышал ваш крик.
     - Ну... Я вошел и увидел... Закричал. Наверно.
     - Похоже, что так, - согласился инспектор.
     - И позвонил в полицию.
     - Похоже, что так, - повторил инспектор, очень недовольный собой и этим совершенно непонятным делом. Черт побери, похоже, что оба - и сосед, которому не было смысла врать, и Киршенбаум, у которого для вранья было достаточно оснований, - говорили правду, одну только правду и ничего, кроме правды.
     Закричал молодой человек через минуту после того, как вошел. Еще через две-три минуты позвонил в полицию. Конечно, убийца мог проникнуть в квартиру раньше, чем Мозес притащил с улицы велосипед и принялся чинить его в холле возле лифта. Возможно, Мечник сам открыл убийце дверь и, следовательно, был с ним хорошо знаком. Не исключено, что жертва и убийца какое-то время (около часа!) вели задушевную беседу (но при этом хозяин не предложил гостю выпить и не поставил на журнальный столик второй стакан для "колы"). Все это, конечно, возможно. Но тогда получается, что, полоснув Мечника ножом по горлу, убийца покинул квартиру через одно из окон - в салоне или в кабинете. И естественно, унес с собой орудие преступления - нож, о котором эксперт сказал с уважением: "Это лезвие, длинное и чрезвычайно острое. Раз - и готово".
     Раз и готово. Замечательно. Полоснул по горлу и вылез в окно как раз перед тем, как в квартиру вошел племянник. Может, даже слышал, как Киршенбаум поворачивает ключ в замке. Просто великолепно. Беспросветная чушь. Инспектор осмотрел оба окна, выходившие в небольшой садик, где росло масличное дерево и стояла поломанная детская горка. Окна были закрыты, а снаружи забраны решетками, сквозь прутья которых не пролезла бы и кошка. Конечно, убийца мог выбросить в окно окровавленный нож, а сам остался в квартире, позвонил в полицию и ждал ее приезда.
     Если он полный идиот. Впрочем, ничего, хотя бы отдаленно похожего на стилет или иное режущее оружие, в саду не обнаружили. Ни под окнами, ни в отдалении, ни даже на улице, куда из садика можно было выйти, перепрыгнув через низкий, не выше полуметра, каменный заборчик.
     На Киршенбауме была белая майка с надписью "Холлмарк" на груди и спине, и если бы племянник убил дядю, на майке непременно остались бы кровавые следы - не мог убийца, даже стоя позади жертвы, полоснуть ножом и совершенно не запачкаться. Кровь из перерезанного горла брызнула фонтаном - даже на тумбочке под телевизором эксперт обнаружил характерные потеки. Майка на Киршенбауме была, однако, чистой, будто только что из стиральной машины. Переоделся? Нет, сосед показал, что пришел Киршенбаум именно в этой белой майке с надписью "Холлмарк".
     А если и переоделся, то куда спрятал окровавленную майку? За тот час, что инспектор пытался выдавить из племянника хотя бы одно разумное слово, сержант Охана с оперативниками обыскали квартиру и, разумеется, не нашли ни окровавленныой одежды, ни - черт побери, это было самое существенное! - никаких следов орудия преступления. Как в воду кануло...
     - Как у вас с деньгами? - задал инспектор глупо прозвучавший вопрос, будто спрашивал, сможет ли племянник заплатить за такси, когда его выпустят отсюда и он сможет наконец отправиться к себе домой, в Кфар-Сабу.
     - А? - Киршенбаум попытался понять, чего хочет инспектор, и похоже, ему это все-таки удалось. - С деньгами... Плохо. Да.
     - Наркотики? - участливо спросил Беркович. Он уже знал, что племянник колется: когда Киршенбаума обыскивали, инспектор обратил внимание на следы от иглы - обе ноги выше колен были исколоты, потому Амнон, видимо, и носил брюки, а не шорты, даже в такую жару, как сегодня.
     - А?.. Ну...
     Сказать Амнону было нечего, и он только пожал плечами.
     - С деньгами, значит, плохо, - кивнул Беркович. - Вы пришли к дяде, чтобы он вам дал сотню-другую. А он отказал. И вы его убили.
     - Что? - Киршенбаум поразился неожиданному открытию: до него наконец дошло, что этот невзрачный полицейский, которого можно переломить одной левой, обвиняет его в самом гнусном, страшном, ужасном, невыносимом преступлении. - Я?! Да вы что? Кто же мне тогда деньги давать будет? Кто? На что мне жить? А?
     - Спокойно, спокойно, - примирительно сказал Беркович, похлопав Киршенбаума по плечу, и тот нервным движением скинул руку.
     - Спокойно, - неожиданно ясным голосом проговорил Киршенбаум. - Вы говорите - спокойно. А я мог жить, только пока жив был дядя. Он мне деньги давал. И что теперь? По завещанию все перейдет к Авиталь.
     - Авиталь? - поднял брови инспектор.
     - Не знаете? Бывшая жена. Они разъехались несколько лет назад. Авиталь теперь получит все, а я...
     Похоже, он не врал. Не было ему смысла врать - о завещании станет известно, ложь не скроешь. Черт возьми, - подумал Беркович, - но тогда все вообще глупо и непонятно. Нет не только орудия убийства, но и мотива. Ничего нет! Кроме трупа, конечно.
     - Ну хорошо, - инспектор демонстративно вздохнул и наклонился, чтобы заглянуть в опущенные к полу глаза Амнона, - хорошо, вы не убивали, вам это было ни к чему, все равно, что резать курицу, приносящую золотые яйца. Кто тогда? Дух? Привидение?
     - Не знаю, - сказал Киршенбаум. - Поймаю - сам его...
     - А какие у вас отношения с этой... м-м... Авиталь? - неожиданно догадался Беркович. Неплохая идея: что, если племянник спутался с собственной тетей, женщина получит деньги, поскольку к убийству, скорее всего, непричастна, потом они поженятся...
     - Отношения? - повторил Амнон. - Терпеть не могу эту бабу. Гнусная тварь. Она дяде изменяла. А он ее любил. Она ушла, а он больше не женился. И деньги ей оставил.
     Понятно. Инспектор сжал ладонями виски - у него начался, как всегда некстати, приступ мигрени. От головных болей Беркович страдал давно, привык уже, если к этому можно привыкнуть, но почему приступы начинались всегда в самое неподходящее время? Только что мелькнула интересная мысль. Вспомнил слово. Какое? Вылетело после первого же укуса боли.
     - Посидите, - бросил инспектор и вышел в салон, кивком показав сержанту, чтобы он проследил за подозреваемым.
     Упаковка парацетамола лежала у Берковича в сумке - на всякий случай. Он вытряхнул на ладонь таблетку, подумал и присоединил к ней еще одну. Хуже не будет. Прошел в ванную комнату, наполнил из-под крана стакан...
     Боль усилилась, но инспектор не мог заставить себя выпить лекарство. Стоял и смотрел на струю воды. Вода гипнотизировала. Вода... Что-то совсем недавно пришло ему в голову...
     Поморщившись, Беркович бросил в рот таблетку, запил, потом вторую... И со стаканом в руке пошел в салон. Глупая идея. Только во время приступа такая глупая идея и может прийти в голову. В тупую больную голову.
     Инспектор подошел к аквариуму и включил лампочку, осветившую десятка два рыбок, сновавших во все стороны, вытянувшиеся вверх водоросли, домик на дне, сложенный из камешков и ракушек. Аквариум был накрыт пластиковой крышкой, сквозь которую внутрь проходили провода - они шли к моторчику, очищавшему воду и нагнетавшему в нее свежий воздух, без которого рыбки давно бы сдохли.
     Беркович поставил стакан на столик, приподнял крышку аквариума и опустил в воду правую руку, забыв закатать рукав форменной рубашки. Вода была теплой и противной, рукав мгновенно намок, прилип к коже, и Беркович подумал, что если он ошибся, то будет выглядеть в глазах подчиненных полным дураком - придется сослаться на сильную головную боль, из-за которой порой вообще не соображаешь, что делаешь...
     Вот. Пальцы нащупали на дне аквариума что-то невидимое, Беркович вытянул из воды и высоко поднял над головой длинную стеклянную полоску. Сантиметров пятнадцать. А в ширину - пять или шесть.
     Интересно, - подумал он, - сможет эксперт обнаружить следы крови в аквариумной воде или раствор получился слишком уж слабым? Наверняка ведь племянник не стал вытирать это импровизированное лезвие, не было у него времени. А отпечатки пальцев? Остались ли они после того, как стекло пролежало около часа в воде?
     С поднятой рукой, по которой неприятно стекала вода, инспектор направился к кабинет.
     - Вот, - сказал он, - этим лезвием вы перерезали горло собственному дяде. И аккуратно положили стекло на дно аквариума. Именно аккуратно - если бы стекло, упав, переломилось на несколько частей, их можно было бы увидеть. А цельный кусок невидим в виде.
     Разговорился, - подумал он. И даже боль вроде бы прошла. Ненадолго, впрочем, пока не спадет возбуждение.
     Амнон смотрел на полоску стекла в руке инспектора, будто это была ручная граната с выдернутой чекой.
     - Здесь есть отпечатки ваших пальцев! - с торжеством в голосе выдал Беркович желаемое за действительное. - И эксперт, конечно, обнаружит в воде следы крови.
     - А... - Киршенбаум протянул руку и тут же ее отдернул.
     - Почему вы убили дядю? - резко сказал инспектор. - Курицу, несущую золотые яйца. Не из-за наследства. Вам обещали больше? - сейчас, когда боль на время спряталась под черепом, Беркович соображал как никогда быстро. И попал в точку. Киршенбаум сглотнул и поднял наконец глаза на инспектора. Удивленный взгляд. Удивление и страх. Вполне достаточное признание.
     - Сколько вам заплатили? - настаивал Беркович.
     - Двести тысяч...
     - Большие деньги, если сразу, - сказал инспектор. - Кто?
     - Эдди Бош...
     Известная личность, - подумал Беркович. - Наркотики, рэкет. Чем ему досадил Мечник? У племянника спрашивать бесполезно, вряд ли он знает больше, чем сказал. Скорее всего, конкуренты убитого его "заказали". Самое логичное объяснение. И в качестве орудия выбрали племянника. И версию отличную разработали, сам бы Киршенбаум точно не додумался.
     Впрочем, Беркович тоже не догадался бы искать нож на дне аквариума. Если бы не приступ мигрени. Так легко соображаешь, когда боль неожиданно отпускает!
     Почему, - спросил себя инспектор, - на майке племянника нет следов крови? Да потому, - ответил он сам себе, - что Киршенбаум снял майку, чему Мечник не удивился, подошел к дяде сзади, вытащил стекло из брючного кармана... А потом крикнул, чтобы услышал сосед у лифта, позвонил в полицию, после чего пошел в ванную и встал под душ. Вот и все. Когда приехал Охана, на убийце была чистая, не залитая кровью, майка с надписью "Холлмарк"...
     Киршенбаума увели, тело Мечника увезла труповозка. Оставшись в квартире один, инспектор пустил в ванной холодную воду и сунул под кран голову. Все равно рука уже мокрая, пусть теперь и голова... Будто рыба в аквариуме. Как хорошо. Прохладно, и боль проходит лучше, чем от лекарства.
     Интересно, - подумал инспектор, - чем закончился матч? "Маккаби", конечно, победил, но с каком счетом?
     
     
     ОТСРОЧЕННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
     
     Старый Моше Заходер скончался в ночь с четверга на пятницу, и его родственники если не вздохнули свободно, то, по крайней мере, облегченно перевели дух. Моше был тираном по натуре, натерпелись от него все - от родного сына Арона до горничной Ализы, работавшей в семье Заходеров лет тридцать и не уходившей только потому, что не представляла себе жизни без ежедневного исполнения вздорных по большей части приказаний старого Моше, бывшего палмаховца, киббуцника, а в последние годы жизни - просто вздорного человека, не всегда понимавшего разницу между дурным поступком и благородным порывом.
     За день до смерти Моше отпраздновал свое семидесятишестилетие. Собрал родственников, вдоволь над ними покуражился и, похоже, отведал чего-то непотребного (в еде он никогда не придерживался ни диеты, ни сколько-нибудь разумных ограничений). Ночью ему стало плохо, он выл от боли и умер прежде, чем на виллу в Герцлию прибыла "скорая".
     Врачи, впрочем, констатировали смерть от острой сердечной недостаточности - все признаки были налицо. В тот же день до наступления субботы Моше Заходера похоронили при большом стечении народа - правда, приехали не все родственники. Арон, единственный сын старого палмаховца, отсутствовал, и где его черти носили, не знал никто - не явился он, кстати, и на день рождения собственного папочки, хотя и зван был неоднократно.
     Впрочем, Арона особенно и не искали - все знали, что с отцом он много лет был в отвратительных отношениях, настолько плохих, что даже на похоронах, вместо того, чтобы рвать на себе рубаху и рыдать в голос, вполне мог сказать в адрес покойного какую-нибудь нелицеприятную чепуху. Работал Арон, как теперь говорят, дилером - коммивояжером, если по старинке: ездил по стране на своем потрепанном "форде" и продавал многотомные издания новой еврейской энциклопедии. Убеждать он, кстати, умел, и на жизнь зарабатывал вполне достаточно, вот только отыскать Арона в нужный момент было практически невозможно - то он был в Сдероте, то в Кирьят-Яме, а сотовый телефон включал лишь тогда, когда сам хотел сделать кому-нибудь звонок. Странным человеком был Арон Заходер, но не более странным, чего его родной папочка - яблоко, что ни говори, от яблони все-таки недалеко катится...
     В воскресенье, когда Арон так и не объявился и, похоже, понятия не имел о смерти и похоронах родного папы, двоюродная его сестра Далия, женщина решительная - пожалуй, самая решительная и рассудительная во всем этом странном семействе, - позвонила в полицию и заявила непререкаемым голосом школьной учительницы:
     - Арона Заходера, сорока трех лет, неженатого, необходимо срочно найти, где бы он ни находился.
     - А что, собственно, произошло, уважаемая госпожа? - вежливо осведомился дежурный по управлению.
     - Произошло то, что отец его умер три дня назад, сын должен сидеть шиву, а его даже на похоронах не было! Это прилично? И во-вторых, адвокат намерен огласить завещание покойного Моше, и Арон при этом должен присутствовать обязательно, поскольку является главным наследником. В-третьих, я вообще не понимаю, почему в полиции халатно относятся к своим прямым обязанностям: больше трех суток человек не дает о себе знать, не приезжает даже на похороны отца - и его никто не ищет! Может, Арона убили террористы? Это вполне могло произойти, он ведь дилер и разъезжает по всей стране, в том числе бывает и в поселениях. Я требую...
     В общем, примерно час спустя, когда Далия Гандлер (в девичестве Заходер) лично приехала в управление полиции и собственноручно составила письменное заявление об исчезновении Арона Заходера, поисковая машина заработала в полную силу, подключили вертолеты и команды разведчиков, и руководить операцией поручили инспектору Берковичу, который именно в тот день имел несчастье выйти на работу после тяжелого гриппа, от которого остался в вечное, как ему казалось, пользование гнусный, с хрипами, кашель.
     - Извини, - сказал Берковичу начальник отдела майор Шефтель, - все заняты, а ты еще не получил другого задания.
     Первое, что сделал инспектор, принявшись за поиски, - связался с компанией "Селком" и попросил выяснить, в какой части страны находится в настоящее время мобильный телефон с таким-то номером; Беркович надеялся, что, если Заходер жив, то вряд ли расстался со своим, пусть и отключенным, аппаратом.
     Ответ поступил полчаса спустя: похоже, что Арон Заходер не думал выезжать далеко от дома - ответный сигнал его мобильника поступал из квадрата, ограниченного Кфар-Сабой на юге и Раананой на севере.
     - Там и ищите, - прокашлял Беркович руководителю поисковой службы и бросил в рот сразу три таблетки кальдекса. Лучше, впрочем, не стало, и инспектор продолжал оглашать пространство кашлем до тех пор, пока не раздался телефонный звонок.
     - Нашли мы его, - мрачно сообщил сержант Бен-Лулу. - "Форд" скатился в кювет. Заходер в машине - мертвый.
     Кашель у Берковича прошел мгновенно, будто сообщение о смерти Заходера переключило в организме какие-то энергетические каналы.
     - Выезжаю! - рявкнул он. - Позвони в дежурку, пусть высылают фотографа и эксперта.
     На место происшествия он прибыл четверть часа спустя. Место уже было огорожено, полицейский кордон не позволял посторонним любоваться картиной аварии, а санитары из подъехавшей труповозки ожидали сигнала, чтобы забрать тело. Судебно-медицинский эксперт Рон Хан сказал Берковичу после быстрого осмотра:
     - Скорее всего, обычное дорожно-транспортное происшествие. Заснул за рулем, машина выпала в кювет, сильный удар грудью о рулевое колесо...
     - Он не был пристегнут? - перебил Беркович.
     - Нет. Скорость была около восьмидесяти. Перелом ребер, одно из них проткнуло сердце, смерть наступила практически мгновенно.
     - Давно?
     - Судя по тому, что трупные пятна еще не появились, - не больше суток. Сегодня довольно жарко, ты же видишь... Окоченение уже ослабевает, так что... Ну, и прими во внимание, что около полуночи тут проезжал патруль и ничего не увидел. Значит, время смерти - от полуночи до семи утра.
     - В общем, уголовной полиции здесь делать нечего, - с облегчением вздохнул Беркович.
     - Ну... - протянул Хан. - Как сказать...
     - Что еще? - насторожился инспектор.
     - На затылке у Заходера странные царапины. Это не может быть результатом удара о подголовник. Похоже, кто-то крепко приложил беднягу - трудно сказать, было ли это перед смертью или после нее. Крови практически нет, царапины неглубокие, но само их наличие... В общем, ты понимаешь.
     В общем, Беркович, конечно, понимал. Не будь злосчастных царапин, он передал бы дело дорожной полиции. А так... Убийство? И никаких следов убийц? Веселенькое дело.
     Труп увезли, эксперт уехал к себе, пообещав сделать вскрытие, как только будет время, а со временем у него туго, но в течение двух суток он все-таки надеется, хотя и без вскрытия все достаточно ясно...
     Приехал грузовик, чтобы забрать покореженный "форд", и к тому времени, обшарив машину от колес до крыши, Беркович знал уже, что никто, скорее всего, на Заходера не нападал, в салоне отсутствовали следы борьбы, не было и следов крови, кроме как под водительским сиденьем, что вполне естественно. Багажник был забит пачками с огромными томами энциклопедии - похоже, Заходер на прошедшей неделе не очень-то преуспел в своем дилерском деле.
     Судя по виду царапин на затылке, ударили Арона чем-то похожим на домашнюю терку, скорее даже не ударили, а провели теркой по затылку, содрав кожу. Вряд ли таким образом можно было убить человека, но если учесть фактор внезапности... водитель теряет управление, "форд" летит в кювет... А что убийца? Он-то как выбирается из машины без каких бы то ни было повреждений? Выпрыгнул на ходу, скорее всего, как только машина начала двигаться к обочине. И ничего не похитил? Террорист, наверно? Вот уж действительно странный для террориста способ обращения с жертвой. Да и не взял бы Заходер в машину подозрительного человека.
     Странно все это. Но раз случилось именно так - придется разбираться.
     Вернувшись в управление в мрачном расположении духа, инспектор принялся заносить в компьютер протокольные данные - это успокаивало и стимулировало работу серых клеточек, которые решительно не представляли, чем могли бы помочь хозяину. В одиннадцать часов Беркович вспомнил, что так и не сообщил Далии Гандлер о находке тела ее кузена, и, морщась, набрал оставленный клиенткой номер телефона.
     - Нашли? - Далия обрадовалась так, будто речь шла о живом и здоровом Ароне. - Что с ним случилось?
     Беркович коротко изложил мнение эксперта и собственные не очень внятные соображения, ему казалось, что Далия слушала невнимательно, занимали ее совсем другие проблемы.
     - Извините, инспектор, - сказала она наконец, - мы ждем адвоката, он должен привезти завещание Моше. Кстати, Арон - главный наследник, и если...
     Ну конечно, Арон - главный наследник, а поскольку Арона убили, то он, инспектор Беркович, ведущий это дело, по идее, должен бы поприсутствовать на оглашении завещания, которое интересовало его на самом деле не больше, чем дождь в августе. С другой стороны, надо бы знать о завещании побольше - возможно, именно здесь кроется мотив убийства Арона.
     - Буду, - пообещал Беркович и бросил в рот три таблетки кальдекса, потому что почувствовал приближение нового приступа кашля.
     Адвокатом семьи Заходер оказался старый знакомый инспектора Ярон Фейнман, встретивший Берковича приветственным взмахом руки и сразу приступивший к делу, всем видом показывая, что адвокатское время дорого.
     - Итак, - сказал он, - состояние умершего Моше Заходера, пусть его память будет священна, оценивается в настоящий момент в четырнадцать миллионов семьсот тысяч шекелей. В основном, это ценные бумаги и недвижимость.
     Родственники, сидевшие кто на диване, а кто прямо на ковре, издали дружный вздох.
     - Несмотря на плохие отношения Моше Заходера с собственным сыном, - продолжал адвокат, - все состояние, согласно воле покойного, отходит к Арону.
     - Бедняга Арон умер... - пробормотал кто-то из присутствовавших.
     - К сожалению, - наклонил голову адвокат. - И завещания не оставил. А потому на наследство Моше Заходера вправе претендовать другие ближайшие родственники - прежде всего Далия Гандлер и Амирам Декель, дочь и сын Шмуэля Заходера, родного брата Моше Заходера, умершего шесть лет назад.
     Сидевшие рядом друг с другом на диване Далия и Амирам обменялись радостными взглядами, не ускользнувшими от внимания инспектора Берковича, с трудом сдерживавшего подступавший кашель. "Нормально, - подумал он, - я бы тоже радовался на их месте: ни с того ни с сего получить по семь миллионов"...
     - Последний пункт завещания, - продолжал адвокат, - можно, наверно, и не читать, потому что в нынешних обстоятельствах он утратил силу...
     - Почему же, - неожиданно для себя подал голос инспектор, и все повернулись в его сторону. - Интересно же...
     - Ну, - пожал плечами адвокат, - здесь сказано, что если Арон Заходер умрет раньше, чем составитель завещания Моше Заходер, то наследство полностью отходит благотворительному фонду "Помощь слабым", созданному Моше Заходером в одна тысяча девятьсот девяносто шестом году.
     - Вот как, - пробормотал Беркович. - Все фонду и ничего - семье?
     - У моего клиента, - сухо сказал адвокат, - были сложные, если не сказать больше, отношения с родственниками. С сыном тоже, но Арона Моше любил, несмотря ни на что... А с остальными...
     - Какая разница? - резко сказал Амирам Декель. - Бедняга Арон умер позже отца, так что...
     - Конечно, - кивнул инспектор и почему-то вспомнил странные царапины на затылке Арона Заходера.
     Ему не доставляло удовольствия общество родственников Моше Заходера - как только адвокат сложил завещание и спрятал в портфель, инспектор распрощался (впрочем, никто не обратил на него внимания) и отправился в управление, мучимый странной мыслью, возникшей, когда он слушал скрипучий голос Фейнмана. Мысль была настолько смутной, что даже в собственном сознании оформить ее внятно Беркович не мог и приписывал собственную тупость так и не прошедшему гриппу - его опять начал бить озноб, а в горле першило, будто кто-то водил там наждачной бумагой.
     В кабинете он несколько минут посидел, закрыв глаза и приходя в себя, а потом набрал номер телефона эксперта Хана.
     - Если ты не очень занят, - сказал инспектор, - не поднимешься ли ко мне? А то у меня просто сил нет спускаться...
     Хан явился минут через десять.
     - Я еще не произвел вскрытия, - сказал он. - А о странных царапинах все время думаю. Видимо, тело уже после смерти тащили по какой-то поверхности, на которой были острые мелкие выступы.
     - Но тогда получается, что Арон погиб не в аварии?
     - Нет, именно в аварии, могу ручаться. Повреждения грудной клетки вполне определенно показывают...
     - Ничего не понимаю, - пожаловался Беркович. - Кому понадобилось вытаскивать труп из машины, тащить по какой-то рифленой поверхности, потом сажать труп на место... Бред!
     - Вот и я так думаю, - пробормотал Хан.
     - А родственникам его сильно повезло, - продолжал рассуждать инспектор. - Если бы авария приключилась на несколько дней раньше, семейство Заходеров лишилось бы четырнадцати миллионов шекелей!
     - Это почему? - удивился эксперт. - Какая связь?
     Беркович вкратце изложил условия завещания умершего в пятницу Моше Заходера, и по мере рассказа серые клеточки, - так ему казалось, - будто просыпались от сна и в возбуждении толкались друг о друга, перетирая информацию, на которую инспектор раньше не обращал внимания.
     - Да, - хмыкнул эксперт, выслушав Берковича, - действительно, повезло Заходерам - могли без гроша остаться!
     - Ты считаешь - повезло? - спросил инспектор, расставляя мысленно по полочкам разрозненные и не очень связанные друг с другом мысли.
     - Ты точно знаешь, - продолжал он, - что смерть Арона наступила сегодня после полуночи?
     - Ну я же тебе говорил, что...
     - Да, помню. Трупное окоченение, пятна, все такое... А если тело держать в морозильной камере трое суток? А потом несколько часов - на свежем воздухе? Как это скажется на определении времени смерти?
     - Что ты мне задаешь сугубо теоретические задачи? - рассердился Хан. - Кому это надо - держать тело в...
     - А ты ответь сначала!
     - Ну... Если чисто теоретически... Это, конечно, все искажает...
     - На трое суток ты можешь ошибиться в определении момента смерти?
     - Если тело держали в морозильной камере? Запросто. Но кому это нужно, скажи на милость?
     - Кому? Родственникам Моше Заходера, больше некому! Вспомни условие завещания - Арон должен умереть позднее своего отца, иначе семье денег не видать.
     - Он и умер позже...
     - Раньше! Раньше, вот в чем дело! Эта авария... Даю голову на отсечение, что произошла она в четверг, когда Арон ехал к отцу на день рождения. Свалился в кювет неподалеку от виллы Моше, и кто-то из родственников его обнаружил. Чем могла обернуться смерть Арона, им не нужно было объяснять - условия завещания Моше ни для кого секретом не являлись. Что они делают? Вытаскивают тело, машину ставят в гараж, труп - в большой морозильник, на вилле Заходера такой наверняка имеется...
     - Чушь, - с отвращением проговорил Хан. - Ты еще не пришел в себя после гриппа? Не могли же они держать труп в морозильной камере Бог знает сколько времени, пока не окачурится папаша! Никто же не мог знать, что именно в тот день... Черт!
     - Ага! - торжествующе заявил Беркович. - Ты понял, наконец? Это было убийство - хладнокровное, заранее спланированное. Но убили не Арона Заходера, а его отца Моше! Моше должен был умереть немедленно, иначе, как ты сам сказал, труп пришлось бы держать в морозилке Бог знает сколько времени.
     - Ну-ну, - пробормотал Хан. - А тут день рождения, и легко подмешать в еду старика какую-нибудь гадость. То-то он, бедняга, перед смертью вроде бы животом мучился - это горничная показала, Ализа. А врачи "скорой" определили острую сердечную недостаточность, потому что так оно и было, сердце у старика слабое, не выдержало...
     - И царапины на затылке Арона...
     - Прекрасно объясняются, - подхватил Хан. - В морозилке рифленный пол, острые грани, тело втаскивали второпях...
     - Вопрос: кто же убил Моше, кто подсыпал ему яду? - задумчиво проговорил Беркович. - Ясно, что это сделал тот или те, кто прятал тело Арона. Но все ли родственники об этом знали - их же было на вилле человек двадцать.
     - Ты так уверен в своей версии? - язвительно сказал эксперт. - Можно подумать, что ты уже обнаружил улики.
     - Найду! - решительно заявил инспектор и поднял телефонную трубку.
     Часа три спустя он спустился в лабораторию судебно-медицинской экспертизы, где Рон Хан уже собирал бумаги в сейф, рабочий день заканчивался.
     - Следы аварии мы нашли в трехстах метрах от виллы, - объявил Беркович, улыбаясь. - Тормозной след, сбитый колышек ограждения, в кювете маслянные пятна. Там Арон и погиб. И в морозильной камере на вилле мы нашли на полу несколько волос - явно из шевелюры Арона. В общем, дело ясное.
     - Рад за тебя, - серьезно сказал Хан. - Но кому ты предъявишь обвинение? Всей семье?
     - Далии Гандлер и Амираму Декелю. Во-первых, только у них прямой мотив. Во-вторых, как показала горничная, эти двое приехали последними, было уже темно, притащили большой мешок, сказали, что это баранья туша, Моше обожал баранину... Да и во время ужина эта парочка то и дело выходила из-за стола, Ализа их и на кухне видела... Кстати, я получил разрешение прокурора на эксгумацию тела Моше.
     - Ты уже произвел арест?
     - Завтра, - махнул рукой инспектор. - Они уверены, что все у них получилось. А я хочу вылечить наконец свое горло. Поеду домой и буду пить молоко с содой.
     - Гадость, - поморщился Хан.
     - Зато полезно для здоровья, в отличие от той отравы, которой потчевали Моше Заходера благодарные родственники...
     
     
     ПИСТОЛЕТ ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ
     
     Ноах Карми был убит в своем кабинете - пуля влетела в открытое окно и попала поэту в голову. На место происшествия Беркович выехал вместе с экспертом Ханом, и по дороге они обсуждали творчество Карми, с которым были, впрочем, знакомы, в основном, понаслышке - оба не очень любили поэию. Говорить о деле не хотели, поскольку информация, полученная от патрульного офицера, не давала пищи для размышлений, а фантазировать не имело смысла.
     Поэт жил на небольшой - всего три комнаты - вилле, стоявшей на отшибе поселка Нерот, в пяти минутах езды от фешенебельного района Герцлии-питуах. Поэт приобрел этот домик со вторых рук несколько месяцев назад, когда по его сценарию на одной из студий Голливуда сняли романтическую драму "Холодные губы". Дом был хотя и старый, постройки шестидесятых годов, но очень уютный и с садом, где росли оливковые деревья. Поэт жил на вилле со своей новой пассией - манекенщицей Орной Фадида, и вчерашний вечер они, как обычно, провели в интимной обстановке (так сказала патрульному безутешная Орна). Около полуночи женщина заснула, а Карми отправился в кабинет, чтобы поработать - он был совой, и поэтические строки приходили ему на ум обычно поздней ночью.
     - Я спала до девяти, - сказала патрульному Орна, - а когда проснулась, то увидела, что Ноаха нет рядом. Обычно он приходит в пять и спит до одиннадцати... Я удивилась и пошла посмотреть. "Неужели, - подумала, - Ноах еще работает?" Но он не работал... Он сидел за столом...
     Тут женщина начала плакать и плакала до тех пор, пока не приехала оперативная бригада. Поэт действительно сидел за столом, опустив голову на грудь. Со стороны могло показаться, что он размышляет над какой-то рифмой. Однако череп Ноаха Карми был расколот пулей крупного калибра, на стол и на пол натекла лужа крови. И без осмотра было ясно, что стреляли через раскрытое окно. Попасть в поэта проблемы не составляло - у его левой руки стояла настольная лампа, освещавшая не только исписанные листы бумаги (Карми не пользовался компьютером, утверждая, что техника убивает вдохновение), но и самого сочинителя. Лампа продолжала гореть всю ночь. Сейчас, при ярком дневном освещении, свет ее лишь угадывался.
     - Смерть наступила около полуночи, - сказал Берковичу эксперт, закончив осмотр, - но не раньше одиннадцати и не позднее двух часов ночи.
     - В одиннадцать он еще был в постели с женщиной, - сообщил инспектор. - Скорее время убийства - от полуночи до двух. Кстати, войти в сад мог кто угодно - там даже ворот нет. Но для того, чтобы выстрелить в Карми, убийца должен был встать на бордюр, иначе он бы не дотянулся до окна.
     Из кабинета дверь вела в салон, а там находился выход в сад. Под окном кабинета действительно располагался довольно высокий каменный бордюр, встав на который легко можно было заглянуть в окно и выстрелить в ясно видную при свете настольной лампы фигуру поэта. Внимательно осмотрев камень и садовые дорожки, Хан и Беркович не нашли ничего, что можно было бы считать следами преступника. Дождей не было несколько месяцев, почва была сухая, и если убийца носил мягкую обувь, искать следы не имело смысла. Он пришел, выстрелил и убрался вовсояси, никем не замеченный. Крепко спавшая после утомительной любовной игры Орна не расслышала бы и пушечного выстрела. К тому же, спальня располагалась в противоположной от сада части виллы.
     - Не очень-то он ухаживал за садом, - заметил Хан. - Деревья не поливал, наверное, больше недели, а трава вообще пожухла.
     - Поэт, - хмыкнул Беркович. - Может, сад ему нужен был только для антуража. Смотрел на деревья, когда сочинял. А поливать - такая морока...
     Коллеги вернулись в дом, и Беркович задал несколько вопросов Орне, переставшей рыдать, но все еще не вполне адекватно реагировавшей на окружающее.
     - Нет! - вскричала она в ответ на вопрос о том, были ли у Ноаха враги. Правда, ответила она не сразу, и Беркович молча дожидался продолжения, потому что чувствовал: продолжение будет.
     - Ну... - сказала Орна после долгой паузы. - Если только Руби...
     - Кто это? - спросил Беркович.
     - Руби... Он в меня влюблен с детства, а потом у нас началось с Ноахом, и Руби говорил, что отомстит. Но это чепуха, он только кричать умеет, а на самом деле...
     - Кто этот Руби? - еще раз спросил инспектор.
     - Руби Газит, мы с ним росли вместе - жили в соседних квартирах. Он в "Хеврат хашмаль" работает. Золотые руки.
     - Где мы его можем найти?
     - Он и сейчас живет на прежнем месте! Да, понимаю... Улица Разумовски, двадцать, там мои родители, а в соседней квартире - Руби. Зачем вам? Он не мог этого сделать!
     - Разберемся, - сказал Беркович.
     Час спустя он мог вслед за Орной утверждать, что Руби Газит действительно не мог убить соперника, поскольку с девяти вечера находился в камере предварительного заключения полицейского участка в Рамат-Гане. Когда Беркович начал наводить справки, судья Дихтер как раз проводил судебное заседание и решал - оставить ли задержанного под стражей еще на сутки, как того требовала полиция?
     - Что он натворил? - спросил Беркович у инспектора Рознера, который вел дело Газита.
     - Подрался в дискотеке, - сообщил Рознер. - Знаешь, как это бывает: один не так посмотрел на девушку, другой не то сказал... В общем, подрались, и Газит пырнул парня ножом. Ранение не серьезное, в руку, но пока обвинительное заключение не подготовлено, я предпочел бы видеть Газита за решеткой.
     - Когда произошла драка? - спросил Беркович.
     - Часов в девять, веселье только начиналось.
     - Газита сразу задержали?
     - Конечно.
     - И он с того времени находился в камере?
     - Естественно. А почему это тебя интересует?
     - Видишь ли, около полуночи кто-то стрелял в поэта Карми. А Газит, говорят, грозился его убить - из-за женщины, как ты понимаешь.
     - Нет, - покачал головой Рознер. - Ищи другого подозреваемого. Газит всю ночь провел за решеткой. Железное алиби.
     Раздосадованный неудачей, Беркович вернулся на виллу, откуда уже увезли тело. Он отправился по соседям Ноаха Карми в надежде выяснить, не видел ли кто нынешней ночью подъезжавшего к вилле автомобиля. А может, и выстрел кто-нибудь слышал?
     Особых надежд на этот обход Беркович не возлагал, и результат оказался вполне ожидаемым. Никто ничего не видел и не слышал, а если бы видели, то давно уже сообщили бы в полицию, ведь всем известно, что на поэта Карми совершено покушение... Возможно, кто-нибудь из соседей видел, кто приезжал на виллу в предыдущие дни? Возможно, кто-то приезжал чаще других?.. Нет, никто ничего не видел и раньше. Поэт жил уединенно, с ним была только подруга, работал он по ночам, в кабинете до утра горел свет...
     Похоже было, что единственным источником информации об окружении Карми могла быть только Орна, и Берковичу пришлось поехать на улицу Разумовски. Здесь его ждала очередная неудача - девушка продолжала утверждать, что никаких врагов у Ноаха не было, все его любили, особенно женщины, поклонницы его таланта. Могла ли какая-нибудь поклонница застрелить кумира?
     - Да вы что, инспектор, совсем с ума сошли? Это я в припадке ревности могла бы застрелить соперницу, - гневно сказала Орна. - Слава Богу, Ноах никогда не подавал повода.
     Пришлось довольствоваться этой скудной информацией. В записной книжке Карми Беркович нашел несколько телефонов с фамилиями других поэтов и позвонил каждому из них, полагая, что коллеги по поэтическому цеху назовут хотя бы одну причину, по которой Карми непременно следовало бы лишить жизни. Получилось наоборот - будто на поэтическом Олимпе не было у Карми ни врагов, ни даже недоброжелателей. Число подозреваемых не желало увеличиваться. Уже под вечер Беркович оставил попытки получить хоть какую-то новую информацию и в последний раз перед тем, как возвращаться домой, отправился на виллу Карми. В мозгу вертелась безумная мысль о том, что поэта застрелила сама Орна - из ревности, конечно. Гипотеза критики не выдерживала, но Беркович хотел избавиться окончательно и от этой иллюзии.
     Выстрелить через окно Орна не могла - она бы не достала до подоконника, даже если бы встала на камень. Возможно, девушка вошла в кабинет и выстрелила? Но в таком случае поэт не мог ее не видеть, он переменил бы позу, да и выстрел был бы произведен практически в упор. Нет, отпадает...
     Беркович вошел в кабинет и обошел вокруг стола, стоявшего в метре от окна, за которым видно было небо и кроны деревьев в саду. Беркович представил себе, как поэт сидит, уронив голову на руки, и мучается над рифмой, а в это время убийца подходит к окну, становится на камень...
     Почему на камень? А если...
     Бросив еще один взгляд в окно, Беркович вышел из кабинета и направился в сад. Вот дерево, которое он видел из окна, - большая старая олива, кривая и некрасивая, как Квазимодо. Уже вечерело, и на землю опускался сумрак, но все же было достаточно света, чтобы взобраться на одну ветку, потом на другую, а с нее еще выше, на третью... Вот оно!
     Металлическая коробка с отверстием, выкрашенная в защитные зелено-коричневые цвета, была практически не видна даже на расстоянии метра, скрытая листвой. Беркович осторожно отогнул проволоку, которой коробка была прикреплена к большой ветке, и взял в руки тяжелый предмет. Обратный спуск оказался труднее подъема, но Беркович все-таки ухитрился не уронить свою добычу.
     Час спустя инспектор сидел в лаборатории эксперта Хана, и приятели с интересом рассматривали конструкцию, состоявшую из крупнокалиберного револьвера, спусковой механизм которого был соединен с часовым электронным включателем.
     - Ловко! - воскликнул Хан. - Упреждение на двенадцать часов. Он ведь должен был поставить эту штуку на дерево средь бела дня!
     - Самое безопасное время, - заметил Беркович. - Поэт только встал и принимает ванну, Орна возится на кухне, окна которой не выходят в сад... А с улицы деревья не видны.
     - Замечательная идея! - продолжал восхищаться эксперт. - Он ведь знал наверняка, что в полночь поэт будет сидеть за столом в определенной позе и писать стихи. Карми сидел там каждую ночь на протяжении месяцев - вполне можно было точно прицелиться, а потом задействовать это адское устройство. И полное алиби! Драка на дискотеке, арест...
     - Этот гений электроники должен был понимать, что полиция в конце концов займется деревьями!
     - С чего бы? Ты же сам был уверен, что стреляли из-за окна, а не с дерева!
     - Но я все-таки обнаружил прибор...
     - А если бы ты поехал домой, а не назад, на виллу? Ночью Газит снял бы с дерева свою игрушку, и все - никаких улик. Ты знаешь, что судья не продлил его арест?
     - Да, - кивнул Беркович. - Ты прав, я опередил его всего на пару часов. Мне повезло, ему - нет.
     По дороге домой инспектор продолжал размышлять о везении. Нет, - решил он, - Газиту не могло повезти настолько, чтобы он вышел сухим из воды. В конце концов следы все равно нашли бы - поломанные ветки, например. Но все равно хорошо, что мысль обратить внимание на деревья в саду пришла в голову сегодня вечером, а не завтра утром.
     "Вот и получается, - подумал Беркович, - мне повезло, а Газиту - нет. Но меньше всех повезло, конечно, поэту"...
     
     
     ПОРТРЕТ АРАФАТА
     
     Маленький Арик плакал всю ночь, и утром, прежде чем ехать на работу, Беркович отвез жену с сыном в поликлинику.
     - Ушки, - поставил диагноз врач. - Выпишу капли, и все пройдет, у малышей это нередко случается.
     В управление инспектор приехал с получасовым опозданием, в коридорах толпились сотрудники, обсуждая вчерашние перестрелки с палестинцами. Все шло к тому, что для оперативной работы день будет потерян - мало у кого в мыслях были текущие дела.
     Наслушавшись разговоров, Беркович прошел наконец в свой кабинет, включил компьютер и задумался. В десять предстоял допрос Нахмана Бен-Ациля, и инспектор не был уверен в том, что ему удастся заставить подозреваемого в убийстве сообщить хоть какую-то информацию. Третьи сутки Бен-Ациль отказывался сотрудничать со следствием, и похоже было, что завтра судья Альпер не продлит срок заключения. Задержанного придется выпустить на свободу, несмотря на то, что Беркович был убежден в том, что именно Бен-Ациль застрелил в конце недели Игаля Рисмана, владельца трех массажных кабинетов в районе старой автобусной станции в Тель-Авиве.
     О том, что Бен-Ациль и Рисман находились, как говорится, в контрах, знали в полиции все. Знали, что Бен-Ациль занимался "женским извозом" - привозил в Израиль нанятых по контрактам девушек из Украины, а здесь сдавал их внаем в массажные кабинеты, имея немалые комиссионные. Из-за комиссионных Бен-Ациль и спорил с Рисманом, не раз угрожая его убить. Однажды они подрались и в ход пошли ножи, но никто в результате не был ранен, так что все это, как говорится, "халоймес".
     Труп Рисмана, пробитый двумя пулями - стреляли в грудь и голову - был найден на исходе субботы в переулке неподалеку от массажного кабинета "Приют". Это был один из объектов Рисмана, и по свидетельству охраны, хозяин покинул помещение в восемь с четвертью, сказав, что должен поговорить с одним типом и что вернется через несколько минут. Рисман не вернулся. Полчаса спустя он был найден мертвым.
     Никто не слышал выстрелов - или слышал, но не хотел связываться. Никто не знал, с кем Рисман собирался беседовать - или знал, но не хотел сообщать полиции. Оружия на месте преступления не нашли. В ту же ночь Бен-Ациля арестовали - инспектор Беркович добился этой превентивной меры, поскольку опасался бегства подозреваемого. Он понимал, что рискует, - если выяснится, что Бен-Ациль не причастен к убийству, Берковича ждали неприятности.
     - Послушайте, инспектор, - сказал Бен-Ациль на первом же допросе, - не понимаю, чего вы от меня хотите. Ну, спорили мы с Игалем, даже подрались как-то - и что? Со своей тещей я дерусь каждую неделю, так если она завтра отдаст концы, я буду в этом виноват? Из-за вас я теряю деньги. Сообщить мне вам нечего. Об этом деле говорите с моим адвокатом, а не со мной.
     И с той минуты Бен-Ациль соглашался разговаривать с Берковичем только о погоде, новой интифаде, политике, а также о женщинах и спорте. Тем для разговоров, в общем, хватало, и Беркович не отказывался от возможности услышать мнение Бен-Ациля по любой проблеме. Инспектор задавал наводящие вопросы, пытался перевести беседу в интересовавшее его русло, надеясь, что, утомленный долгими разговорами, Бен-Ациль проговорится - были такие случаи в истории криминалистики.
     Сегодня им предстояло беседовать в последний раз - если, конечно, не будет наконец обнаружена решающая улика, на что Беркович, к своему большому сожалению, почти уже не рассчитывал. В тюрьму инспектор приехал на полчаса позже, чем предполагал - пришлось постоять в пробке, - и допрос начал, еще не остыв после пререканий с неистовыми израильскими водителями, да и бессонная ночь сказывалась.
     - Смотрите, Бен-Ациль, - сказал Беркович с раздражением, которого не смог скрыть, - алиби у вас все равно нет, так что подозрение с вас не будет снято еще долгое время.
     - Ах, - вздохнул торговец живым товаром, - давайте лучше поговорим о футболе. Вы не слышали, как сыграли "Маккаби" с "Апоэлем"?
     - Нет, - буркнул Беркович. - Футболом я, к сожалению, не интересуюсь. Впрочем, завтра вы сами сможете удовлетворить свое любопытство.
     - Да! - воскликнул Бен-Ациль. - Я считаю часы до встречи с судьей! Все-таки есть в Израиле справедливость!
     - Вы в этом сомневались? - удивился Беркович. - Я не припомню случая, чтобы невиновный был осужден.
     - А я помню, - заявил Бен-Ациль, - да и вы знаете, просто забыли. Дело об убийстве араба. Семнадцать лет назад. Тогда пятерых ребят осудили, и они провели в тюрьмах, кажется, две трети срока. А недавно выяснилось, что они были ни при чем - просто следователь имел против них зуб. Я рад, что вы, инспектор, не из таких следователей.
     - Ах, оставьте, - сказал Беркович, расслабившись. - Какой зуб? Ваши украинские связи вне моей компетенции, я занимаюсь убийством. Точнее - занимался... Я другого не понимаю. Мы столько говорили о спорте, а если поглядеть на вас, можно подумать, что вы спорт ненавидите...
     - Вы имеете в виду мой живот? - усмехнулся Бен-Ациль. - У меня терпения не хватает... Месяц бегаю или на тренажере... А потом бросаю.
     - Даже в юности спортом не занимались?
     - Почему же? В юности я много чем занимался.
     - Футбол?
     - Нет, тут вы попали пальцем в небо. Бег на сто метров. Спринт. Удивляетесь? Я был легким, как тростинка, это потом нажил живот и грыжу. В армии даже чемпионом по бегу стал как-то раз. Правда, не на соревнованиях, какие соревнования в боевых частях?
     - Вы служили в боевых частях? - удивился Беркович. Он, конечно, знал это, изучив подробную биографию Бен-Ациля с момента его поступления в школу. За торговлю легкими наркотиками тот еще до армии привлекался к суду, но дело ограничилось штрафом. А в армии Бен-Ациль попал в десант, потому что действительно был ловок, прекрасно бегал и, как ни странно, бесстрашен.
     - Я служил в десанте, - с гордостью сообщил Бен-Ациль. - О некоторых наших операциях я и сейчас не имею права рассказывать.
     - Послушайте, - оживился Беркович, - а в той операции, когда захватили Мохаммеда Тараки, вы участия не принимали?
     Он знал, что Бен-Ациль служил в другой части, но хотел послушать, не станет ли этот тип приписывать себе чужие достижения.
     - Нет, - с сожалением сказал Бен-Ациль. - Это без меня. И знаете, инспектор, я думаю, что это было к лучшему.
     - Почему? - поднял брови Беркович.
     - Я бы не сдержался, - объяснил Бен-Ациль. - Я бы влепил этому подонку пулю в лоб, несмотря на приказ. Иногда так руки чесались...
     - Что-то вы фантазируете... - протянул Беркович. - В десант не мог попасть солдат с плохими нервами. Если бы у кого-нибудь из ваших офицеров хотя бы мысль возникла, что вы способны нарушить приказ...
     - Может, и возникала, - задумчиво сказал Бен-Ациль. - На некоторые операции... Впрочем, что говорить... Дело давнее.
     Беркович помолчал. Одна фраза в разговоре показалась ему интересной, но он не мог связать ее с последними событиями. Пустое дело, скорее всего, но все-таки...
     - А после армии вы занимались только бегом? - спросил инспектор. - На длинные дистанции не пробовали?
     - Нет, - покачал головой Бен-Ациль. - Совсем другая система дыхания.
     - Бегать, похоже, вы давно бросили, - хмыкнул Беркович. - Судя по вашей комплекции, вы больше занимались сидячими видами спорта. Шахматами, например.
     - Да вы что, инспектор! Я короля от пешки не отличу! Шеш-беш - куда ни шло. Нет...
     - А другие спортивные навыки? - сказал Беркович. - Что еще вам нужно было в десанте? Борьба? Тяжелая атлетика? Стрельба по мишени?
     - Тяжелую атлетику всегда терпеть не мог. Борьба... Дрался, бывало, но совсем не в спортивных целях, хе-хе... А в цель стреляю отлично, девяносто пять из сотни выбиваю.
     - И сейчас тоже?
     - Сейчас вряд ли, - с сожалением сказал Бен-Ациль. - Давно не тренировался. Оружия у меня нет, вы знаете. Год назад последний раз стрелял в цель... И знаете куда? Не поверите! В глаз Арафата!
     - Не понял, - нахмурился Беркович. - Арафат, насколько мне известно, не похож на адмирала Нельсона.
     - Какой еще Нельсон! - воскликнул Бен-Ациль. - Я повесил в салоне фотографию Арафата и стрелял с четырех метров. Из десяти выстрелов восемь - в глаз... Потом, правда, пришлось, стену штукатурить и красить.
     - А оружие куда дели? - спросил инспектор.
     Бен-Ациль нахмурился.
     - Инспектор, - сказал он, - вы, видимо, шуток не понимаете. Неужели вы думаете, что я стал бы баловаться в собственной квартире? Там же соседи... Но очень хотелось, это да! Попасть в глаз Арафату - настоящему, не на портрете.
     - Да, было бы неплохо, - рассеянно сказал Беркович, посмотрел на часы и вздохнул:
     - Хорошо мы с вами поговорили, но без толку, вот что жалко...
     - С хорошим человеком всегда поговорить приятно, - усмехнулся Бен-Ациль.
     - Идите в камеру, - сказал инспектор. - Встретимся завтра в суде.
     Вернувшись в управление, Беркович спустился в лабораторию к Хану:
     - Есть идея, - сказал он. - Маловероятно, но все же... Попробуем доказать, что в Рисмана стрелял Бен-Ациль и никто другой.
     - Как ты это докажешь? - удивился эксперт. - Оружия нет, следов нет...
     - Знаю, - нетерпеливо сказал Беркович. - Поехали, я тебе кое-что покажу.
     В квартиру Бен-Ациля они вошли, имея при себе постановление о дополнительном обыске. Ничего не понимавший Хан ворчал:
     - Все уже здесь осмотрели, что ты хочешь найти?
     - Примерно год назад, - объяснил Беркович, - хозяин квартиры устроил тут стрельбу по портрету. Потом это место заштукатурил и покрасил. Поищи-ка.
     Пожав плечами, эксперт приступил к работе. Понадобилось чуть больше получаса, чтобы найти место, где висел портрет, - штукатурка здесь едва заметно отличалась, а краска выглядела более свежей. Еще несколько минут спустя Хан заявил:
     - Отверстия есть.
     - Должны быть и пули, - сказал Беркович. - Вряд ли Бен-Ациль стал их выковыривать - проще было замазать.
     Пули нашлись тоже - три штуки, Хан осторожно вытащил их и положил в пластиковые пакетики.
     - Результат экспертизы нужен мне не позднее завтрашнего утра, - предупредил Беркович.
     - Получишь сегодня вечером, - заявил эксперт.
     На следующий день судья Альпер продлил срок заключения подозреваемого Бен-Ациля еще на десять суток, необходимых следствию для подготовки обвинительного заключения. Инспектор Беркович предъявил суду заключение эксперта: пули, извлеченные из стены салона в квартире подозреваемого, были выстрелены из того же пистолета, из которого стреляли в Рисмана.
     - Хорошая работа, - сказал Берковичу инспектор Хутиэли, встретив коллегу в коридоре управления. - Как ты смог его расколоть? Никто же не тянул его язык!
     - Как никто? - удивился Беркович. - А гордость и желание покрасоваться? Если бы я выбивал девяносто пять из сотни, тоже рассказывал бы об этом каждому встречному...
     
     
     ПОСМЕРТНАЯ СЛАВА
     
     - Боря, - сказала Наташа, открыв газету на странице, где была помещена фотография Орны Амихай, с гордым видом шествовавшей между двумя полицейскими, в одном из которых нетрудно было узнать инспектора Берковича, - Боря, она действительно застрелила своего мужа?
     Беркович с трудом отвлекся от телевизора - шла прямая трансляция баскетбольного матча европейской Супралиги, до финального свистка оставались считанные секунды, а тель-авивский "Маккаби" все еще вел с минимальным отрывом.
     - Да, - сказал Беркович рассеянно. - Во всяком случае, она в этом призналась.
     - Не понимаю, Боря, - с досадой сказала Наташа. - Что значит "призналась"? Я не первый год за тобой замужем - что-то не помню, чтобы ты арестовывал людей только по их собственному признанию.
     Финальный свисток возвестил победу "Маккаби", и Беркович наконец пропустил в сознание слова, сказанные женой.
     - Улик, к сожалению, тоже достаточно, - сказал он. - Следы пальцев Орны на пистолете, кровь на платье...
     - А мотив? - продолжала настаивать Наташа. - Тут написано, что Орна обожала своего мужа! Он ей ни разу не изменил за двадцать лет брака!
     - Ну, за двадцать лет никто ручаться не может, - возразил Беркович, - а в последнее время Симха действительно с другими женщинами не общался.
     - Вот видишь!
     - Деньги - гораздо более существенный мотив, чем ревность, - объяснил Беркович.
     - Деньги? - удивилась Наташа. - Но в статье написано, что больших денег у Симхи Амихая никогда не водилось.
     - Не водилось, - согласился Беркович. - Писатель он был весьма средненький. Я его раньше, конечно, не читал, но сейчас пришлось - просто ради интереса. Так себе автор, хотя написано бойко. Амихай всегда едва сводил концы с концами - Орна работала в банке, зарплата у нее тоже не из высоких... Но вот что я выяснил на первых же допросах. Во-первых, согласно авторскому праву, все гонорары от переизданий романов Амихая должна после его смерти получать жена.
     - Ты сам сказал, что это такие деньги...
     - Вот тут ты ошибаешься! Я говорил с литературным агентом Амихая. Ты знаешь, что, как только в печати появились сообщения об убийстве писателя, все тиражи его книг были вмиг сметены с прилавков? Сейчас допечатывают пять романов, которые при жизни Амихая не могли распродать. А заказов - это я узнал у директора сети Стеймацки - столько, что его жена, конечно, станет богатой женщиной. Как тебе такой мотив?
     - Разве кто-то мог гарантировать, что после смерти Симхи начнется такой ажиотаж вокруг его книг?
     - К сожалению, - сухо сказал Беркович, - это легко было просчитать. Кстати, даже литературный агент Амихая как-то сказал ему - и жена с сыном присутствовали при разговоре: "Раскрутить вас можно, но только если вы станете мучеником. Мучеников читатель любит". Вот так.
     - Я вижу, - сказала Наташа, - ты вполне уверен в своем выводе.
     - Суд покажет, - неопределенно сказал Беркович.
     - Правда, - добавил он, - с деньгами Орна не рассчитала. Вряд ли она получит хоть шекель из гонораров мужа - убийца не имеет прав на наследство убитого.
     - Она это знала?
     - По ее словам - нет. Услышала только от меня уже после ареста. Но...
     - Но ты в это не веришь, - закончила Наташа.
     Беркович действительно не очень верил в то, что Орна была настолько наивна. Уж книги собственного мужа она, вероятно, читала, в одном из романов, самом, кстати, нудном по сюжету, убийца прокололся как раз на том, что рассчитывал стать наследником жертвы, отсидев в тюрьме положенный срок.
     - Не читала я этой книги, - печально сказала на допросе Орна Амихай. - Я вообще ни одной книги Симхи не читала. Скучно.
     Допрос проходил на следующее утро после разговора Берковича с Наташей, и инспектор был во власти не только собственных сомнений, но и сомнений жены.
     - А вот ваш сын Рони утверждает, что вы обожали творчество мужа, - сказал Беркович, заглядывая в лист протокола.
     - Ах, - пожала плечами Орна, - Рони еще молод, что он понимал в наших отношениях? Я любила Симху, а романы его ненавидела! А Рони казалось, что любовь - это такое... Если любишь человека, то любишь и то, что он делает.
     - И вы убили Симху, несмотря на любовь? Неужели деньги оказались важнее?
     - Вам это трудно понять, инспектор? - криво усмехнулась Орна. - Мы с Симхой любили друг друга, но жить в бедности мне казалось унизительным. Если бы он стал работать... Ему предлагали... В редакции, например... У нас были бы деньги... Но Симха говорил, что его призвание - литература... Господи, какая это литература?.. В конце концов, я не выдержала.
     - А что вы скажете о показаниях соседей? Они видели, как к вам в тот вечер приходил гость - молодой человек в костюме.
     - Наверно, это не к нам, - пожала плечами Орна. - Мы же не одни в доме, шестнадцать квартир...
     - Где вы взяли пистолет? - спросил Беркович после паузы.
     - Это пистолет мужа. Я всегда знала, где он лежит. И решила - если Симха меня действительно любит, пусть хоть своей смертью обеспечит меня на оставшуюся жизнь... Никто не говорил, что я не смогу получить его денег...
     Странно: Беркович жалел эту женщину. Жалел, хотя и знал, что убийство она совершила не в состоянии аффекта, а хорошо продумав. Если бы не пустяк (она стерла с рукоятки пистолета отпечатки своих пальцев, но по неопытности не довела работу до конца - один отпечаток все же остался), обвинение оказалось бы в затруднительном положении. В конце концов, признание - не доказательство...
     - Подпишите здесь, - сказал Беркович, протягивая Орне бланк протокола допроса.
     Отправив женщину в камеру, инспектор задумался. Через час должен был прийти Рони Амихай - сын убитого и убийцы. Беркович не очень-то понимал, о чем станет спрашивать. Все вроде бы выяснено еще вчера, на первом допросе. Рони учился в колледже в Тверии, жил там в общежитии, домой приезжал не часто, в вечер убийства ездил в Бейт-Шемеш на день рождения школьного приятеля. Правда, так и не доехал - при въезде в Иерусалим образовалась транспортная пробка, в центре города произошел теракт, и улицы были закрыты для движения. Проторчав в пробке два часа и поняв, что никуда не успевает, Рони пересел на автобус, шедший в сторону Тверии, и вернулся в интернат - об этом есть показания куратора.
     На вчерашнем допросе Рони, в основном, только плакал, Берковичу пришлось выписать еще одну повестку, но инспектор не предполагал получить от сына Симхи хоть какую-нибудь новую информацию.
     "Рони очень впечатлительный, - сказала Орна, и эта запись была в протоколе. - Он обожал книги отца... в отличие от меня. Он их все читал запоем и приятелям давал. Рони говорил, что отец - гениальный писатель".
     М-да... Гениальный, как же. "Вот странное дело, - подумал Беркович. - Сын обожает книги отца, жена обожает мужа, но убивает его, чтобы вылезти из нищеты. Впрочем, не так уж они плохо жили, если снимали квартиру в престижном районе Тель-Авива, а сына отправили учиться в известный колледж. Нет, деньги, о которых говорит Орна, - не убедительный мотив".
     Но тогда... Не сошла же она с ума, когда взяла в руки пистолет мужа и нажала на курок?
     В ожидании Рони Амихая Беркович еще раз перечитал протоколы, в ушах у него все время звучали слова Наташи: "Я вижу, ты уверен в своем выводе". Он не был уверен. Более того...
     Беркович придвинул к себе телефон и набрал номер дорожной полиции Иерусалима. Мысль, пришедшая ему в голову, тоже не выглядела убедительной, но все-таки... Почему не проверить?
     В дверь заглянул сержант Бирман и сообщил, что явился по повестке некий Рони Амихай.
     - Пусть войдет, - сказал Беркович.
     Со вчерашнего вечера Рони немного приободрился - во всяком случае, он не рыдал в ответ на любой вопрос инспектора. Молодой человек будто ушел в себя, что было, конечно, более чем естественно.
     - Вы знаете, - спросил Беркович, - что стали богатым человеком? Отцовские гонорары принадлежат вам, как воспреемнику авторских прав.
     - Да? - равнодушно переспросил Рони, но в глазах юноши промелькнул хищный блеск, не ускользнувший от внимания инспектора. - А я думал, что деньги получит мама...
     - Скажите, - Беркович неожиданно переменил тему, - почему и вы, и ваша мать не говорите о том, что вы - приемный сын?
     Рони встрепенулся и впервые посмотрел Берковичу в глаза.
     - Зачем? - взволнованно произнес он. - Какая разница? Папа с мамой хотели, чтобы об этом не знал никто. Зачем вы... Откуда вы узнали?
     Узнал Беркович элементарно - из справки, представленной Министерством внутренних дел в ответ на запрос о том, сколько лет прожили в браке супруги Амихай и когда родился их сын Рони.
     - Узнал... - неопределенно отозвался инспектор. - Скажите, знали ли вы, где отец держал пистолет?
     - Конечно... В ящике письменного стола. Это и мама знала.
     Упоминание о маме Беркович счел в данном случае неуместным и задал следующий вопрос:
     - В тот вечер вы провели два часа в пробке, верно?
     Рони молча кивнул.
     - И пересели на обратный автобус, - продолжал Беркович. - Если автобусы ходили, то, значит, пробка уже рассосалась?
     - Ну... - протянул Рони. - Я не знаю. В Иерусалим въезда не было, а из города...
     - Из города тоже. Трассу открыли одновременно в обоих направлениях.
     - Не знаю... Просто я понял, что не успеваю и решил вернуться обратно.
     - Вернулись вы последним автобусом, - сказал Беркович. - Это означает, что выехать из Иерусалима вы должны были часа через два после того, как открыли движение. Что-то не стыкуется в ваших показаниях.
     - Не знаю... - повторил Рони. - Я не смотрел на часы.
     - А вот если вы выехали из Тверии не в Иерусалим, а в Тель-Авив, - продолжал инспектор, - то вполне могли доехать до дома и вернуться обратно. У вас сохранились автобусные билеты? - задал Беркович неожиданный вопрос.
     - Нет, - покачал головой Рони.
     - Естественно, - сказал Беркович. - Я вам расскажу, как было дело. О теракте в Иерусалиме вы услышали по радио, когда собирались ехать к другу. И о пробках тоже сказали по радио в очередной сводке. Тогда вы переменили маршрут, решили, что сама судьба подсказывает вам... Поехали в Тель-Авив и явились к отцу - точнее, к отчиму, - когда вас никто не ждал. Любви к нему вы никогда не испытывали... И вы слышали, как и Орна, что говорил литературный агент. В общем, план у вас созрел давно, и вы только ждали подходящего момента.
     - Да вы что... - Рони начал медленно подниматься, но Беркович жестом приказал ему опуститься на стул.
     - Вы объявились в доме приемных родителей, когда вас не ждали, застрелили Симху, на выстрел прибежала Орна, вы сунули оружие ей в руку, а потом небрежно стерли отпечатки. Ваша приемная мать была в невменяемом состоянии - вы-то отлично понимали, что Орна в любом случае станет вас выгораживать: она вас обожает, готова ради вас на все. А вы...
     - Глупости, - мрачно сказал Рони. - Что вы выдумываете? Отцовских романов начитались?
     - Не нужно дерзить, - спокойно сказал Бервович. - Признание Орны мне с самого начала показалось подозрительным. И то, что она якобы не знала, что гонорары мужа ей не достанутся... Знала, конечно, это подтвердил литературный агент. Но главное, на чем вы прокололись: вас видели соседи. Правда, они не уверены в том, что видели именно вас: человек, на которого они обратили внимание, был в костюме, а вы никогда костюмов не носили.
     - Конечно! - воскликнул Рони. - Терпеть не могу...
     - Но в тот вечер вы действительно были в костюме, - закончил Беркович. - В том, что висит в вашем шкафу в общежитии.
     - Вы!..
     - Да, провели обыск, - кивнул Беркович. - Так что, сознаетесь сами или мне продолжить?
     - Ты была права, - сказал жене инспектор вечером, вернувшись домой с дежурства. - Она не убивала мужа. Симху Амихая убил пасынок.
     - Я это с самого начала подозревала, - пожала плечами Наташа. - Но ты же меня никогда не слушаешь.
     
     
     ПРИЗРАК-УБИЙЦА
     
     - Я давно им говорил, а они отшучивались, - мрачно сказал Миха Азулай, главный хормейстер, сидевший перед инспектором Берковичем с видом непонятого пророка. - Я давно говорил: нужно сообщить в полицию. И вот чем кончилось.
     - О чем вы хотели сообщить? - Беркович уже слышал об этой истории, но хотел, чтобы Азулай подтвердил ее своим рассказом.
     - О призраке, конечно! - воскликнул Азулай, едва не подпрыгнув на стуле. - Он появился еще в январе, когда ставили "Итальянку".
     Действительно, первые свои шуточки призрак оперы устроил в январе, когда готовилась постановка "Итальянки в Алжире". В подвалах, где хранились декорации, появились на стенах странные светящиеся следы. В коридорах раздавались голоса, но никто не видел, откуда исходил звук. Как-то артистку хора Инну Клевскую кто-то схватил за руку в пустой комнате - женщина клялась, что никого рядом не было.
     Однажды - это было уже в марте, вскоре после премьеры - призрак показал себя: трое рабочих сцены, перетаскивавших декорации, увидели в глубине коридора высокую светящуюся фигуру, помахавшую им рукой и скрывшуюся в стене. Рабочие были не трусливого десятка, они тут же бросились к тому месту, где находился призрак, но не обнаружили ничего - даже предполагаемого запаха серы не оказалось в помине.
     Призрак терроризировал рабочих сцены, певцов и оркестрантов, появляясь неизвестно откуда и неизвестно куда исчезая. Девочки из кордебалета жаловались, что во время переодевания призрак наблюдает за ними из зеркала - они видели его призрачные глаза. Амос Фрай, отвечавший в театре за безопасность, провел облаву - его люди осмотрели все, что могли, начиная с подвалов и кончая верхним ярусом и чердаками. Обнаружили много хлама, в том числе и неизвестно как попавшего в театр, но никакого призрака, естественно, в помещении не оказалось. Да и откуда?
     Закончилась эта история очень печально - и только тогда весь персонал театра пришел к однозначному выводу: нужно было сразу, как только призрак начал свои шалости, бежать в полицию и искать помощи. Возможно, тогда Узи Кадмон остался бы жив.
     А теперь он был мертв, и эксперт Рон Хан, осмотрев тело, лежавшее поперек коридора на минус втором этаже, заявил инспектору Берковичу:
     - Задушен. Похоже, что убийца использовал шарф или другую плотную ткань. Обмотал вокруг шеи и затянул.
     - Нужна была большая сила? - спросил инспектор.
     - Не обязательно. Главное, чтобы жертва не сопротивлялась. А Кадмон действительно не сопротивлялся, будто был парализован.
     Вот тогда-то присутствовавший при разговоре Дани Брон, начальник театральных мастерских, заявил полицейским, что в убийстве, скорее всего, виноват призрак оперы. Идея эта быстро овладела массами, и на всех последовавших допросах Беркович выслушивал одни и те же истории, разобраться в истинности которых не было ни малейшей возможности.
     Убитый, Узи Кадмон, работал в театре третий год, числился костюмером, но выполнял много других поручений, поскольку прекрасно знал и любил оперу. Никто не смог припомнить стычек Кадмона с кем бы то ни было - это был тихий человек, и если кто мог убить его, так только призрак оперы.
     - Почему же никто не сообщил в полицию о том, что в театре появился призрак? - спросил Беркович второго хормейстера Азулая и получил стандартный ответ:
     - А вы бы поверили?
     - Нет, - сказал инспектор. - Но поскольку призраков в природе не существует, мы стали бы искать шутника, который столько времени морочил всем голову.
     - Вы считаете, что он специально это делал, чтобы однажды напасть на Узи?
     - По-моему, это очевидно, - сухо сказал Беркович. - Этот ваш призрак настолько все запутал, что сейчас ни от кого невозможно добиться правдивых показаний - сплошная мистика.
     - Я сам встречался с призраком! - воскликнул Азулай. - Однажды это был крик петуха, раздавшийся прямо над моим ухом. Это случилось во время репетиции, хор находился на сцене, а рядом со мной не было никого, могу поклясться. И кроме меня, крика не слышал никто, вы понимаете?
     - Вам могло просто показаться, - пожал плечами Беркович.
     - И белая фигура в коридоре минус первого этажа?
     - Там же всегда полумрак, что вы могли увидеть?
     - То, что видел, - насупился Азулай.
     - Ну хорошо, - сказал инспектор. - Кадмона убил призрак, потому что других подозреваемых нет. Значит, будем ловить призрака. Опишите, где он появляется чаще всего.
     Показаний такого рода у Берковича было уже не меньше полусотни. Если бы кому-то пришло в голову проделать эту работу раньше, то было бы уже известно, что больше всего призрак оперы обожает звуковые эффекты: вопли над ухом, крики из-за угла, бормотание в пустом коридоре. Все это можно было объяснить и без привлечнения потусторонних сил - Беркович и сам мог крикнуть таким образом, чтобы присутствующие решили, что звук идет из стены или с потолка. Нехитрая штука. Труднее изобразить светящуюся фигуру, входящую в стену, но и для подобного трюка наверняка можно найти подходящего фокусника - Давид Копперфильд и не такие штуки проделывает.
     Закончив допрос хормейстера, Беркович сложил бумаги, запер кабинет и спустился в лабораторию к эксперту Хану.
     - Этот призрак, - пожаловался инспектор, - путает все карты. Ну скажи, разве бесплотный дух мог задушить человека?
     - Нет, - усмехнулся Хан, - но ты ведь на самом деле и не думаешь, что Кадмона задушил дух?
     - Конечно. Более того - после убийства призрак больше не появлялся. Значит, Кадмон был его изначальной целью, все остальное - для отвода глаз.
     - Кто-нибудь уволился из театра за эти дни? - поинтересовался Хан.
     - Четверо. Конечно, я тщательно проверил каждого и думаю, что они ни при чем. Тот, кто изображал духа, все еще в театре. Уволиться сейчас - значит привлечь к себе внимание. Легче скрыться среди тысячи работников.
     - Но ведь ночью, когда произошло убийство, не все они находились в театре!
     - Алиби есть более чем у половины, но и триста человек - многовато. Правда, я исключил женщин, а также солистов - первые не могли бы издавать звуки, приписываемые призраку, вторым нечего делать в подвалах. Осталось сто сорок человек. Тогда я подумал, что призрак мог специально действовать так, чтобы полиция пошла по неправильному пути. И занялся людьми, на которых подозрение могло пасть в последнюю очередь. Я имею в виду солистов. Не приглашенных, конечно, а тех, кто работает в опере хотя бы год.
     - Гм... - с сомнением произнес эксперт.
     - А что? - напористо сказал Беркович. - Хороший бас мог исполнить все партии призрака. Чтобы задушить человека, у певца тоже сил достаточно - это ведь крепкие люди.
     - Ты хочешь сказать, что вычислил призрака? - удивился Хан.
     - Мне так показалось, - вздохнул Беркович. - Бас-баритон Дик Штейн. У него контракт на два года. Сам из Нью-Йорка, почти все время проводит в театре, знает все закоулки...
     - Но других улик против него у тебя нет?
     - Более того: ночь, когда произошло убийство, он провел у своих знакомых, приехавших из Штатов на неделю. Это подтверждают и сами знакомые, и портье отеля "Ренессанс", и двое коридорных.
     - Значит, нужно искать другую кандидатуру. Тысяча человек - есть из кого выбирать.
     - Действительно, - пробормотал Беркович. О Дике Штейне он думал уже второй день - если бы не алиби в ночь убийства, лучшего подозреваемого трудно было найти. Судя по описаниям свидетелей, даже фигурой Штейн был похож на пресловутого призрака - в отличие от других певцов, он был высок и худощав. Но алиби... Да и зачем было Штейну убивать Кадмона, которого он, скорее всего, и не знал вовсе?
     Оставаясь на ночь в театре, Штейн обычно спал на диванчике в своей гримерной. На следующий после разговора с экспертом день Беркович выбрал момент, когда певец вышел из театра, и потребовал у Фрая ключ от гримерной американского баса. Шеф службы безопасности вошел в комнату вместе с инспектором и внимательно следил за тем, как Беркович раскрывал шкафчики и переворачивал подушки.
     - Вот поглядите, - сказал наконец инспектор. На дне одного из платяных ящиков лежала серебристая накидка с напылением из фосфоресцирующего материала. Фрай даже присвистнул от удивления.
     - Никогда бы не подумал, - пробормотал он. - Такой спокойный человек... Но ведь его не было в театре, когда убили Кадмона! Видимо, кто-то хочет свалить вину на Штейна, вот и подкинул ему эту накидку.
     - Возможно, - не стал спорить Беркович. Когда из проходной сообщили, что Штейн вошел в здание оперы, инспектор встретил его в холле и, твердо взяв под локоть, повел в кабинет Фрая. Серебристая накидка лежала на столе, и Штейн, увидев ее, расплылся в улыбке.
     - А! - воскликнул он. - Вы меня разоблачили! А я думал, что никто так и не догадается. Меня даже досада брала иногда - столько людей действительно воображали, что в опере появился призрак!
     - Зачем вы это делали? - спросил Беркович.
     - Да чтобы посмеяться! Сначала было смешно самому, а потом... Я думал, что меня поймают, и мы посмеемся вместе.
     - Своеобразное чувство юмора, - буркнул Фрай, присутствовавший при разговоре.
     - А что? - нахмурился Штейн. - Я ведь не нарушил никаких законов.
     - Если не считать убийства! - продолжал негодовать Фрай, и на лице Штейна появилось выражение крайнего удивления.
     - Погодите, какое убийство? Вы что, думаете, что Кадмона убил я?!
     - Этого мы не думаем, - поспешил заявить Беркович. - Ваше алиби проверено. Но тот, кто совершил убийство, намеревался свалить его именно на вас. Он думал, что у вас не окажется алиби, понимаете? Кто-то должен был быть твердо уверен в том, что вы проведете ночь в театре. Подумайте - кому вы это говорили?
     - Ну... Я часто остаюсь здесь ночевать, - пробормотал Штейн. - Погодите... Неужели?.. Эли?
     - Кто такой Эли? - резко сказал Фрай, но Беркович сделал ему знак помолчать и мягко произнес:
     - Вы имеете в виду Эли Розенталя, электрика?
     - Откуда... - опешил Штейн. - Откуда вы знаете?
     - Я слышал, что вы часто проводили время вместе. Кстати, Розенталь отлично знает все театральное хозяйство. В отличие от вас. И мне кажется...
     Беркович замолчал, предоставив Штейну возможность самому закончить фразу.
     - Вам правильно кажется, - сказал певец, помолчав. - Это была его идея: чтобы я исполнил роль призрака. В декабре мы об этом говорили... Сам бы Эли не смог - у него и голоса такого нет, и играть роль он не сумел бы.
     - Понятно, - кивнул Беркович. - А в вечер перед убийством...
     - Ну, он спросил, где я буду после спектакля. Сказал, что зайдет ко мне в гримерную поиграть в карты. Мы договорились...
     - И он не пришел?
     - Не знаю, после спектакля в гримерную зашел Джонни, он приехал из Штатов на неделю, мы так обрадовались встрече... И Джонни уволок меня к себе в отель. Если Эли приходил, то меня не застал.
     - Если бы он приходил, то и убийства не было бы, - сказал Беркович. - Он бы понял, что на вас не свалить. Нет, он поверил вам и отправился играть вашу роль в уверенности, что вы у себя и останетесь у себя до утра. Не знаю, принял ли его Кадмон за призрака, но закончилось все убийством.
     - Господи, - похоже было, что от страха Штейн потерял голос, из его горла вырывались какие-то шипящие звуки. - Кошмар какой...
     - Нужен мотив, - сказал Фраю Беркович несколько минут спустя, когда они покинули гримерную Штейна. - Прямых улик против Розенталя нет, и если бы был хотя бы мотив...
     - Ах, - махнул рукой Фрай, - чего-чего, а мотива... Вы не знали, что Кадмон увел у Розенталя жену, которую тот обожал? Эти двое терпеть друг друга не могли, об этом все знают.
     - Что ж, - сказал инспектор. - Мотив есть, и косвенных улик достаточно. Надеюсь, что Розенталь не прошел сквозь стены - на проходной стоит мой сержант. В отличие от Штейна, Розенталь не может ведь играть роль призрака...
     
     
     ПРЯМЫЕ УЛИКИ
     
     - Боря, - сказала Наташа, - если ты не хочешь гулять с Ариком, так и скажи, я пойду сама. У тебя неприятности на работе?
     - Неприятности? - пробормотал Беркович, уже час сидевший перед телевизором и не обращавший внимания ни на жену, ни на сына. - Можно это и так назвать...
     - Мы с Ариком прогуляемся, - решила Наташа, - а когда вернемся, ты все мне расскажешь.
     Беркович не ответил и переключил канал - ему надоело смотреть крутой американский триллер, в котором все было ясно с первых же кадров. "Господи, - подумал он, - в деле Шустера все тоже было ясно с первой же минуты, когда соседи позвонили в полицию и сказали, что слышали выстрел"...
     Сначала по вызову выехала оперативная бригада сержанта Теплицкого. Дверь в квартиру Шустера была не заперта, полицейские постучали, а потом вошли и обнаружили хозяина лежащим посреди салона. Под головой успела натечь небольшая лужица крови. Пистолет системы "беретта" лежал в ладони убитого, а на виске была видна огнестрельная рана со следами пороховой гари, и это указывало на то, что выстрел был произведен в упор.
     Может быть, с поиском преступника пришлось бы повозиться, но Теплицкому повезло - оглядев салон внимательным взглядом, он увидел на вешалке две куртки, одна из которых наверняка принадлежала хозяину. А кому принадлежала вторая?
     Позвали соседей - тех самых, что вызвали полицию. Это были супруги Дихтеры, знавшие много лет не только самого Эуда Шустера, но и всех его приятелей, а также бывшую жену, сбежавшую в Америку, и двух детей, уехавших за океан с матерью. Хава Дихтер уверенно заявила, что одна из курток ("Вот эта, более потрепанная") действительно принадлежит Шустеру ("Какой кошмар, неужели его убили?"), а вторая - одному из приятелей хозяина по имени Давид. Приятели-то они, конечно, приятели, но с некоторых пор между ними пробежала черная кошка - Дихтеры слышали из-за стены, как Эуд и Давид ссорились, причем на очень повышенных тонах, а как-то ("Это было месяц назад, сержант, или чуть раньше") гость кричал, что убьет Эуда, если тот... А вот что именно "если", ни Хава, ни ее муж Арон толком не расслышали.
     По горячим следам сержант Теплицкий отправился домой к Давиду, фамилия которого была Ройзман. Полицейским удивительно повезло - случается же такое: в кармане куртки оказалась повестка из армии, вызов на резервистские сборы, и там была указана не только фамилия, но и адрес, и номер удостоверения личности.
     Давид Ройзман был дома - принимал душ. Он долго не открывал, а когда предстал перед Теплицким с полотенцем, намотанным на бедра, то даже не сделал вид, что удивлен. Пока задержанного везли в управление, Беркович успел вызвать из базы данных сведения о Ройзмане, давно состоявшем в полиции на учете, поскольку уже имел две судимости. Однажды он получил год тюрьмы за грабеж, а во второй раз суд ограничился условным осуждением.
     И что интересно - у Ройзмана действительно были основания не любить Шустера. Оказывается, оба проходили по одному делу, оба получили по два года условно просто потому, что все улики против них оказались косвенными. И хотя судьи были убеждены, что старушку с улицы Розовски ограбили именно Шустер с Ройзманом, доказать это не удалось. Старушку грабители не тронули, разве только попугали немного, а вот деньги и ценности из квартиры исчезли. Немалые деньги, кстати, и немалые ценности: на четверть миллиона шекелей, богатая оказалась стурашка. Грабителей, которые были в масках, она не опознала, даже одежду не смогла припомнить, такой у бедняжки оказался шок.
     До той истории Ройзман и Шустер были друзьями - не разлей вода. А после суда отношения испортились, об этом и соседи рассказывали. Похоже - во всяком случае, Беркович, подумав, пришел к такому заключению, - что Шустер не поделился с Ройзманом награбленным. Что он наговорил приятелю, было пока неизвестно, но Ройзман остался, видимо, убежден, что Шустер его "накалывает", а такое, естественно, не прощается.
     Вот Ройзман и убил бывшего приятеля и подельника. Но убийцей он никогда не был - грабил, да, мог ударить, но, согласно всем имевшимся сведениям, склонности к "мокрухе" не имел. Но, тем не менее, Шустера убил - и чем больше Беркович общался с задержанным, тем яснее ему это становилось.
     Мотив был налицо - бесспорный мотив. На "беретте", кроме пальцевых отпечатков убитого, оказались и следы Ройзмана, причем лежали они поверх следов Шустера. И еще куртка Ройзмана на вешалке - наверняка он ее забыл на месте преступления, все-таки на убийство пошел впервые, а может, и готов к нему не был, вот и впал в душевное расстройство, проще говоря - так перепугался содеянного, что бежал из квартиры, себя не помня.
     Судя по всему, дело обстояло следующим образом. Ройзман явился к Шустеру, чтобы в очередной раз потребовать невыплаченную долю. Хозяин в очередной раз заявил, что денег у него нет. Гость вышел из себя и начал угрожать. Возможно, дошло до драки, и Шустер вытащил свой пистолет, который лежал у него в тумбочке под телевизором. Дальше понятно - Ройзману удалось перехватить руку Шустера, вывернуть ее, и в этот момент грянул выстрел.
     Разумеется, произошедшее можно было квалифицировать, как убийство в порядке необходимой самообороны, но проблема заключалась в том, что на всех допросах Ройзман утверждал одно и то же: Шустера не убивал, драки между ними не было, куртку свою забыл на вешалке, это правда, но забыл вовсе не в день убийства, а предыдущим вечером, когда действительно приходил ругаться и пару раз съездил хозяину по морде, а потом ушел в гневе, оставив куртку. На другой день пришел за ней, дверь оказалась не запертой, вошел и обнаружил Шустера мертвым посреди салона.
     И удрал, конечно: издалека уже была слышна полицейская сирена.
     А пальцевые следы на пистолете? Об этом Ройзман вообще не помнил. Стресс. Шок. "Что хотите делайте, инспектор, но не убивал я этого подонка!"
     - Ну так что у тебя за проблемы? - спросила мужа Наташа, вернувшись с прогулки и уложив сына спать; Арик похныкал, но соска его быстро успокоила.
     - Понимаешь, - протянул Беркович, выключив телевизор, - по всем признакам выходит, что некто Ройзман убил некоего Шустера. Все улики против него, причем улики неоспоримые. Он мог бы облегчить свою участь, честно рассказав, как было дело - а было это, похоже, убийство в порядке самообороны. Но Ройзман утверждает, что не убивал. И ведь он не дурак - знает, что если суд ему не поверит (а суд ему наверняка не поверит), то влепит по полной программе. Не понимаю я этого человека!
     - А ты всех преступников понимаешь? - спросила Наташа. - Человек не всегда поступает логично.
     - Ты говоришь, как женщина, - покачал головой Беркович. - Женщины действительно часто поступают вопреки логике и стоят на своем даже если улики абсолютно однозначны. Мужчинам-преступникам это не свойственно. Обычно, ознакомившись с системой доказательств и поняв, что против фактов не пойдешь, мужчины поступают так, как подсказывает логика.
     - А этот, как его...
     - Ройзман.
     - Да. Он все-таки не сознается, хотя понимает, чем ему это грозит?
     - Вот именно.
     - А если он говорит правду и действительно не убивал этого, как его...
     - Шустера? Так я же тебе рассказал, как было дело. Выстрел слышали соседи, на пистолете следы, куртка на вешалке, мотив...
     - Да-да, - нетерпеливо сказала Наташа. - Но если все так очевидно, а Ройзман упирается, то, может, он все-таки говорит правду, а у тебя что-то не ладно с уликами? Как ты сам говоришь - он ведь не женщина, чтобы действовать против логики...
     - Ты думаешь? - задумчиво сказал Беркович. - Нет, глупости. Если убил не Ройзман, то должен быть другой преступник. Невидимка? Других следов на пистолете нет, ни у кого, кроме Ройзмана, мотива для убийства не было, куртка его, а не чья-то. И он ведь подтверждает, что был в квартире Шустера - только нашел его якобы уже убитым.
     - Может, он прав?
     - Полиция приехала через семь минут после вызова. Соседи позвонили сразу после выстрела. И утверждают, что слышали, как хлопнула дверь в квартиру Шустера. Хлопнула один раз. Нет, Наташа, не могло там быть второго убийцы! Ни по времени не могло, ни по логике.
     - А если Ройзман все-таки не убивал? - упрямо сказала Наташа.
     - Если не убивал Ройзман, и не было еще одного убийцы, - медленно произнес Беркович, - то остается единственная версия: Шустер убил себя сам. А это вообще чепуха. Следы Ройзмана на пистолете. Его куртка. Мотив...
     - Ты пошел по третьему кругу, - заметила Наташа. - Когда мысли начинают кружиться, лучше всего - забыть об этом деле на время. Пойдем спать. Утром будешь думать.
     - Тебе бы в полиции психологом работать, - вздохнул Беркович, но последовал совету жены, поскольку ничего иного, собственно, и не оставалось.
     Утром он провел еще один допрос Ройзмана, не принесший никаких новых результатов. Хотя... Отвечая на очередной вопрос, Ройзман упомянул, что в последнее время Шустер был какой-то взвинченный. Ну и что?
     Отправив задержанного в камеру, Беркович позвонил Дихтерам, соседям убитого. Трубку подняла Хава, и инспектор спросил:
     - Не скажете ли, в последние дни Шустер вел себя, как обычно?
     - Нет, - подумав, ответила женщина. - Он был какой-то... взвинченный что-ли... На вопросы отвечал невпопад... Я его прежде таким не видела.
     - Он ничего вам не говорил о причине своего поведения?
     - Нет, конечно, не настолько уж мы дружили.
     Следующий звонок Беркович сделал своему другу, эксперту Хану.
     - Рон, - сказал Беркович, - я, конечно, читал отчет о вскрытии тела Шустера. Причина смерти очевидна. Но вообще-то он был здоровым человеком?
     - Конечно, - с недоумением в голосе отозвался Хан. - То есть, я не обнаружил никаких патологий внутренних органов. Сердце в порядке, печень тоже, легкие...
     - А других анализов не делали? На СПИД, например? Или биопсию?
     - С чего вдруг? - удивился эксперт.
     - Спасибо, Рон, я тебе еще позвоню, - сказал Беркович и положил трубку.
     В поликлинику больничной кассы, членом которой был Шустер, инспектор отправился после обеда. Семейный врач Офер Харази только что закончил прием больных. Он внимательно выслушал Берковича и сказал:
     - М-м... Я знаю, конечно, что Шустера убили. Но то, о чем вы говорите... Мне и в голову не пришло связать эти два обстоятельства, а то я бы сам вам позвонил, инспектор.
     - Какие обстоятельства? - насторожился Беркович.
     - За неделю до того, как его убили, Шустер получил результаты анализа... Нет, СПИДа у него не было, но острый лейкоз - несомненно. Очень быстротечная болезнь. Пара месяцев - и нет человека. Перед смертью - страшные мучения.
     - Я могу получить выписку? - спросил инспектор.
     - Конечно, - кивнул врач, - если принесете соответствующее требование...
     - Я отпустил Ройзмана, - сообщил Беркович Наташе за ужином. - Он действительно не убивал.
     - Я же говорила! Значит, был еще один человек?
     - Нет, Наташа. Шустер покончил с собой. Неделей раньше он узнал, что у него лейкоз. Болезнь не лечится. И он решил не ждать, когда начнутся мучения. А Ройзман действительно пришел за плащом буквально через минуту после того, как Шустер выстрелил в себя. Увидел тело, запаниковал, попытался вытащить пистолет из руки Шустера... Потом понял, что лучше быть от всего этого подальше, и сбежал. Вот и все.
     - Бедняга, - сочувственно сказала Наташа, и Беркович не понял, кого из двоих - Шустера или Ройзмана - она имела в виду.
     - Кстати, - сказал Беркович, - знаешь, какими были первые слова Ройзмана, когда я сообщил ему о том, что Шустер покончил с собой? Он сказал: "Черт, теперь эти деньги окончательно плакали". Все-таки некоторые сначала думают о деньгах, а уж потом - о смерти...
     
     
     РАСКРЫТОЕ ОКНО
     
     Труп Нахмана Лившица обнаружил в половине седьмого утра Охана Лугаси, хозяин маленького магазинчика, пришедший открывать свое заведение. Он поднял жалюзи, перетащил в помещение лежавшие на тротуаре кипы утренних газет и только после этого обратил внимание на лежавшую под окнами соседнего дома кучу тряпья.
     Что-то не понравилось Лугаси, он даже подумал: "Не бомбу ли подложили? Время такое - все может быть!" Мысль эта не помешала ему, однако, подойти ближе и присмотреться. Тогда он понял, что на тротуаре лежит человек - нелепо раскинувший в стороны руки и, без сомнения, мертвый.
     Разумеется, Лугаси вызвал "скорую" и полицию. Врачи констатировали смерть и определили, что произошла она от множественных ушибов и повреждений, связанных, по-видимому, с падением тела с большой высоты. Погибшему "повезло" - упал он не так, чтобы раскроить череп, что существенно упрощало процедуру опознания. Во всяком случае, когда на место происшествия прибыли инспектор Беркович и эксперт-криминалист Хан, оперативная группа уже успела установить личность погибшего. Это был Нахман Лившиц, сорока трех лет, служащий муниципалитета, снимавший квартиру на четвертом этаже. Под ее окнами он и лежал, когда его увидел Лугаси.
     - Выпрыгнул из окна? - спросил Беркович эксперта. - Вон, гляди, второе окно справа. Это его квартира. Окно открыто.
     - Похоже, что так, - сказал Хан. - Вопрос в том, сам он выпрыгнул или ему помогли.
     - Сейчас увидим, - заявил Беркович и направился к подъезду.
     Дверь в девятую квартиру оказалась заперта. Столпившиеся за спиной инспектора соседи погибшего давали советы, но ни у кого не оказалось запасных ключей. Лившиц вел уединенный образ жизни, вечера проводил дома, к соседям заглядывал редко, а к себе почти никогда не звал. Эту информацию Беркович получил, не задав ни одного вопроса. Толстуха из десятой квартиры говорила не переставая, и пока слесарь, вызванный Берковичем, возился с замком, сообщила о соседе такие подробности, что, будь инспектор кинорежиссером, он непременно задумал бы создать о Лившице крутой супербоевик. Когда женщина заявила, что "этот тип" наверняка работал на палестинскую службу безопасности, Беркович перестал прислушиваться. Слесарь закончил работу, дверь распахнулась, и инспектор вошел в квартиру, взглядом остановив рванувшихся было за ним любопытствующих соседей. Эксперт Хан, успевший уже отправить тело в морг, вошел следом и закрыл за собой дверь.
     В квартире было аккуратно прибрано, каждая вещь располагалась на своем месте - наверняка не случайном, а именно там, куда задумал ее поместить хозяин. Здесь было три комнаты - салон, спальня и нечто вроде кабинета или библиотеки: комната, в которой стоял стол с компьютером и стеллажи с книгами.
     Постель в спальне была заправлена - похоже, что хозяин этой ночью вообще не ложился. Окно закрыто, причем не только на защелку - шторы были опущены, отчего в комнате царил призрачный полумрак. В салоне же створки большого окна были раздвинуты до предела, Беркович выглянул и посмотрел вниз: прямо под окном был мелом очерчен на асфальте контур человеческой фигуры.
     - Погляди, - сказал инспектор Хану. - На подоконнике могли остаться следы обуви. А может, он одеждой за какой-нибудь угол зацепился...
     - Знаю, - пробормотал эксперт, приступая к работе. Беркович тем временем обошел квартиру еще раз и вернулся в салон с ощущением, что самоубийство Лившица не было спонтанным. Он все привел в порядок и только после этого шагнул в пустоту. Где-то должна быть предсмертная записка. Если самоубийца был педантом, он просто обязан был оставить на видном месте свидетельство о том, что расстается с жизнью в здравом уме и твердой памяти. Никаких записок ни на видных местах, ни даже в ящиках столов не оказалось.
     - Ничего нет, - заявил Рон Хан.
     - Окно довольно высоко над полом, - заметил Беркович. - Чтобы влезть, он должен был подставить стул.
     - Не обязательно, - пожал плечами эксперт. - Он мог упереться вот тут руками и перемахнуть вот так...
     - Эй! - воскликнул Беркович. - Ты хочешь показать, как это было на самом деле?
     - Не бойся, - улыбнулся эксперт. - Я еще не настолько вошел в роль. Для физически здорового человека не было проблемы выпрыгнуть в это окно и не оставить следов.
     - Конечно, - согласился Беркович. - Но порядок в квартире меня смущает. Ты бы стал наводить марафет, если бы собирался покончить с собой? И еще: нет записки, это тоже странно.
     - Ты думаешь, что здесь кто-то был, а потом, покончив с Лившицем, все прибрал и удалился? Не исключено, я займусь отпечатками пальцев.
     - А я опрошу соседей, - сказал Беркович. - Среди них есть несколько человек, так и рвущихся давать показания.
     Часа полтора спустя, вернувшись в управление, инспектор поспешил в лабораторию судмедэкспертизы. Рон Хан встретил Берковича словами:
     - Нет там иных следов, кроме хозяйских. Да и хозяйских немного - он недавно пыль протирал и полы мыл. Просто мания какая-то у человека - наводить порядок.
     - Да, это все говорят, - подтвердил Беркович. - Лившиц жил один и каждый день после работы убирал в квартире. Соседки по этому поводу иронизировали... но это к делу не относится. Чего я только не наслышался, Рон! Начиная с того, что Лившиц брал взятки, и кончая тем, что он работал на Мосад.
     - Из чего следует, что верной информацией соседи не обладают, - заметил Хан.
     - Конечно. Все - сплошные домыслы, естественные, поскольку никто толком Лившица не знал, хотя и жили они в одном доме около трех лет. Но это, так сказать, общая информация - точнее, ее отсутствие. А конкретно... Этой ночью никто к Лившицу не приходил, и никто не выходил из его квартиры. Так что гость, выбросивший хозяина в окно, исключается.
     - Откуда ты можешь это знать? - удивился Хан.
     - Очень просто. Алона Тиршиц, живущая на первом этаже, всю ночь ждала, когда вернется с дискотеки ее шестнадцатилетний сын. По ее словам, она с полуночи сидела у окна или ходила по квартире, прислушиваясь к каждому шороху. Спать легла в пять утра, когда сын наконец вернулся. С полуночи до пяти никто в дом не входил и никто не выходил, в этом она уверена.
     - Предвижу вопрос, который ты сейчас задашь...
     - Тогда ответь!
     - Лившиц умер в интервале между двумя и пятью часами ночи. Точнее я тебе вряд ли скажу, ночь была очень теплая, и температура...
     - Понятно, - перебил Беркович. - Но именно в это время Алона не спала. Никто не входил и не выходил. Но тогда никто и не падал! Она наверняка услышала бы, если бы с четвертого этажа упал человек. Это не под ее окнами, но все-таки...
     - Да, это странно, - нахмурился Хан. - Странно, но объяснимо психологически. Она ждала определенных звуков: шума подъезжающей машины, стука двери... Звук от падения тела совсем другой. Сосредоточенная на своем, Алона могла не обратить внимания.
     - Верно, - кивнул Беркович. - Когда состоится вскрытие?
     - Сегодня к вечеру, - сказал эксперт. - Я тебе сразу сообщу. Чего ты, собственно, ждешь? Разве не очевидно, что Лившиц погиб от удара о землю?
     - Очевидно, - согласился инспектор.
     Поднявшись в свой кабинет, Беркович нашел в компьютерной базе данных куцую информацию о Нахмане Лившице: оказывается, три года назад в полиции было заведено дело на этого человека. Подозревали Лившица в связах с торговцами наркотиками. Будто бы он получал от кого-то упаковки с таблетками "экстази" и сбывал среди работников муниципалитета. Сведения не подтвердились - очевидно, кто-то из завистников решил своим доносом испортить Лившицу карьеру. Преуспел доносчик частично - вот уже три года Лившиц не получал повышения по службе, которого, по его мнению, заслуживал.
     Могло это обстоятельство стать причиной самоубийства? Вряд ли. Что же тогда?
     Пожалуй, следовало бы поговорить с коллегами Лившица в муниципалитете. Придя к этой мысли, Беркович немедленно приступил к ее реализации. Здание муниципалитета размещалось на большой площади с фонтанами, и инспектор провел здесь остаток дня. Поговорил с людьми, хорошо знавшими Лившица, записал их показания, мало добавившие к портрету этого человека, что уже сложился в мыслях инспектора. Гибелью коллеги были потрясены все, и все в один голос утверждали, что Нахман никогда не говорил о самоубийстве, никогда даже не думал об этом. Он не мог покончить с собой, это так на него не похоже! И почему? Никаких причин! Да, его не повышали по службе из-за того нелепого скандала. Но именно сейчас начальник отдела готовил приказ о переводе Лившица на должность руководителя группы обслуживания. Знал ли об этом Лившиц? Конечно! И рад был безмерно.
     Выйдя из здания муниципалитета, Беркович долго стоял перед фонтаном, струи воды успокаивали и позволяли мыслям течь так же вольно. Мыслей, впрочем, было немного. Одну из них инспектор прокручивал по дороге к дому, где жил Лившиц. Беркович не стал входить в подъезд, а подсел к группе стариков-пенсионеров, расположившихся за столиком перед магазинчиком Лугаси. Говорили, разумеется, о смерти Лившица, и Беркович с трудом отбился от града вопросов, на которые не собирался отвечать.
     - Послушайте, - сказал он наконец. - Вы живете в соседних домах, верно?
     - Конечно, - нестройно ответили старички.
     - Просыпаетесь рано...
     - Я всегда встаю в пять, а сегодня встал в половине шестого, было еще темно, - заявил мужчина лет семидесяти.
     - Возможно, вы можете сказать, какие машины и когда проезжали по улице до половины седьмого?
     - Я в окно не смотрел, но было очень тихо.
     - Около пяти вернулся домой сын Алоны с первого этажа, - напомнил Беркович.
     - Не знаю, - покачал головой пенсионер, - я встал позже. Примерно в шесть приехала развозка, вывалила газеты. Они всегда в это время приезжают. А чуть раньше... Да, проехала машина, остановилась. Двигатель не выключали. Минуты через три-четыре машина уехала. Потом все было тихо, а в половине седьмого пришел Лугаси и начал с грохотом поднимать жалюзи.
     - Вы видели машину, которая останавливалась рядом с домом?
     - Нет, - с сожалением сказал пенсионер.
     Беркович встал и поблагодарил старичков за содействие.
     Хан позвонил, когда инспектор сидел в своем кабинете и пытался изложить на бумаге выводы, к которым успел прийти.
     - Множественные внутренние травмы, - сообщил эксперт. - Собственно, все, как ожидали.
     - Скажи-ка, могли быть эти травмы результатом побоев, а не падения с высоты?
     - Ну... - протянул Хан. - Почему бы нет? Но на самом-то деле побоев не было, а было падение...
     - На самом деле, - заявил Беркович, - были именно побои, которые кто-то хотел изобразить, как результат падения. Лившиц не ночевал дома - отсюда неразобранная постель. Он встретился с кем-то - я думаю, из тех, с кем он был когда-то связан. Видимо, дело о наркотиках не нужно было прекращать так быстро... Возможно, он решил "завязать" в связи с новым служебным назначением. Как бы то ни было, Лившица избили до смерти, а потом привезли в машине и бросили под окном его квартиры. Один из соседей слышал, как подъезжала машина...
     - Вполне правдоподобно, - подумав, сказал Хан. - Даже очень. Значит, это было убийство?
     - Бесспорно, - заявил Беркович. - Придется поднять дело трехлетней давности. Уверен: там мы найдем разгадку, это уже рутина...
     
     
     РАССЛЕДОВАНИЕ ПОД ВОДОЙ
     
     - Сегодня у нас гости, - объявил Беркович. - Милые люди, туристы из Америки, муж с женой.
     - Давно в Штатах? - осведомилась Наташа.
     - Родились там. Коренные американцы. По-русски, кстати, ни слова не понимают.
     - Как же с ними разговаривать? - огорчилась Наташа. - И откуда ты их знаешь?
     - Джо был полицейским, пока не вышел в отставку. Дженнифер, его жена, тоже работала в полиции - в Нью-Йоркском полицейском архиве.
     - Погоди-ка, - насторожилась Наташа. - Сколько же им лет, твоим гостям?
     - Джозеф, это я точно знаю, двадцать шестого года рождения, а относительно Дженнифер ничего сказать не могу, но она моложе мужа, это точно.
     - Господи, да твой гость чуть ли не втрое тебя старше! - воскликнула Наташа, на что Беркович ответил:
     - Зато чуть ли не втрое умнее, а с умным человеком поговорить всегда приятно.
     - Особенно когда знаешь по-английски пятьдесят слов.
     - Ничего, - бодро сказал Беркович. - Я тебе буду переводить.
     К назначенному часу Наташа приготовила ужин, какого, по ее предположениям, американские туристы никогда не ели: на первое борщ по-украински, на второе голубцы, на третье хотела сделать кисель, но Беркович заявил, что хватит экзотики, пусть хотя бы третье блюдо не станет для гостей испытанием.
     - Хорошо, сделаю кофе по-турецки, - согласилась Наташа.
     - Главное, - сказал Беркович, - хорошо накорми Арика, пусть спит и не мешает разговору.
     Гости появились ровно в шесть. Джо Никсону можно было дать не больше пятидесяти - это был стройный, подтянутый мужчина, на лице которого почти не было морщин. Дженнифер оказалась яркой блондинкой лет тридцати - типичная голливудская кинозвезда с большими глазами и ослепительной улыбкой.
     - Знакомьтесь и располагайтесь! - воскликнул Беркович. - У нас еще есть сын Ариэль, но в данный момент он спит и, надеюсь, проспит еще хотя бы часа два.
     - Это замечательно! - с чувством сказал Джо. - У нас с Дженнифер своих детей нет, но от первого брака у меня сын и дочь, у каждого свои дети, так что внуками я не обделен.
     - Что он сказал? - спросила Наташа, и Беркович, переведя, пригласил гостей за стол.
     После обеда пересели за журнальный столик пить кофе, и бывший полицейский комиссар Джозеф Никсон с удовольствием вытянул свои длинные ноги. Разговор сначала шел о пустяках, Беркович старательно переводил, чтобы Наташа не скучала, а потом спросил:
     - Джо, вы прослужили в полиции много лет, у вас наверняка есть что припомнить из своей практики, верно? Поделиться, так сказать, опытом.
     - Знаете, Борис, - серьезно сказал Джо, делая ударение на первом слоге имени, - у меня действительно был уникальный случай, но не тогда, когда я служил в полиции, а раньше, когда я был моряком военно-морского флота.
     - Вы служили во флоте? - поразился Беркович.
     - Да, во время второй мировой войны. Давно, правда? И история та - давняя. Именно она и определила мое желание стать полицейским.
     - Я служил на подводной лодке, которая патрулировала у восточного побережья, так что в боевых действиях мне участвовать не довелось, - начал свой рассказ Джо Никсон, когда Наташа принесла кофейник и разлила по чашечкам дымящийся напиток. - Воевать не пришлось, а вот тонуть - да. Мы возвращались домой из похода и в сотне миль от базы напоролись на притонувшее судно. Эхолот ничего не показал, удар оказался неожиданным, и лодка легла на грунт.
     - Совсем как "Курск", - заметила Наташа, которой Беркович аккуратно переводил каждое слово.
     - "Курск"? - переспросил Джо. - Нет, мы действительно столкнулись с брошенным судном, а "Курск" погиб от взрыва собственных торпед, совсем другая история... Впрочем, это неважно. Легли мы на дно, воздуха на трое суток, электрические аккумуляторы могли проработать еще неделю, пищи и воды и на больший срок хватило бы. Но настроение - сами понимаете. И главное: нет командира. В момент столкновения он находился в своей каюте. Когда лодка пошла ко дну, Лерой Макинтош в рубке так и не появился. Старший помощник вошел в каюту и обнаружил кэпа мертвым. На губах выступила пена, глаза закатились... Наш врач Джонни Бакстер - он был давним другом капитана - сразу сказал: отравление стрихнином.
     - Самоубийство? - спросил Беркович.
     - Никто ни на минуту не усомнился в том, что кэпа убили, - сказал Джо. - Но кто, зачем, каким образом? Масса вопросов, которые по большому счету уже и значения не имели, потому что нам всем оставалось жить максимум семьдесят два часа. Найдем мы убийцу - и что? Все равно умрем вместе...
     - Но просто так ждать смерти никто не хотел, - продолжал Джо. - Двое матросов занимались тем, что стучали молотками в обшивку - мы находились не так уж далеко от берега на очень небольшой глубине, и оставалась все-таки надежда, что нас засечет чей-нибудь эхолот. Остальному экипажу приказано было лежать и экономить кислород, а пятеро собрались в рубке и занялись расследованием убийства. Я был в их числе. И еще старпом, штурман и два вахтенных матроса.
     - Почему именно они? - не удержался от вопроса Беркович.
     - Потому что, если кэпа убили, сделать это мог только кто-нибудь из нашей пятерки, - пояснил Джо. - Я не буду вдаваться в детали конструкции лодки, скажу лишь, что каюта кэпа находилась сразу за рубкой, потом был коридор, здесь дежурил вахтенный по имени Энтони. Он утверждал, что никто со стороны третьего отсека в коридор не входил. Значит, либо убийцей был Энтони, либо кто-то из нас, находившихся в рубке. Каждый из нас время от времени выходил в коридор по тем или иным причинам, и каждый мог войти в каюту капитана. Энтони видеть этого не мог, потому что находился за переборкой, откуда дверь в каюту не просматривалась.
     - Начали мы с мотивов, - Джо отпил кофе и с удовольствием сделал еще глоток. - Великолепный кофе, спасибо!.. Да, так вот, сидим мы в рубке, свет горит вполнакала, вокруг тишина, только Квинс время от времени колотит молотом по обшивке где-то в районе шестого отсека... Функции расследователя взял на себя старпом, вопросы он задавал жестко, отвечать требовал не задумываясь. И знаете что? Оказалось, что у каждого из нас были свои причины желать смерти капитану Макинтошу! Штурман Мервин, оказывается, ненавидел кэпа, потому что тот во время одного из отпусков соблазнил его сестру. Мервин сам же их и познакомил... Скандала никто не хотел, но злость штурман затаил, конечно. Макинтош это понимал и подал рапорт с просьбой перевести Мервина на другую лодку. И вот, пока начальство разбиралось, кэпа убили.
     - У Сэма Акройда, вахтенного матроса, был иной мотив, - продолжал Джо. - Кэп как-то совершенно незаслуженно опозорил беднягу перед другими матросами. Был мотив и у Энтони Мак-Дойла, сейчас я уж не помню - какой именно. Старпом Лесли ненавидел кэпа, потому что тот всячески его третировал.
     - А у вас? - спросил Беркович. - Вы сказали, что мотив был у каждого из пяти.
     - Да, и у меня тоже, - кивнул Джо. - Я бы предпочел не вспоминать... Я-то не был убийцей, так что сейчас это неважно. Итак, разобравшись с мотивом, мы не продвинулись ни на шаг и решили выяснить, как убийца проник в каюту. Дело в том, что мы уже знали - это определил наш врач, - что умер кэп от того, что выпил из припрятанной у него бутылки виски. Кто-то подсыпал туда стрихнина. Кто и как? Можно было, конечно, обыскать каждого лично и в каютах пошарить. Но времени на это не было и сил, честно говоря, тоже. Самым же загадочным было - как убийца вошел в каюту, ведь капитан запирал ее своим ключом! Перекрестный допрос не дал ничего, и через несколько часов бесплодных разговоров начистоту, мы оказались ровно там же, где находились в начале расследования. Три матроса - Энтони, Сэм и я - перед столкновением несколько раз проходили мимо каюты кэпа, но войти не могли, поскольку Макинтош был у себя. Штурман выходил из рубки, когда кэп еще был на вахте, но у Мервина не было ключа, чтобы открыть дверь. Ключа не было и у старпома, но он пару раз выходил из рубки вместе с Макинтошем и был у него в каюте - они обсуждали какие-то тактические задачи. В это время старпом и мог, по идее, подсыпать яд. Но только по идее, потому что не так-то это просто: подсыпать яд в бутылку, когда на тебя все время смотрит тот, кого ты хочешь убить.
     Надо сказать, что расследование отвлекало нас от мыслей о собственной скорой смерти. Знаете, на что надеялся каждый? На то, что когда до конца останутся уже не дни, а часы или минуты, убийца признается сам - зачем ему действительно тащить эту гнусную тайну на тот свет? Правда, для правосудия от этого все равно не было бы никакого прока, но хотя бы для собственной совести... И все-таки мы нашли убийцу. Это оказалось довольно просто, и он признался.
     - Просто! - воскликнула Дженнифер, глядевшая на мужа с обожанием. - Ты мне никогда не рассказывал эту историю!
     - Не очень приятное воспоминание, - пояснил Джо. - Сейчас просто к слову пришлось. Мы ведь умирать собирались.
     - И занимались расследованием? Поражаюсь твоей выдержке!
     - На самом деле мы делали это скорее от отчаяния. Ужасно лежать и думать о смерти. Так хоть какая-то деятельность. Отвлекаешься.
     - Он сказал, что они нашли убийцу? - сказала Наташа мужу. - Кто же это был? Ты мне все переводишь?
     - Все, - кивнул Беркович. - А убийцей был врач. Джо этого не говорил, но я и так понял.
     Он обернулся к гостю и спросил:
     - Это ведь Бакстер убил капитана?
     - Да, - кивнул Никсон, глаза его расширились, и он воскликнул: - Послушайте, я еще не называл имени убийцы! Как вы догадались?
     - Ну... - протянул Беркович. - Согласитесь, что убивать человека, зная, что скоро он и так умрет, да еще вместе с тобой, - бессмыслица. Значит, яд капитану подсыпали еще до аварии. А в то время разве только пятеро участников расследования могли убить Макинтона? Нет. И больше возможностей было у судового врача, который, как вы упоминали, был другом капитана. Вы упустили Бакстера из вида, потому что находились в плену одной версии: капитан убит, а вас в отсеке - пятеро.
     - Если бы не близость собственной смерти, мы бы быстрее догадались, - пробормотал Никсон.
     - А какой у него был мотив? - поинтересовался Беркович.
     - Ревность. Оба любили одну женщину.
     - Но ведь, убив капитана, Бакстер навлек бы на себя подозрение! Полиция обнаружила бы мотив...
     - Конечно. Как и мотивы каждого из нас. А стрихнин оказался бы в вещевом мешке штурмана Мервина... Бакстер и признался-то потому, что, как и мы все, думал, что скоро умрет.
     - Но вас спасли!
     - Да, раз уж я сижу перед вами, - улыбнулся Никсон и ласково погладил руку жены. - Воздуха оставалось на несколько часов, когда подвели колокол. Мы ведь лежали на мелководье...
     - Вот за это и выпьем! - воскликнул Беркович. - Чтобы всегда спасатели успевали вовремя.
     - И за то, чтобы всех убийц настигало возмездие, - добавила Наташа. - А что стало с этим доктором?
     - Он угодил под трибунал и получил большой срок, - сказал Никсон. - А больше я о нем не слышал. Столько лет прошло...
     
     
     СЕКРЕТНЫЙ КЛЮЧ
     
     - Я вполне допускаю, что Саша мог покончить с собой, - мрачно сказал Марик Тростановский, отвечая на вопрос инспектора Берковича. - Переезд очень трудно ему дался. Там он был на хорошем счету, лучший программист уважаемой компьютерной фирмы. А здесь? Жена его бросила через месяц после приезда и дочку с собой забрала, языка он не знал, работы не было...
     - О языке и работе потом, - прервал Беркович посетителя. - А вот жена - это могло быть причиной. Почему она его бросила?
     - У Саши все могло стать причиной! - воскликнул Марк. - Он был очень чувствительной натурой. Весь на нервах. Я его много лет знал - еще по институту.
     - Так что же его жена? - напомнил вопрос Беркович.
     - Майя? Она предала Сашу. Оказывается, она еще за полтора года до переезда в Израиль завела любовника, и они договорились, что как только окажутся в Тель-Авиве, то каждый оставит свою семью.
     - Тот мужчина тоже был не свободен? - спросил Беркович.
     - Хорошее выражение: "Не свободен"! - хмыкнул Тростановский. - Впрочем, именно так и было. Майя ушла от Саши и Олю забрала, а Миша бросил Любу. Каждый оставил своей бывшей половине письмо - мол, так и так, создаем новую семью, подаем на развод... Очень романтично, особенно через месяц после репатриации, когда вообще не знаешь, на каком ты свете!
     - Как перенес Александр измену жены? - спросил Беркович. - Ведь после того события прошел год прежде чем он покончил с собой.
     - Плохо перенес, а вы как думали? - вскинулся Тростановский. - Вы лучше Майю об этом спросите!
     - Спрашивал, - сказал Беркович. - Она утверждает, что виделась с бывшим мужем только у адвоката и в раввинатском суде, когда развод оформляла. Никакой вины за собой не чувствует.
     - Еще бы, - передернул плечами Тростановский. - Женщины все такие...
     Беркович не был в настроении обсуждать характеры женщин, сбежавших от мужей к любовниками. Фактом оставалось одно: Александр Майер, тридцати одного года, программист, разведенный, житель Тель-Авива, покончил с собой, повесившись на кухне в своей съемной квартире. В том, что имело место именно самоубийство, сомнений у инспектора не было - эксперт Рон Хан сделал вполне однозначное заключение. Проблема была в другом. Через неделю после похорон Александра, когда закончился траур, Майя пришла в полицию и потребовала передать ей драгоценности, оставшиеся от бывшего мужа.
     Драгоценности, по ее словам, были немалые - старинные кольца, колье, серьги на общую сумму не меньше трехсот тысяч шекелей. Женщина говорила правду - из таможенного управления сообщили, что супруги Майер действительно вывезли из России и ввезли в страну перечисленные Майей ценности, представлявшие семейную реликвию. В процессе развода ничего из этого Майе не досталось, поскольку не было нажито супругами в процессе совместной жизни - ценности принадлежали Александру, получил он их от матери и позволял жене надевать в редких случаях, а потом прятал в шкатулку.
     Завещания Александр не оставил - не считать же завещанием предсмертную записку, содержавшую несколько слов: "Больше не могу жить. Не вините никого в моей смерти. Не надо было ехать".
     Бывает. Майер не первый, кто не нашел себя на исторической родине. И не последний, к сожалению.
     Поскольку завещания не было, то ценности, не доставшиеся Майе при разводе, должны были отойти Ольге, дочери - единственной законной наследнице покойного. Однако прежде всего пресловутую шкатулку нужно было найти, и именно с этим-то и возникли проблемы. Описанной Майей шкатулки не оказалось на квартире Александра, никто из его знакомых шкатулку не видел, никому на хранение он ее не передавал. Может, он переложил драгоценности из шкатулки в коробку или просто завернул в газету? Нет, никаких свертков, оставленных Александром, ни у кого из его друзей не было.
     Может, покойный положил деньги в банковский сейф? Но тогда - в какой банк? Будь это известно, Беркович мог обратиться к прокурору с требованием вскрытия сейфа и изъятия вклада. Но что делать сейчас, когда не известно было решительно ничего?
     Может, собираясь свести счеты с жизнью, бедняга Александр выбросил шкатулку в Яркон или в Средиземное море или просто в мусорный бак на ближайшей улице? Он был на это способен, судя по рассказам его знакомых. "Так не достанься же ты никому!" Вполне нормальное решение для самоубийцы.
     - Ну хорошо, - сказал Беркович Тростановскому, - с женой все более или менее понятно. Никакой шкатулки или другого предмета ваш друг вам на хранение не оставлял...
     - Нет, - покачал головой Марк. - Вы об этом уже три раза спрашивали.
     - Два, - механически поправил Беркович. - И буду спрашивать еще. Случается, что человек только на десятый раз вспоминает: "Ах, как же я забыл?" Память - штука сложная...
     - Но Саша мне действительно ничего не оставлял, - сказал Тростановский. - А в чем, собственно, дело?
     Беркович промолчал. О том, что именно лежало в шкатулке, не знал из знакомых Майера никто - это было следствием уже установлено. Ни Майя, ни Александр вовсе не афишировали, какое богатство привезли с собой в Израиль. Жили очень скромно, да и могли ли жить иначе, если Майя мыла подъезды, а Саша ходил из фирмы в фирму, пытаясь устроиться? Он был хорошим программистом, но в фирмах требовались программисты не хорошие, а специфические: знатоки конкретных программ или интернетовские дизайнеры.
     - Ну хорошо, - повторил Беркович, - давайте подойдем к делу с другой стороны. Вы были другом Александра. По специальности вы тоже программист. Кстати, почему вам удалось найти в Израиле работу, а Александру - нет?
     - Я веб-дизайнер, - сообщил Тростановский, - а Саша был системщиком. Разные на самом деле специальности. Впрочем, сейчас и в нашей фирме трудности, так что я не уверен, что доработаю до конца месяца.
     - Вот как? - сказал Беркович. - Сочувствую. Но вернемся к Александру. Попробуйте поставить себя на его место. Представьте, что вы спрятали где-то небольшую вещь. И решили покончить с собой.
     - Я... - вскинулся Тростановский.
     - Не вы - Александр. Вы - то есть, Александр, - должны оставить сообщение о том, где эту вещь спрятали. По идее, конечно. Иначе она пропадет и никому не достанется.
     - Ну и не достанется, - сказал Марк. - Если я собираюсь, как вы сказали, покончить с собой, какая мне разница, достанется что-то кому-то или нет?
     - Возможен и такой вариант, - согласился Беркович. - Но давайте проработаем другие версии. Какое сообщение вы оставили бы на месте Александра?
     - Какое... - протянул Тростановский. - Не на бумаге - это точно. Честно говоря, я удивляюсь тому, что свое предсмертное письмо Саша написал на бумаге...
     - Письмо было в компьютере, - сообщил Беркович. - Файл так и назывался "Мое предсмертное письмо", написан в программе "Ворд-2000".
     - А, тогда другое дело, - почему-то успокоился Тростановский. - Но послушайте, если вы нашли в компьютере это письмо, то с таким же успехом можете найти и сообщение, которое ищете. У вас же есть программисты...
     - Естественно, - кивнул инспектор. - Все, что могли, они сделали. В компьютере нет никаких текстовых файлов, содержащих нужную информацию. Ни открытых файлов, ни запечатанных, секретных и прочих. Потому я вас и спрашиваю - вы лучше других знали Александра...
     - Лучше других, - с горечью отозвался Марк. - Мне и в голову прийти не могло, что он так с собой поступит.
     - Давайте думать, - настойчиво проговорил Беркович. - Как еще мог Александр сообщить о местоположении некоего предмета? На бумаге он писать не стал бы, по вашим словам. В компьютере ничего нет...
     - Ваши эксперты плохо искали, - упрямо сказал Тростановский. - Только в компьютере и может быть эта информация. Никак иначе. Если нет в текстовом файле, то, возможно, зашифровано в названии.
     - Названия всех файлов слишком коротки, чтобы в них можно было зашифровать достаточно большую информацию.
     - Тогда... - Тростановский задумался. - Нет, это должно быть именно в названиях файлов. Знаете, я вспомниаю такой эпизод, это еще в России было... Он мне на день рождения поздравление написал в виде акростиха. Знаете, что это такое?
     - Когда текст получается, если читать первые буквы каждого слова?
     - Вот именно. Если расположить файлы определенным образом, то из первых букв их названий можно составить текст. Так он мне и написал на день рождения. Файлы нужно было расположить по датам. Получилось: "День рождения - лучший праздник".
     - Да? - удивился Беркович. - Это у какого же файла название начинается с мягкого знака?
     - Текст был написан по-английски, - объяснил Тростановский.
     - Понятно. Да, возможно, вы правы, - согласился инспектор. Это действительно была интересная мысль, ее следовало немедленно проверить, и Беркович отпустил Марка, который покинул кабинет с удовлетворенным вздохом.
     - За кого ты меня принимаешь? - возмутился Рон Хан, когда Беркович сразу после ухода Тростановского позвонил в лабораторию и изложил идею поиска. - Мы с ребятами уже располагали файлы в любой мыслимой последовательности. И по датам, и по расширениям, и по темам... Ничего не получается. Пытались даже тексты внутри некоторых файлов располагать аналогичным образом... Нет, Борис, если не знать ключа, то возиться с этой задачей можно вечность. Или привлечь к работе десятки шифровальщиков.
     - Все должно быть проще, - сказал Беркович. - Не мог же Майер рассчитывать, что его задачку будут раскалывать десятки шифровальщиков!
     - Когда собираешься на тот свет, - буркнул Хан, - то вполне можешь оставить живым нерешаемую задачу.
     - Смысла нет, - не согласился Беркович. - Решение должно быть простым, чтобы до него мог додуматься не гениальный программист. И решение должно быть достаточно сложным, чтобы до него не додумался первый же, кто сядет за клавиатуру.
     - Противоречие! - оживился Хан. - Обожаю противоречия. Я бы искал акростих, расположив файлы по датам.
     - Это ты уже делал, - напомнил Беркович.
     - Делал, - сказал Хан. - Но я располагал файлы по датам их появления на диске. Это, так сказать, поверхность. А если расположить по датам реального создания файлов?
     - То есть?
     - Он мог в тот или иной день создать некий файл, дату создания записать в самом файле, а переписать на диск в окончательном виде совсем в другой день, чтобы запутать программиста, который... Боря, я должен это проверить!
     - Позвони, когда закончишь, - сказал Беркович.
     Хан явился в кабинет инспектора через час. Вид у эксперта был торжествующим.
     - Так и оказалось! - сообщил он. - Вот читай.
     На листке бумаги было написано:
     "Лина Аминова, подруга Майи, Ашдод".
     - Какая еще Аминова? - нахмурился Беркович. - Что-то я не помню, чтобы у бывшей жены Майера была такая подруга, я ведь ее расспрашивал.
     - Спроси еще, - посоветовал Хан.
     - Лина? - переспросила Майя, когда Беркович позвонил ей и задал вопрос. - Мы с ней давно не виделись, она была мне подругой в России, но мы поссорились и не общались. Потому я вам ее и не назвала. А что такое?
     - Спасибо, - сказал Беркович и положил трубку.
     Лина хранила полученный от Саши сверток в шкафу - он просил не открывать, она и не открывала. О смерти Саши Лина не слышала - думала, что он приедет и заберет сверток, как обещал по телефону.
     - Действительно, очень красивые вещи, - сообщил Беркович Хану, вернувшись под вечер из Ашдода. - Теперь у Ольги Майер будет хорошее приданое.
     - Жаль Александра, - вздохнул Хан. - Лучше бы он сам подарил дочери на свадьбу эти драгоценности...
     
     
     СМЕРТЬ НАРКОТОРГОВЦА
     
     Эли Банай родился в Тель-Авиве, провел здесь всю жизнь и смерть нашел тоже на одной из тель-авивских улиц - произошла очередная разборка, Банай схватился за оружие, противник оказался более проворным. Результат - дырка во лбу, летальный исход. Свидетелей нет, хотя поблизости находилось по меньшей мере человек двадцать. Все, однако, утверждали, что ничего не видели, потому что стояли спиной к месту трагедии. Сказать, что никто ничего и не слышал, было затруднительно: звук выстрела в час ночи разбудил весь квартал.
     Дело поступило к инспектору Берковичу после того, как в местном отделении полиции сделали все возможное, чтобы растерять улики и доказать, что убийство Эли Баная было, скорее всего, случайным инцидентом на почве излишнего употребления наркотиков. Беркович понимал, что дело ему подсунули практически безнадежное - в полиции каждый знал, что в Южном Тель-Авиве действуют две банды наркоторговцев, время от времени выясняющих друг с другом отношения с помощью подручных средств. Эли Баная застрелили на пороге ночного ресторана, прибывшая буквально через минуту полиция переписала имена всех, кого застала на месте преступления, но, как было сказано в протоколе, никто на самом деле ничего не видел. Беркович убедился в этом сам, допросив пятерых завсегдатаев ресторанчика, пользовавшегося издавна славой злачного и опасного места.
     - Сидел, ел шварму и пил колу, - сказал один.
     - Я из туалета возвращался и вообще в ту сторону не смотрел, - заявил второй.
     - Танцевал с девушкой, ничего вокруг не видел, - утверждал третий.
     И так далее.
     Хутиэли заглянул в кабинет Берковича, когда тот перечитывал протоколы допросов и пытался сформулировать хотя бы приблизительные выводы.
     - Дело - труба, - сказал Хутиэли. - В прошлом году при аналогичных обстоятельствах застрелили Осю Барского, убийцу не нашли.
     - Естественно, - мрачно согласился Беркович. - Я изучил личности свидетелей - они врали и будут врать, потому что все торгуют наркотиками. Каждый попадал по этому поводу в полицию, и каждого отпускали, потому что не было доказательств.
     - Я тебе больше скажу, - вздохнул Хутиэли. - Там две конкурирующие фирмы, у каждой своя сфера влияния, поэтому обычно обходится без стычек, но время от времени возникают трения, начинаются разборки, дело заканчивается поножовщиной или стрельбой. Выяснив отношения, ребята успокаиваются, и все идет, как прежде. До очередной потасовки. Все это давно известно, имена есть в компьютере...
     - Я вижу, - кивнул Беркович. - Поэтому и считаю: нужно найти хозяев и прикрыть обе лавочки сразу. А убийцу Баная только после этого и удастся найти - когда разворошишь оба осиных гнезда. Иными словами, идти не от частного к общему, а наоборот - об общего к частному.
     - Сложно выражаешься, - усмехнулся Хутиэли, - но в принципе верно. Проблема, однако, в том, что мелкую сошку сто раз ловили, сажали и отпускали, а до крупной рыбы так и не добрались, хотя работали опытные люди, не тебе чета, извини, конечно, за прямоту.
     - Да я согласен...
     - Знаешь, почему дело об убийстве Баная оказалось у тебя, а не в отделе по борьбе с наркотиками?
     - Это убийство, и значит, проходит по нашему ведомству.
     - Чепуха. Нет смысла расследовать убийства в этой среде вне связи с остальной информацией, которой в полной мере владеют только люди полковника Лаудера. Обычно они этими расследованиями и занимаются. А убийство Баная отдали тебе, поскольку понимают - пустое дело.
     - Понятно, - пробормотал Беркович.
     - Так что не бери в голову, - сказал Хутиэли, вставая. - Ищи, конечно, но не лезь в бутылку.
     - Понятно, - повторил Беркович уже после того, как за инспектором Хутиэли закрылась дверь.
     Весь день он провел, изучая старые дела, связанные с разборками между двумя конкурировавшими группами наркоторговцев. "Если не решается прямая задача, - думал он, - нужно решать обходную". Эту фразу Беркович вычитал однажды в газетной статье о какой-то новой изобретательской методике и взял на заметку. Прямая задача - поиск убийцы Баная - решению не поддавалась, это было ясно. Что в данном случае является обходной задачей? Нужно выяснить и устранить причину, приводящую к преступлению. Что является причиной? Торговля наркотиками, разумеется.
     - М-да, - сказал себе Беркович. - Вот причина, устранить которую невозможно. Если это и есть обходная задача, мне ее не решить.
     Что ж, будем обходить с другой стороны. У преступления была причина: конкуренция двух групп торговцев. Значит, если монополизировать торговлю этим проклятым зельем, то не будет выяснения отношений с помощью ножей и пистолетов, все окажется под единым контролем, а тогда, кстати, и полиции легче будет работать - искать один центр легче, чем два.
     Весь вечер Беркович обдумывал эту мысль, а Наташа смотрела на мужа с участием, понимая, что у него возникла проблема, в которую он не хочет ее посвящать. Утром инспектор отправился к коллегам из отдела по борьбе с наркотиками и обратился за консультацией к давнему своему знакомому, майору Бухгольцу, работавшему раньше в отделе по расследованию тяжких преступлений.
     - Богатая идея, - сказал Бухгольц, выслушав Берковича, - но невыполнимая. Это ведь рынок, такой же, как рынок бриллиантов или нефтяной. Там свои разборки, здесь свои, а суть одна.
     - Что известно о хозяевах? Кто стоит во главе кланов?
     - Кланы, скажешь тоже, - хмыкнул Бухгольц. - Здесь тебе не Америка. Но хозяева есть, конечно. Две группы, два хозяина. Одного зовут Моше Бар-Гиора.
     - Даже это известно? Так почему же?..
     - Почему его не сажаем? Нет доказательств. Почему даже Аль-Капоне удавалось привлечь к суду только за неуплату налогов? Нет против этих гадов ничего - одни слухи и оперативные донесения.
     - А второй?
     - О втором ничего не известно, - помрачнел Бухгольц. - Темная лошадка. У нас, конечно, есть осведомители, но ничего они узнать не могли.
     - Я могу ознакомиться с материалами?
     - Конечно. Я дам тебе пароль доступа к базе данных...
     Информация, обнаруженная Берковичем, оказалась обширной, увлекательной, как роман, и, похоже, бесполезной. Неделю спустя инспектор знал назубок, где обычно заключают оптовые сделки, где продается мелкий опт, где и как отдельные торговцы сбывают товар... Все эти явки неоднократно подвергались облавам, но уже день-другой спустя все возвращалось на круги своя. Подхода к проблеме Беркович не видел - да и что он мог сделать такого, чего до него не сделали более опытные специалисты?
     На восьмой день после начала расследования, отчаявшись отыскать хоть какую-то зацепку, Беркович сидел перед экраном компьютера, вновь и вновь просматривая отмеченные им страницы. Странная вещь бросилась ему в глаза. Статистика, конечно, а статистика не говорит о конкретных случаях, и на самом деле все может оказаться иначе... Но если все-таки сопоставить даты стычек с применением холодного и огнестрельного оружия с датами... Да, что-то в этом есть. Нужно попробовать.
     Беркович опять отправился к Бухгольцу и сказал после взаимных приветствий:
     - Вы не пробовали помирить две группы? Я понимаю, что это не дело полиции...
     - Пробовали, - ответил майор. - Ничего не вышло. Бар-Гиора официально владеет рестораном "Мексика"...
     - Я знаю, - кивнул Беркович.
     - Не сомневаюсь, что ты уже владеешь информацией... Вот мы и пытались организовать там встречу Бар-Гиоры и его конкурента. Обещали не устраивать облавы, не вести наблюдение... В общем, готовы были на все, лишь бы эти двое, кто бы они ни были, договорились, и в городе стало бы меньше убийств.
     - Но ни разу конкурент Бар-Гиоры на встречу не являлся, - сказал Беркович.
     - Ни разу, - подтвердил Бухгольц и с подозрением посмотрел на коллегу. - А почему ты сделал такой вывод?
     - Есть соображение, - неопределенно сказал Беркович. - И предложение тоже есть. Вы такие встречи пытались устроить, значит, можете попытаться еще раз, верно?
     - А зачем? - пожал плечами сержант. - Толку - нуль.
     - Я хотел бы поговорить с Бар-Гиорой.
     - Зачем? - повторил Бухгольц. - Пустое дело. Информации не получишь, а спугнуть можешь. У тебя нет опыта в таких делах.
     - Опыта нет, а идея есть. Послушай...
     Ресторан "Мексика" оказался не таким, каким его представлял Беркович в своем воображении. Светлый зал, тихая латиноамериканская музыка, вкусная еда, много посетителей вовсе не криминального вида. Моше Бар-Гиора тоже был под стать заведению - маленький, пухлый, улыбчивый, ну просто друг детей, этакий израильский Санта-Клаус.
     - Давно меня из полиции не посещали, - сказал он Берковичу. - За мной ведь ничего не числится. Так чему я обязан вашим визитом?
     - Я расследую убийство Эли Баная, - сказал Беркович.
     - Да? Но я об этом ничего не знаю.
     - Я не предлагаю вам пойти в свидетели. Моя задача - сделать, чтобы подобные стычки больше не возникали.
     - Но я-то чем могу вам помочь? - продолжал недоумевать Бар-Гиора.
     - Ничем, - сказал Беркович. - Я просто хочу вам кое-что показать и сделать кое-какие выводы. Вот смотрите...
     Он положил перед Бар-Гиорой листы с графиками, изложил свои соображения и заключил:
     - Интересно, правда? И если опять что-нибудь произойдет, я уже точно буду знать, в чем дело.
     - Любопытно, - протянул Бар-Гиора. - Я, правда, профан во всех этих делах, но жене расскажу, ей понравится.
     - Надеюсь, - сказал Беркович и распрощался.
     Час спустя он сидел в кабинете инспектора Хутиэли и делился своими впечатлениями от посещения "Мексики". При разговоре присутствовал майор Бухгольц.
     - Поняв, что прямо его не возьмешь, - говорил Беркович, - я начал изучать статистику. И вот что оказалось: существует прямая связь между ценами, скажем, на таблетку "экстази" и разборками с применением оружия. Вот график, именно его я показал Бар-Гиоре: как только цена падает ниже определенного уровня - он отмечен красной чертой, - происходит разборка, кого-нибудь режут или стреляют... И цена подскакивает. Я решил, что это не может быть случайностью. Это не рынок, как утверждает коллега Бухгольц, а напротив, плановое хозяйство, и центр здесь один, а не два. Следующий вывод: один центр - один хозяин. Бар-Гиора. Нет тут другой банды наркоторговцев. Точнее, банды две, это так, но хозяин один. Он и натравливает одних своих людей на других, когда цены на рынке падают.
     - Остроумно, - сказал Бухгольц, - но это не доказательство.
     - Статистика никогда не была доказательством в частных случаях, - парировал Беркович. - Но вывод легко проверить. Подождем. Думаю, Бар-Гиора меня понял правильно.
     - Тебе бы в аналитическом отделе работать, а не убийц ловить, - сказал Хутиэли, когда Бухгольц вышел из кабинета.
     - Вы считаете, что имеет смысл подать рапорт о переводе? - осведомился Беркович.
     - Ни в коем случае! - воскликнул Хутиэли. - Ты здесь вполне на своем месте. Но иногда, - добавил он, - твою голову можно сдавать напрокат другим отделам.
     
     
     СМЕРТЬ ПРОФЕССОРА
     
     Утром в субботу семейство Берковичей в полном составе отправилось на пешую прогулку к морю. Не так уж это оказалось далеко, дошли за сорок минут, не спеша. Наташа толкала коляску со спавшим Ариком, а Беркович шел рядом, разглядывал рекламы и вывески.
     - Такая тишина сегодня, - сказала Наташа. - А еще говорят, что Тель-Авив - город без перерыва...
     - Мы просто пошли по тихим улицам, - рассеянно отозвался Беркович.
     У моря оказалось довольно прохладно, дул ветер, волны вздымались, будто на берегу океана, Арик проснулся и начал хныкать, так что пришлось повернуть обратно. Домой Берковичи все же вернулись в хорошем настроении, Беркович проверил записи на телефонном автоответчике и обнаружил два звонка из управления. Звонил дежурный по городу, из чего следовало, что с благодушием субботнего дня, по-видимому, покончено.
     Беркович сделал обратный звонок и услышал недовольный голос старшего сержанта Хаима Брукмана:
     - Ищу тебя второй час, а ты даже мобильный телефон отключил.
     - Что случилось? - спросил Беркович.
     - Понятия не имею, - сказал Брукман с досадой. - По-моему, ничего особенного, но Рон хочет, чтобы ты помог разобраться.
     Если инспектора Берковича срочно требовал эксперт Рон Хан, значит, о происшествии вряд ли можно было сказать "ничего особенного".
     - Умер Моше Подольский, - сообщил Брукман. - Это, говорят, известный химик, лауреат каких-то научных премий. Семьдесят лет. Жил в Рамат-Авиве, улица Бродецкого. Обнаружен мертвым в своей квартире. Тело нашла дочь, приехавшая к отцу на субботу.
     - Убийство?
     - Рон говорит, что, скорее всего, - сердечный приступ. Но почему-то хочет посоветоваться с тобой.
     - Нужно ехать? - огорченно спросила Наташа, слышавшая разговор мужа.
     - Придется, - кивнул Беркович. - Надеюсь, что ненадолго.
     - Знаю я твои "ненадолго", - хмуро сказала Наташа. - Пока не закончишь дело, не успокоишься...
     Профессор Тель-Авивского университета Моше Подольский жил в семиэтажном доме, стоявшем в глубине квартала. Здесь росли высокие кипарисы, у подъезда была высажена цветочная клумба - фешенебельный район, именно такой показывают в знаменитом сериале "Рамат-Авив гимел".
     Квартира Подольского находилась на четвертом этаже, огромный балкон нависал над улицей, и именно здесь, а не в самой квартире обнаружила тело отца Лиза Пресман-Подольская.
     - В чем проблема? - спросил инспектор эксперта Хана. - Хаим сказал, что смерть произошла от сердечного приступа.
     - Да, - кивнул Хан. - Врач "скорой" сделал именно такой вывод, но все-таки вызвал полицию, поскольку так положено делать, если смерть случилась внезапно. Я согласен с врачом "скорой". А дочь сомневается.
     - Я не сомневаюсь, - резко сказала Лиза Пресман-Подольская. - Отец был совершенно здоров. На сердце никогда не жаловался. Я говорила с ним по мобильному телефону, когда ехала сюда - это было буквально за пять минут до его смерти.
     - Вы так точно можете оценить время? - усомнился Беркович.
     - Конечно! Я приехала сюда через десять минут после того, как мы закончили разговаривать, и нашла отца мертвым. Он сидел в плетеном кресле на балконе...
     - Там же, где сейчас, - вставил Хан.
     - ...И пил кофе, - продолжала Лиза. - Посмотрите, он выпил полчашки. Потом что-то произошло, и отец умер, а кофе пролился. Вы должны взять напиток на экспертизу.
     - Госпожа Пресман убеждена, что ее отца отравили, - объяснил Хан, неуловимым движением плеч давая понять инспектору, как лично он относится к этой идее.
     - Именно! - воскликнула Лиза. - И я не могу понять, почему вы так уверены в обратном. Сейчас существуют яды, действие которых неотличимо от сердечного приступа, и вам ли, господин эксперт, не знать этого?
     - Такие яды существуют, - согласился Беркович. - Но если вы считаете, что отца отравили, то что мог это сделать? Ведь он находился в квартире один. И мотив - у вас есть какие-то подозрения на этот счет?
     - У отца есть открытый и давний враг. К сожалению, он является и соседом отца по дому, и университетским коллегой. Это химик, и если судить по отзывам отца, - опытный. Эфраим Рошаль, может, вы слышали?
     - Нет, я далек от химии и от университета, - покачал головой Беркович.
     - Рошаль занимается органическим синтезом, и для него не составляет труда синтезировать нужное соединение, поскольку формулы таких ядов опубликованы в научных журналах.
     - Довольно рисковано с его стороны, если это действительно он, - заметил Беркович. - Ведь если в кофе будет обнаружен яд, Рошаль станет первым подозреваемым.
     - Это все рассуждения! Нужно сделать анализ, и все станет ясно, я уверена!
     - Сделаем, не беспокойтесь, - сказал инспектор. - Вы сказали о вражде. В чем ее причина?
     - Вы не знаете, инспектор, какой клубок змей - эта академическая среда! Страсти здесь кипят почище шекспировских. Коллеги могут возненавидеть друг друга из-за неправильного, по мнению одного из них, распределения учебных часов или из-за того, что кто-то голосовал против, когда работу представляли на международную премию... Если говорить конкретно о Рошале, то у его ненависти было несколько причин. Первая: отец завалил его на аттестации. Вторая: оба работали над похожими темами, но отец завершил работу раньше и получил правильный результат. Третья причина личная: оба, так уж получилось, полюбили одну женщину. Это было через три года после смерти мамы. Я отца не обвиняла, это ведь жизнь... А Рошаль просто рвал и метал! Правда, та женщина предпочла вообще уехать из Тель-Авива, сейчас она преподает в университете имени Бен-Гуриона... Но Рошаль не скрывал своей ненависти и отравлял отцу жизнь, как мог.
     - В том числе, как вы полагаете, и в буквальном смысле слова, - заключил Беркович.
     - Конечно! Вот его квартира, видите? Балконы почти соприкасаются. При желании можно перелезть с одного балкона на другой. Отец садится пить кофе, потом на минуту уходит в салон, а этот негодяй перелезает сюда и подсыпает яд.
     Эксперт Хан выразительно поднял взгляд к небу, и Беркович внутренне согласился с этой оценкой. Чтобы перелезть с одного балкона на другой, нужно было быть акробатом, а не университетским профессором. К тому же, за минуту нужно было не только перелезть туда и обратно, но еще и подсыпать яд в чашку с кофе. Фантастика.
     - Пожалуй, я поговорю с этим Рошалем, - сказал Беркович.
     - Вы его только спугнете! - заявила Лиза. - Говорить с ним имеет смысл только после экспертизы, когда у вас на руках будет заключение.
     - Не беспокойтесь, - сказал Беркович, - я его не спугну.
     Квартира Эфраима Рошаля находилась на том же этаже, ближе к лифту. На звонок открыл мужчина средних лет, довольно полный, со щеками, напоминавшими бульдожьи. Даже подумать о том, что Рошаль способен заниматься акробатикой, было невозможно. Понимая, что разговор закончится впустую, Беркович все же начал расспрашивать химика - разумеется, не о том, как тот относился к соседу-профессору, а о событиях нынешнего утра: слышал ли тот что-нибудь или, возможно, видел?
     - Ничего, - хмуро ответил Рошаль. - Я поздно встаю. А сегодня, к тому же, суббота. Разбудила меня полицейская сирена.
     - Вы уже знаете о том, что случилось?
     - Конечно, трудно не услышать, как эта дура Лиза обвиняет меня в отравлении ее отца. Она так кричит, что слышно, наверное, на соседней улице.
     - Я не стану вас спрашивать...
     - Почему же? Спросите, лучше покончить с этим сразу! Я терпеть не мог Моше, он мне, можно сказать, жизнь сломал. Старый хрыч, что ему не сиделось спокойно? Но убить... Как, скажите на милость, я мог это сделать?
     - Никак, - кивнул Беркович. - Извините за беспокойство. Вы разрешите мне выйти на ваш балкон?
     Он хотел взглянуть, видно ли оттуда, чем занимался у себя сосед. Что ж, все было видно прекрасно - даже опрокинутая чашка на краешке столика. В самом салоне царила художественная неразбериха - в жилище химика Беркович ожидал найти куда больший порядок. На диване валялись газеты, книги стояли на полках, лежали на телевизоре и громоздились на стоявшем у окна столе. Там же, занимая половину стола, помещался большой радиокомбайн с выносными динамиками, и десятка два компакт-дисков были разбросаны вокруг.
     - Я еще не прибирал в квартире, - буркнул Рошаль, заметив взгляд инспектора.
     - Нет, я вовсе не хотел... - смутился Беркович и покинул квартиру со странным ощущением, что видел нечто, способное пролить свет на тайну смерти профессора Подольского. Что он видел? Ничего особенного. Абсолютно ничего, разве только... Такая мелочь, что не стоит внимания.
     Постояв минуту на лестничной площадке, инспектор не стал возвращаться в квартиру Подольского, а спустился на этаж ниже и позвонил в дверь, на которой висела табличка: "Профессор Юваль Гликман".
     Дверь открыла миловидная женщина лет тридцати - возможно, дочь профессора, а может, жена.
     - Простите, - улыбнулся инспектор, - вы слышали сегодня утром какой-нибудь шум?
     - Вы из полиции, да? - спросила женщина. - Вой вашей машины мы с мужем очень хорошо слышали.
     - А до того? За полчаса примерно...
     - Нет, никаких выстрелов или криков, если вы это имеете в виду.
     - Я имею в виду любые звуки. Музыку, например.
     - Если это можно назвать музыкой! Сосед, что над нами, вдруг с утра пораньше врубил Вагнера - на полную мощность, представляете? "Полет валькирий" или что-то таком роде. Я думала, у меня барабанные перепонки лопнут. Слава Богу, он тут же уменьшил громкость, а через минуту вообще выключил проигрыватель, так что обошлось без скандала. Но при случае я ему обязательно скажу, что в субботу люди отдыхают...
     - Скажите, конечно, - кивнул Беркович и, попрощавшись, поднялся в квартиру Подольского.
     - Ваш отец часто вспоминал свою жизнь в концлагере? - обратися он к Лизе.
     - Никогда, - хмуро ответила она. - В семье эта тема была табу. Ему столько пришлось пережить...
     - А музыку Вагнера он слушал?
     - Да вы что, инспектор? Под эту музыку в лагере вели людей в газовые камеры! Уж это я знаю, отец говорил, что когда он слышит Вагнера, у него замирает сердце и кажется, что его сейчас убьют. Он очень нервно реагировал, когда прочитал в газетах о том, что оркестр Ришон ле-Циона исполнил какую-то пьесу Вагнера...
     - Боюсь, - сказал Беркович, обращаясь к эксперту, - что мы не сможем предъявить Рошалю обвинение в убийстве, хотя убил Подольского именно он.
     - Что? - одновременно воскликнули Лиза и Рон.
     - Видимо, Рошаль недавно узнал о том, что профессор был в лагере и смертельно боялся музыки Вагнера, - сказал Беркович. - Я обратил внимание, когда был в его квартире: у него много дисков современной музыки, в том числе народной, и среди них - единственный диск с Вагнером. Выглядело это, как ворона в стае гусей... Он дождался, когда профессор сел на балконе пить кофе, раскрыл окно и врубил на полную мощность "Полет валькирий".
     - Господи... - прошептала Лиза. - То, от чего мы отца всегда ограждали!
     - Сердце у него было здоровое, - продолжал инспектор, - но возраст, воспоминания, эффект неожиданности...
     Молчание, казалось, тянулось вечность.
     - Да, - вздохнул Хан, - это недоказуемо и не наказуемо.
     - Я выцарапаю ему глаза! - воскликнула Лиза.
     - Постарайтесь этого не делать, - участливо сказал Беркович.
     Домой он вернулся к обеду и не стал огорчать Наташу рассказом о музыкальном убийстве. Сказал только, что расследование закончено.
     - А у Арика прорезался первый зуб! - сообщила Наташа, радостно улыбаясь.
     
     
     СМЕРТЬ В ГРОЗОВУЮ НОЧЬ
     
     Ночью началась гроза, молнии освещали спальню странным голубоватым сиянием, а гром гремел так, будто где-то неподалеку давала залп пушечная батарея. Беркович проснулся и долго лежал, прислушиваясь к тому, как стучали по оконному стеклу капли дождя, превратившиеся в струи, а скоро - в потоки. Шестимесячный Арик тоже проснулся, но не из из-за грохота небесной канонады - ребенку нужно было поменять памперс, что Беркович и сделал, не желая будить жену, спавшую, несмотря на грозу, и видевшую, наверное, очень интересный сон.
     Утром Беркович промок, пробежав несколько метров от машины до входа в управление. Не успел он повесить на вешалку плащ, с которого стекали струйки воды, как зазвонил телефон, и голос дежурного по управлению Хаима Зальцмана сказал:
     - Инспектор, вы не могли бы присоединиться к оперативной группе Дымшица? Эксперт Хан уже предупрежден.
     - Что случилось? - спросил Беркович.
     - Похоже, убийство. Улица Бограшов, там обнаружено тело Идо Кашмиэля с пулевой раной в голове.
     - Прямо на улице?
     - Нет, в квартире. Он там живет. На третьем этаже.
     Зальцман не умел докладывать четко, его каждый раз приходилось переспрашивать, из-за этой своей особенности он никак не мог продвинуться по службе и, похоже, навсегда застрял в должности сменного дежурного, несмотря на свои неполные пятьдесят лет.
     - Спускаюсь, - сказал Беркович и посмотрел в окно: дождь, похоже, прекратился, но надолго ли? Лучше взять плащ - пусть и мокрый.
     Эксперт сидел на заднем сидении и мрачно молчал. Берковичу тоже не хотелось разговаривать, так что первыми словами они перебросились, лишь войдя в квартиру погибшего ночью Идо Кашмиэля, строительного подрядчика. Тело Кашмиэля лежало в салоне в метре от журнального столика, рядом валялся опрокинутый стул. Пистолет, из которого был произведен роковой выстрел, валялся на полу - он мог выпасть из руки Кашмиэля, а мог быть подброшен убийцей, вероятности того и другого события вряд ли можно было оценить, не произведя тщательного осмотра тела. Этим занялся Хан, а Беркович подошел к стоявшему у двери патрульному, сержанту Михаэлю Дымшиц.
     - Кто обнаружил тело? - спросил Беркович.
     - Арон Мозес, - тихо, будто покойный мог услышать, сообщил сержант. - Сосед по дому, живет этажом ниже. Хотите с ним поговорить?
     - Позже, - сказал Беркович. - Он поднялся, потому что услышал выстрел?
     - Нет, выстрела он не слышал. А может, слышал, но не обратил внимания - вы же помните, какая ночью была гроза. По его словам, он говорил с Кашмиэлем вчера вечером и обещал утром зайти. Зашел и...
     - Понятно, - кивнул Беркович и вернулся к телу.
     - Все, в общем, ясно, - сказал Хан, поднимаясь с колен. - Пуля попала в левую часть лба и застряла внутри. Смерть наступила мгновенно. Стреляли с близкого расстояния - максимум полметра, судя по следам пороха.
     - Самоубийство? - спросил Беркович.
     - Может, да, может, нет. На рукоятке пистолета следов нет, а на руке Кашмиэля нет перчатки. Платка, в который он мог обернуть рукоятку, тоже не видно. С другой стороны, положение тела, правой руки и лежащего на полу оружия показывает, что Кашмиэль мог выстрелить в себя сам.
     - Дверь в квартиру была не заперта, - заметил Беркович. - Сосед утром поднялся и вошел, когда Кашмиэль был уже мертв. Кстати, когда он умер?
     - Предварительно могу сказать: между одиннадцатью вечера и двумя часами ночи.
     - Если в квартире был посторонний, он должен был наследить, ведь шел ливень.
     - Не обязательно, - возразил Хан. - Убийца мог прийти до начала дождя - ведь гроза началась после полуночи.
     С этим Беркович не мог не согласиться, но все-таки внимательно осмотрел пол в гостиной. Следы здесь, конечно, были, но, похоже, только сержанта Дымшица и самого Берковича. Закончив осмотр, инспектор вернулся к журнальному столику и начал перекладывать лежавшие на нем бумаги. Здесь были многочисленные письма из банков, счета, доверенности, накладные - типичная канцелярия строительного подрядчика. Одно только...
     - Похоже, у Кашмиэля были большие неприятности, - сказал Беркович, показав Хану несколько бумаг. - Смотри, банк требует немедленного возврата долга - пятьсот сорок тысяч шекелей. А вот письмо из кредитной компании - тут тоже долг очень велик. И еще: ты заметил, что на столике слой пыли? И на всех деревянных поверхностях. Кашмиэль либо не жил здесь довольно долгое время, либо не подходил ни к одному предмету мебели, иначе оставил бы следы.
     - Там нет предсмертной записки? - поинтересовался Хан. - Это нам бы очень облегчило жизнь.
     - Нет, - покачал головой Беркович. - Знаешь, я, пожалуй, поговорю с соседом, обнаружившим тело. Он знал Кашмиэля и может сообщить недостающую информацию.
     Арон Мозес сидел у себя на кухне и завтракал - перед ним стояла тарелка с огромным куском пиццы.
     - Какое несчастье! - воскликнул Мозес, пригласив Берковича сесть, но не предложив даже стакана колы. - Я в себя не могу прийти!
     - Вы хорошо знали Кашмиэля? - спросил инспектор.
     - Прекрасно знал! Прекрасно! Лет десять. Замечательный человек. Правда, в последнее время ему не везло. Страшно не везло. Страшно! Год назад жена сбежала с любовником. Он так мучился! А потом начались неприятности. Вы знаете, инспектор, строительный бизнес - как ловушка. Попался - и все. Квартиры сейчас не очень-то покупают, а он взял большие суммы в долг. Я не знаю, сколько, Идо не говорил, но - большие. И с него начали требовать. А что он мог отдать? Вы знаете, инспектор, он был даже вынужден скрываться! Последний месяц он не жил дома...
     - А где? - спросил Беркович.
     - Понятия не имею, он не говорил, я не спрашивал. А вчера вечером Идо позвонил, сказал, что приехал ненадолго, утром уедет, скорее всего, навсегда. Ну, я понял, что он решил свалить из Израиля - подальше от банков и кредиторов. Он сказал, чтобы я утром пришел попрощаться, ну я и поднялся. Было часов восемь, Идо обычно встает рано... Дверь была не заперта, а он лежал и...
     Мозес мрачно замолчал.
     - Может быть, вы слышали вчера вечером какой-нибудь шум из квартиры Кашмиэля? - спросил Беркович. - Может, к нему кто-то приходил? Может, они там спорили? Ведь квартира соседа прямо над вами...
     - Нет, - мотнул головой Мозес. - Ничего не слышал. Может, кто-то и приходил, но шума не было.
     - Спасибо, - сказал Беркович и вернулся в квартиру Кашмиэля, где эксперт Хан уже завершил осмотр тела.
     - Похоже, у него была причина покончить с собой, - сказал инспектор. - Но равно были мотивы и для убийства. Большие долги. Кредиторы его искали, и он скрывался. Около месяца его не было дома, вчера он вернулся, а сегодня собирался опять куда-то смотаться. Похоже, деньги он брал не только в банках, но и на сером рынке, а там народ крутой, ты знаешь. Могли и убить.
     - Это облегчает задачу, не так ли? - спросил Хан.
     - Конечно, - согласился Беркович. - Документы сохранились, найти, у кого именно из "серых" кредиторов Кашмиэль брал деньги, труда не составит. Правда, есть один момент... Убийца должен был прийти сюда до начала дождя, верно?
     - Конечно, мы уже говорили об этом.
     - Да. А выстрел раздался после полуночи, когда уже гремела гроза.
     - Согласен, - кивнул Хан.
     - Значит, минимум час Кашмиэль находился в квартире с убийцей. Чем они занимались? Нет грязной посуды, окурков. В салоне полный порядок. Сосед никаких громких разговоров не слышал. Они что, сидели тут тихо и обсуждали долг Кашмиэля, а потом убийца достал пистолет и выстрелил?
     - Кстати, о пистолете, - оживился эксперт. - Пока тебя не было, я созвонился с Шулей из отдела регистрации. Судя по номеру на оружии, это пистолет Кашмиэля, и у него есть разрешение.
     - Вот видишь! Убийца должен был знать, где хозяин квартиры хранит оружие...
     - Не обязательно, - пожал плечами Хан. - Ты же только что сказал: Кашмиэль скрывался и только вчера вернулся домой. Оружие у него наверняка было с собой. Он мог положить его где-то... Скажем, на журнальном столике.
     - Из этого следует, - заметил Беркович, - что предполагаемый убийца изначально не собирался убивать. Иначе принес бы с собой оружие.
     - Тоже не обязательно. У него могло быть оружие, но он увидел пистолет Кашмиэля и решил воспользоваться. А потом протер рукоятку.
     Беркович вынужден был согласиться с тем, что это вполне вероятно. Эксперт разрешил унести тело, и санитары положили погибшего на носилки. Когда за ними закрылась дверь, Беркович опустился на колени и еще раз внимательно осмотрел пол. Затем перешел к журнальному столику, но не стал заново перекладывать бумаги, а только осмотрел блестящую полированную поверхность.
     - Смущает меня эта тишина, - сказал он эксперту. - Если бы Кашмиэль несколько часов находился в квартире с убийцей, они бы наверняка повздорили, и порядка здесь тоже было бы меньше.
     - Убийца мог навести порядок уже после того, как Кашмиэль умер, - высказал предположение Хан.
     - Мог. Но если он хотел, чтобы мы приняли смерть Кашмиэля за самоубийство, почему протер рукоятку?
     - Как почему? - удивился эксперт. - На ней же были отпечатки его пальцев.
     - Да-да. Но он должен был вложить пистолет в ладонь убитого, чтобы оставить следы пальцев Кашмиэля!
     - Теоретически ты прав, Борис, - вздохнул Хан. - Но убийца вряд ли был так спокоен и вдумчив, как сейчас ты. О том, чтобы стереть свои отпечатки, он позаботился, а о том, чтобы оставить следы Кашмиэля, мог просто забыть.
     - Мог, - согласился Беркович. - А почему поверхность журнального столика вся покрыта пылью, и только со стороны дивана, пыли нет, будто здесь лежал лист бумаги, а потом его забрали?
     - Вопрос странный, - рассердился эксперт. - Эти двое наверняка занимались бумагами. Удивительно не это, а то, что они не наследили на всей поверхности столика.
     - Так я и говорю! - воскликнул Беркович. - И еще. Если утром Кашмиэль собирался уезжать, то где билет? Я осмотрел бумаги, проосмотрел документы - ничего.
     - Билет можно купить и на автобусной станции...
     - От кредиторов он мог скрыться только за границей. На самолете. Где билет?
     Беркович еще раз окинул внимательным взглядом салон. Кроме журнального столика, дивана и двух кресел здесь стояли телевизор на тумбочке, полированная стенка с баром и стойка с компакт-дисками. На полке, висевшей над телевизором, стояли десятка два книг в ярких обложках. Беркович подошел и начал по одной снимать книги с полки и перелистывать их.
     - Что ты делаешь? - поинтересовался эксперт.
     - Сам толком не знаю... - протянул Беркович и подхватил на лету выпавший из одной из книг лист бумаги. - Ага, вот!
     Он развернул лист, прочитал написанное и протянул бумагу Хану. Это был текст, написанный от руки:
     "Я больше не могу. Весь в долгах. Не держите зла. Прошу: похороните по-человечески". Подпись, дата и время.
     - Час ночи, - пробормотал эксперт. - Черт побери! Но почему он положил записку в книгу?
     - Это не он положил, - сказал Беркович.
     - А кто? - недоумевал Хан. - И если Кашмиэль покончил с собой, то кто протер пистолет? И зачем?
     - Сейчас узнаем, - заявил инспектор и пошел из квартиры. Вернулся он через несколько минут, ведя под руку понурого соседа. Беркович протянул Мозесу записку Кашмиэля и сказал:
     - Здесь наверняка есть ваши следы. Вы думали, что мы не найдем эту бумагу?
     - Ни о чем я не думал! - взорвался Мозес. - Я только хотел, чтобы этот подлец ответил за смерть Идо! Если бы не он, Идо не наложил бы на себя руки!
     - Вы имеете в виду Сильвана Магена? - спросил Беркович, поднимая с журнального столика одну из лежавших там расписок.
     - Да!
     - Понятно... - вздохнул инспектор. - Вы поднялись к Кашмиэлю, увидели его мертвым, пришли в страшное возбуждение и...
     - Я понял, что Идо убил себя из-за того, что у него не было денег! Я знал, что больше всего Идо взял у Магена. С банком еще можно договориться, с Магеном - нет. Это такой негодяй...
     - И вы решили представить дело так, будто Идо не покончил с собой, а стал жертвой убийцы. Протерли рукоятку пистолета, спрятали письмо...
     - Почему вы его спрятали? - подал голос эксперт. - Не надежнее ли было унести с собой?
     - Я хотел скорей от него избавиться, - пробормотал Мозес. - Оно жгло мне руки.
     - По сути, - сказал Хан, когда полчаса спустя сидел с Берковичем на заднем сидении полицейского автомобиля, мчавшегося в управление, - по сути Маген довел Кашмиэля до самоубийства и остался чист. Я вполне понимаю этого соседа, хотя он и пытался направить следствие по ложному пути.
     - Тоже мне борец за справедливость, - буркнул инспектор. - Чего он добился? Да и действовал глупо, я даже на минуту подумал, что он - убийца.
     - Ты оставишь Магена в покое?
     - Это не по моей области, - сказал Беркович. - Передам материалы инспектору Бранноверу, это по его части. Смотри-ка, опять ливень!
     
     
     СМЕРТЬ В ВАННОЙ
     
     - По-моему, у Арика температура, - сказала Наташа рано утром, когда инспектор Беркович только встал и собирался принять душ.
     Беркович приложил губы ко лбу сына и решил, что жена преувеличивает. Ребенок был теплее обычного, это верно, но ведь он спал под теплым одеялом.
     - Вроде бы ничего особенного, - сказал он и отправился в ванную. Вернувшись, он обнаружил жену с цифровым градусником в руке.
     - Тридцать семь и девять! - воскликнула Наташа. - Я же говорила! Надо показать Арика врачу.
     - Ты думаешь, что есть смысл выносить ребенка на улицу в такую погоду? - спросил Беркович, прекрасно понимая, что Наташа все равно не успокоится, пока не узнает точно, что происходит с сыном. Приехав на работу, он позвонил жене на сотовый телефон, но аппарат был отключен - должно быть, Наташа уже была в кабинете врача и не хотела, чтобы звонки прерывали медицинский осмотр.
     По мнению Берковича беспокоиться было не о чем, но он все равно думал о больном ребенке, когда позвонил сержант Соломон и попросил присоединиться к его оперативной группе.
     Ехать пришлось довольно далеко, и на место инспектор Беркович прибыл только через полчаса. По дороге он несколько раз звонил Наташе, но ее телефон все еще был отключен.
     В квартире на втором этаже старого дома инспектор обнаружил не только сержанта Соломона, но и эксперта-криминалиста Рона Хана, приехавшего несколько минут назад и проводившего осмотр женского тела, лежавшего в ванне с уже остывшей водой. На кафельном полу рядом с ванной лежал черный от копоти электрический нагреватель с обугленной спиралью.
     - Бедняжка погибла от удара током, - сказал Хан, поздоровавшись с Берковичем. - Вряд ли тут есть для тебя дело. Обычное бытовое разгильдяйство. Нагреватель стоял на полке. Очень опасное место. Женщина, видимо, захотела переключить клавишу регулятора мощности, сделала неостородное движение и...
     - Понятно, - кивнул Беркович, отворачиваясь. Погибшей было лет двадцать пять, у нее было красивое точеное лицо, но плоская фигура, о таких женщинах говорили обычно: "Вот телеграфный столб". - Родственникам сообщили? У нее есть муж?
     - Нет, - вмешался в разговор сержант Соломон. - Шошана Леви жила одна, мужа у нее не было, а ребенок есть. Четыре года, мальчик. Он в детской комнате, с ним играет Лея.
     Лея Карпин была стажеркой, в полицию она пришла сразу после армии и хотела заниматься проблемными детьми. Беркович изредка встречал девушку в коридорах управления, но еще не имел возможности познакомиться.
     Настроение инспектора, и без того неважное с самого утра, испортилось еще больше. Эксперт между тем выпустил из ванны воду и приказал появившимся в коридоре санитарам уносить тело.
     - Ты со мной? - спросил он Берковича, выходя в салон. - Больше здесь делать нечего.
     - Поезжай, - отозвался инспектор. - Я подумаю, как поступить с ребенком.
     - Жаль мальчика, - кивнул Хан и направился к двери. Похоже, трагедия не произвела на него особого впечатления. Да, женщина погибла по собственной глупости и небрежности, да, остался ребенок, но ведь не она первая, не она, к сожалению, последняя.
     Закрыв за полицейскими входную дверь, Беркович направился в детскую и остановился на пороге. Лея сидела посреди комнаты на маленьком стульчике и наблюдала, как темноволосый мальчик пытался сложить из больших деревянных блоков высокую башню. Кубики падали, но упорства ребенку, видимо, было не занимать, и он заново начинал строительство.
     - Ему сказали? - спросил Беркович у Леи.
     Девушка покачала головой.
     - Не знаю, как быть, - сказала она. - Я выяснила, что у Шошаны есть родная тетя, живущая в Беэр-Шеве. Это единственная родственница, ей уже сообщили. Можно отправить ребенка к ней...
     - К тете Саре не поеду, - неожиданно заявил мальчик, продолжая водружать один кубик на другой. - Она плохая, я ее не люблю.
     - Здесь тебе будет скучно, Шай, - сказала Лея. - Мама уехала по делам, вернется не скоро...
     - А я люблю быть один, - сказал Шай. - Когда мама уходит на работу, я охраняю дом.
     - Вот как? - удивился Беркович. - Разве ты не ходишь в детский сад?
     - Нет, - Шай закончил наконец строительство и осторожно отошел от неустойчивой конструкции. - Я не люблю детский сад. Там меня бьют.
     - Умный мальчик, - сказала Лея Берковичу, - но очень неконтактный. Типичный интраверт. В детском коллективе таких не любят.
     Беркович вспомнил, каким сам был в детстве - не в четырехлетнем возрасте, конечно, а чуть постарше. Пожалуй, он тоже предпочел бы охранять дом, а не посещать детский сад. Его никто там не бил, но Беркович до сих пор помнил, что весь день до прихода матери думал только о том, как вернется домой и будет играть в своем углу с любимыми игрушками.
     Заметив колебания Берковича, Лея сказала:
     - Не волнуйтесь об этом, инспектор. Я займусь ребенком, это ведь моя работа.
     - Я хотел бы вас кое о чем спросить...
     - Да, конечно, - сказала Лея и поднялась.
     Они вышли в коридор, и девушка прикрыла дверь в детскую.
     - Кто позвонил в полицию? - спросил инспектор. - Если Шошана с сыном были дома вдвоем...
     - Соседка. Она зашла поболтать...
     - Разве дверь не была заперта?
     - Нет, вы же знаете, инспектор, многие не любят запирать входную дверь. Она вошла, стала звать Шошу и нашла ее в ванной.
     - И, конечно, подняла крик, - заметил Беркович. - А мальчик ведет себя, будто ничего не случилось.
     - Почему же? Когда сержант вызвал меня, Шай был просто в невменяемом состоянии. Плакал, рвался к маме... Мне с трудом удалось его успокоить.
     - Ну... - с сомнением произнес Беркович. - Я не знаток детской психологии, но если бы я знал, что моя мать умерла, то вряд ли стал бы строить дом из конструктора.
     - Я сказала Шаю, что мама уехала.
     - Думаете, он поверил? Он же наверняка видел мать в ванной, когда соседка подняла крик.
     - Поверил, конечно. Для ребенка его возраста смерть - понятие абсолютно чуждое.
     - Надеюсь, - вздохнул инспектор. - Хорошо, делайте, как считаете нужным.
     Он вернулся в ванную комнату и еще раз внимательно осмотрел полку, на которой стоял нагреватель перед тем, как Шошана неосторожным движением смахнула его в воду. Ему и при первом осмотре показалось, что сделать это было чрезвычайно трудно, а сейчас он убедился в том, что, стоя в ванной, дотянуться до электроприбора мог бы только человек очень высокого роста с длинными руками. Разве только встать на скамеечку. Пластиковая скамеечка действительно стояла в ванне - должно быть, Шошана сидела на ней, чтобы не погружаться в воду по шею. Но зачем женщине делать то, что, как она понимала, было опасно?
     А если... Дверь в квартиру была не заперта, войти мог кто угодно. Вошел, услышал плеск воды в ванной, обнаружил там Шошану и, прежде чем женщина успела предпринять что-либо в свою защиту, сбросил в воду стоявший на полке электроприбор. Если находиться не в ванне, а рядом, то сделать это достаточно просто - нужно всего лишь потянуть за провод, который тянулся от нагревателя к розетке.
     Беркович поднял обугленный электроприбор, водрузил на полку и попробовал потянуть за шнур. Нагреватель заскользил по гладкой поверхности, перевернулся в воздухе и грохнулся на пол рядом с ванной. Инспектор повторил свой эксперимент, на этот раз сильно дернув за провод. Прибор упал на пол с еще большим грохотом, и в ванную заглянула обеспокоенная шумом Лея.
     - Не обращайте внимания, - успокоил девушку инспектор. - Я тут провожу кое-какие опыты.
     Лея скрылась, и Беркович сделал третью попытку. Теперь он очень медленно потянул за шнур, полагая, что на этот раз нагреватель наконец упадет так, чтобы оказаться в ванне, а не рядом с ней. Однако и эта попытка не удалась - разве что грохота от падения прибора на пол было чуть меньше.
     "Странно все это", - подумал инспектор. Ни стоя, ни, тем более, сидя в ванной, Шошана не могла случайным движением сбросить нагреватель, разве что он изначально стоял на самом краю полки, причем так неустойчиво, что упал бы от малейшего сотрясения воздуха. Очень маловероятное событие. Судя по расположению полки, женщина вовсе не была такой беспечной, как предположил Беркович. Включая нагреватель, Шошана наверняка убедилась в том, что стоит он устойчиво. Или в это утро на нее нашло затмение? Конечно, это возможно...
     Неизвестный, проникший в квартиру, мог потянуть за провод, но тогда прибор упал бы не в ванну, а на пол. Чтобы сбросить нагреватель в воду, неизвестный преступник должен был встать на край ванны... Чепуха, ванна была идеально чистой, никаких следов, которые указывали бы на то, что кто-то влезал на ее край в грязной обуви. Не доказательство, конечно, следы убийца мог бы потом стереть.
     Но все равно версия такого убийства выглядела чрезвычайно маловероятной. Ведь некто должен был точно знать, что Шошана в ванной, что нагреватель включен, что женщина не поднимет крик - иначе это слышали бы соседи, звукоизоляция здесь аховая, до Берковича явственно доносились голоса из соседней квартиры. Слов, конечно, не разобрать, но это и не важно.
     А если Шошана не успела крикнуть? Может, она знала убийцу?
     Странная мысль мелькнула в голове инспектора. Он даже поморщился, отгоняя ее, но, бросив еще один взгляд на электроприбор, все же заставил себя вернуться к этой нелепой мысли и повторить эксперимент. На этот раз получилось - нагреватель, перевернувшись в воздухе, упал в ванну.
     Постояв минуту и приняв наконец решение, Беркович вышел из ванной комнату и открыл дверь в детскую, где Лея метала стрелы в мишень, а мальчик наблюдал за ней, восклицая "Есть!" при каждом удачном попадании.
     - Шай, - мягко сказал инспектор, - мама тебя утром очень обидела?
     - Она меня ударила! - воскликнул Шай, не оборачиваясь. - Мне было больно!
     - И тогда ты потянул за провод, чтобы нагреватель упал на маму и ударил ее?
     - Да, - согласился мальчик. - Какие были искры! Фейерверк!
     Лея подняла на Берковича взгляд, полный ужаса.
     - Господи! - прошептала девушка. - Это...
     Инспектор кивнул.
     - Есть только один способ столкнуть прибор в воду, - сказал он. - Нужно потянуть за шнур, но не так, как это сделал бы взрослый человек - на уровне своей груди, а снизу, на уровне груди ребенка.
     - Но зачем? - Лея не могла прийти в себя. - Шай, почему ты...
     - А почему она меня ударила? - крикнул мальчик. - Она злая, я не хочу ее!
     Беркович отступил из детской в коридор и прикрыл за собой дверь.
     Вернувшись в управление, он долго сидел за своим столом и лишь к полудню вспомнил, что так и не дозвонился до Наташи. Набрав номер, он услышал бодрый голос жены:
     - Все в порядке, Боря! Это просто вирус. Я уже дала Арику лекарство, температура упала, он спит.
     - Наташа, - сказал Беркович, - дай мне слово, что никогда не ударишь Арика.
     - О чем ты? - не поняла жена. - Что с тобой, Боря? Как я могу ударить ребенка?
     - Бывает... - пробормотал он. - Иногда ведь себя не контролируешь. Просто дай слово, хорошо?
     
     
     СМЕРТЕЛЬНАЯ ДЕКОРАЦИЯ
     
     Утро выдалось таким промозглым, что не только идти на работу, но даже открывать глаза не хотелось. К тому же, Арик посреди ночи проснулся и закатил скандал. Ничего у сына не болело - во всяком случае, когда Наташа поднималась и входила в детскую, Арик переставал кричать, лицо его озарялось улыбкой, он дрыгал ножками, проявляя дружелюбие.
     - Ему просто хочется играть, - сказала Наташа.
     - В два часа ночи? - пробормотал Беркович и накрылся с головой одеялом.
     Это не помогло. Арик утихомирился часа через два, и Беркович не помнил, то ли он все-таки потом заснул, то ли так и ворочался до утра. Голова, во всяком случае, болела так, будто он всю ночь бодрствовал, решая сложную проблему: убил Арона Шпигеля кто-то из работников театра или это все-таки сделал посторонний?
     Беркович размышлял над этой проблемой вторые сутки, но не продвинулся ни на шаг, если, конечно, считать шаги только в правильном направлении.
     Позавчера вечером во время спектакля "Странные люди" в театре "Барабан" был убит выстрелом из пистолета артист Арон Шпигель, игравший роль главного героя. Заканчивалось второе действие, оставалось отыграть последнюю сцену - как граф Бональдо (артист Арон Шпигель) настигает своего смертельного врага Джино Гадони (артист Марк Тараш) и после короткого нервного диалога выпускает в него две пули из бутафорского - какой еще может быть на сцене? - пистолета. Пистоны обычно хлопали так, что у зрителей в первых рядах закладывало уши.
     Так произошло и на этот раз. Тараш картинно схватился обеими руками за грудь и повалился на спину, а Шпигель, вместо того, чтобы воскликнуть: "Боже! Я убил его!", испустил вопль и упал в трех метрах от ничего не понявшего коллеги.
     Помощник режиссера тоже в первые мгновения ничего не понял. Он даже спросил громким шепотом у Шпигеля, что тот себе позволяет, но ответа не получил. Лишь увидев, как вокруг головы артиста расплывается темное пятно, помощник режиссера дал команду опустить занавес.
     Инспектор Беркович и эксперт-криминалист Хан, прибыв по вызову вместе с оперативной группой, констатировали смерть артиста, последовавшую от пулевого ранения в затылок. Стрелял - это не вызывало сомнений - кто-то, стоявший позади деревянной декорации, изображавшей старую мельницу. Между досками было достаточно щелей, прицелиться и выстрелить не составляло труда, особенно если учесть, что Шпигель стоял в тот момент в полуметре от декорации.
     Зрителей, желавших знать, что да как, уговорили покинуть театр, а все двери, что вели за сцену, закрыли. Заперли и рабочий выход из театра. По словам вахтера, никто не выходил через этот выход после начала второго действия. По словам помощника режиссера, стоявшего в кулисе, никто не проходил и не пробегал мимо. Тем не менее, тщательный осмотр показал, что ни одна живая душа за декорацией не пряталась и даже не оставила никаких следов своего пребывания.
     За сценой в тот момент было всего одиннадцать человек, и все они уверяли, что видели друг друга. Помощник режиссера стоял в главной кулисе, два актера и актриса, исполнительница роли героини, находились в коридорчике, который вел в гримуборные, но оттуда прекрасно видели сцену и помощника режиссера. Семь человек - рабочие, пожарный и осветитель - занимались своим делом по разные стороны сцены, но видели и друг друга, и помощника режиссера, и группу актеров в коридоре. Никто, по их словам, за декорацию не заходил и никто не выходил оттуда до прибытия полиции.
     И разумеется, ни у кого не оказалось при себе огнестрельного оружия. Процедура, конечно, неприятная, но всех пришлось обыскать, а потом еще и в закулисной части обыск провели, что заняло большую часть ночи. За это время Беркович допросил всех задержанных, а потом отпустил их, потому что никаких причин для подозрений не оказалось.
     С тех пор прошло больше суток, Беркович надеялся отоспаться, но игры Арика не позволили этого сделать. На работу инспектор пришел с такой тяжелой головой, что ясно было: ничего путного он в этот день не придумает. Но и пускать дело на самотек тоже было нельзя, и Беркович поехал в театр, где в эти утренние часы не было никого из артистов, а рабочие сцены устанавливали декорации для репетиции вечернего спектакля. Инспектор прошел в кабинет главного режиссера Ноаха Ахимеира, который на позавчерашнем спектакле не был и ничем следствию помочь не мог.
     Из часового разговора Берковичу удалось узнать, что акером Шпигель был замечательным, но в личной жизни ему не везло - жена от него ушла два года назад. В театре Шпигеля не любили за его острый язык удивительное умение устраивать гадости, которые он почему-то считал смешными розыгрышами. Не любили - это еще мягко сказано. Многие его просто ненавидели и с удовольствием пустили бы Шпигелю пулю в затылок. Одно дело, впрочем, желать чего-то, и совсем другое - осуществить желание на деле, причем так, чтобы никто из находившихся за кулисами людей этого не заметил.
     - Придется отказаться от пяти спектаклей, - вздохнул Ахимеир. - В них у Шпигеля не было замены.
     - А Тараш? - спросил Беркович. - Он хороший актер?
     - Хороший, - кивнул Ахимеир. - Но Гамлет, к примеру, из него не получится. Кстати, жена Шпигеля ушла именно к Тарашу, так что, когда во время спектакля Арон стрелял в Марка, мне всегда казалось, что он представлял, как делает это на самом деле.
     - На самом деле, - напомнил Беркович, - убит оказался не Тараш, а Шпигель.
     После разговора с режиссером голова разболелась еще сильнее. Версия не прорисовывалась. Но кто-то же из одиннадцати допрошенных вчера людей имел и мотив, и возможность - ведь никто, кроме одного из них, не имел физической возможности убить Шпигеля! Впрочем, и эти одиннадцать такой возможности практически не имели, если действительно все время находились в поле зрения друг друга. Да и оружия у них не было, и на пальцах не оказалось следов пороховой гари. Никто из них в тот вечер не стрелял, это Рон Хан утверждал уверенно, и у Берковича не было основания не доверять выводам экспертизы.
     Инспектор хотел вернуться домой пораньше, чтобы немного поспать и привести мозг в рабочее состояние, но вместо этого принялся перечитывать протоколы ночных допросов. Одиннадцать человек. Действительно ли они каждый момент времени видели друг друга? Помощник режиссера видел стоявшего в противоположной кулисе пожарного, тот, в свою очередь, наблюдал за осветителем, осветитель видел стоявших в коридоре артистов, те были вместе и, следовательно, никто из них не убивал... В общем, заколдованный круг. А Марк Тараш, в которого Шпигель стрелял из своего пугача, видеть ничего не мог, поскольку после выстрела должен был упасть и глядеть в потолок, изображая покойника.
     Перед тем, как отправиться домой, Беркович спустился в подвал, в отдел судебной экспертизы, где застал Хана, вносившего в компьютер какие-то числа.
     - Я так и не нашел, за что уцепиться в деле Шпигеля, - признался инспектор. - Мистика какая-то.
     - Я тоже весь день над этим размышлял, - сказал Хан. - Версии не моя область, но то, что никто из этой компании не стрелял, - объективный факт. Когда человек стреляет из пистолета, на ладони в течение некоторого времени обязательно можно обнаружить следы пороха...
     - Что ты мне рассказываешь? - воскликнул Беркович. - Я прекрасно понимаю, что никто из них стрелять не мог. Но стрелял же! Никто не мог незамеченным проникнуть за декорацию. Но проник же! И никто не мог из театра выйти, чтобы вахтер его не заметил.
     - А если все-таки вышел? - спросил Хан. - Если кто-то мог невидимкой проникнуть за кулисы, он мог таким же невидимкой пройти мимо вахтера.
     - Или... - медленно сказал Беркович. - Послушай, Рон, я вспомнил одну фразу, которую мне сказал главный режиссер театра. "Шпигель стрелял в Тараша так, будто хотел это сделать на самом деле".
     - И что? - поднял брови эксперт. - Убили-то Шпигеля, а не Тараша.
     - Тараш увел у Шпигеля жену, - напомнил Беркович.
     - Так ведь Тараш увел у Шпигеля, а не наоборот!
     - Шпигеля все ненавидели.
     - Не пойму я, куда ты клонишь, - пожаловался Хан.
     - Пойду, - вздохнул Беркович. - Появилась одна мысль, но никак не думается, голова, как бревно...
     Поужинав и пропустив мимо сознания рассказ Наташи о том, как они с Ариком гуляли в парке, Беркович неожиданно спросил:
     - Ты еще дружишь с Дорой?
     - Ну... - растерялась Наташа. - Мы болтаем по телефону. Но почему ты...
     - Она все такая же театралка? И в "Барабан" ходит?
     - Конечно.
     - Спроси у нее, пожалуйста, были ли она на позавчерашнем представлении. Там артиста убили...
     - Я и спрашивать не стану. Она мне уже три раза эту историю рассказывала: как перед самым концом спектакля кто-то стрелял в главного героя.
     - Значит, она там была?
     - Была. А что, ты ведешь это дело?
     - Я хочу поговорить с Дорит, - воскликнул Беркович, - позвони ей и дай мне трубку.
     Минуту спустя он задал наконец мучивший его вопрос:
     - Дорит, там ведь по ходу пьесы Бональдо должен был стрелять в Гадони.
     - Да, а вместо этого сам вдруг упал и...
     - Что значит "вместо этого"? Артист Тараш упал, когда в него стрелял артист Шпигель. Звук выстрела из-за декорации слился со звуком пугача...
     - Может, Тараш и упал, - неуверенно сказала Дора. - Я не видела, его ведь на сцене не было.
     - Как не было? - поразился Беркович.
     - Ну как... Они спорили, перешли на крик, потом Бональдо - то есть, Шпигель - вытащил пистолет, а Гадони - ну, Тараш - бросился бежать, и Бональдо выстрелил ему вслед. Один раз, потом еще, а потом упал.
     - Вот как! - вскричал Беркович. - Спасибо, Дора, вы просто гений!
     Положив трубку, он тут же набрал домашний номер эксперта Хана.
     - Рон, - сказал Беркович, - мы оба лопухи. Мы проверили всех, кроме Тараша.
     - А его-то зачем было проверять? - удивился Хан. - Кто совсем уж никак не мог убить Шпигеля, так это Тараш. Он же лежал на сцене...
     - Должен был лежать, согласно пьесе! Но его на сцене не было. Он выбежал за кулисы, обогнул декорации, выстрелил в Шпигеля и вернулся - в это время уже началась паника, занавес опустили, так что ему даже и ложиться не нужно было.
     - Но его видели сотни людей, включая и тех, что стояли за кулисами!
     - Если ты говоришь о зрителях, то они Тараша как раз и не видели. А если говоришь о тех, кто стоял за сценой... Я думаю, все они соучастники этого преступления.
     На следующее утро, уже оформив нужные документы, Беркович рассказывал инспектору Хутиэли:
     - Шпигеля в театре ненавидели и сговорились убить. Все, кто был в тот вечер за кулисами, знали, что произойдет, и заранее обсудили, что станут говорить полиции. А зрители восприняли все произошедшее, как деталь представления. И то, что после выстрела Шпигеля Тараш бросился бежать, и то, что Шпигель выстрелил ему вслед - а что ему оставалось делать? Он наверняка в эти последние секунды жизни не понял, почему Тараш не падает, но продолжал играть роль. А я был уверен, что уж кто-кто, а актер, лежавший на сцене, не мог иметь отношения к убийству...
     - Это твои предположения, или ты уже получил доказательства? - поинтересовался Хутиэли.
     - Оружие. Пистолет найден при обыске в квартире Тараша. Калибр соответствует, Рон сейчас проводит баллистическую экспертизу.
     - Ну что ж, - улыбнулся Хутиэли, - поздравляю, Борис, и радуюсь вместе с тобой.
     - Да мне не до радости, - махнул рукой Беркович. - Мне бы поспать часов десять...
     
     
     СМЕРТЕЛЬНАЯ ВЕЧЕРИНКА
     
     Инспектор Беркович позвонил домой вскоре после полудня и сказал извиняющимся голосом:
     - Знаешь, Наташа, я не уверен, что сумею вернуться к пяти.
     - А что случилось? - осторожно спросила Наташа, зная, как не любит муж говорить о деле, если в расследовании еще не поставлена точка.
     - Женщину отравили, - коротко объяснил Беркович.
     Он выключил телефон и, спрятав его в боковой карман, вернулся в большую комнату, откуда вышел минуту назад, чтобы позвонить Наташе. Здесь ничего не изменилось за это время: тело Жаклин Визель лежало у журнального столика, на котором стоял пустой поднос. Четверо гостей сидели в разных концах салона на принесенных из кухни пластиковых стульях, Йосеф, муж Жаклин, откинулся в своем инвалидном кресле - лицо его ничего не выражало, а слепые глаза были, как всегда, неподвижны.
     "Мужественный человек, - подумал Беркович. - После смерти жены он стал совершенно беспомощным. Но держится, хотя все произошло на его глазах"...
     Он сразу поправил себя: при Йосефе все произошло, это да, но не на его глазах - муж Жаклин потерял зрение и стал инвалидом через год после их свадьбы двадцать лет назад. На химическом заводе, где он работал, произошел взрыв, и с тех пор они жили на его пенсию и на то, что зарабатывала Жаклин. Детей у Визелей не было, и Беркович не знал - по чьей вине или по чьему желанию. Визели часто принимали гостей, это скрашивало жизнь Йосефу, а Жаклин делала все, чтобы угодить мужу, которого просто боготворила.
     Обычно гости приходили к Визелям по вечерам, но сегодня собрались рано, потому что была пятница и Жаклин хотела устроить субботнюю трапезу. Гости сидели в салоне, пили кофе и беседовали. Тем для разговора было достаточно...
     Приглашены сегодня были две пары: Ализа и Марк Лейбовичи, а также Лея и Мордехай Киршенбаумы. Старые знакомые семьи Визель. Сидели, разговаривали. В четыре Йосеф предложил выпить вина, Жаклин достала из бара бутылку "Кармеля", открыл ее и наполнил бокалы Мордехай, после чего хозяйка дома поставила бокалы на поднос, а поднос - на журнальный столик. Каждый подходил и брал себе бокал. Последней взяла Жаклин. Отпила глоток, сказала что-то вроде: "Как вы пьете эту гадость, вино совсем скисло" и, неожиданно захрипев, уронила бокал и схватилась обеими руками за шею.
     Начался переполох, Жаклин корчилась на полу, все суетились, Йосеф в своем кресле кричал "Что случилось? Что случилось?" Открыли окно, чтобы было больше воздуха, вызвали скорую, но Жаклин умерла раньше, чем приехали медики.
     В суматохе кто-то из гостей (возможно, убийца) наступил на упавший из руки Жаклин бокал, и эксперт Рон Хан с трудом сумел собрать на плитках пола несколько капель вина. Он забрал на экспертизу и эти капли, и осколки, и бутылку, а заодно остальные бокалы, в которых, конечно, не было яда, поскольку все выпили и остались живы.
     - Могу я для допроса воспользоваться вашей кухней? - спросил Беркович у Йосефа. Тот повернул в его сторону голову, прислушался к интонациям голоса, коротко ответил "да" и вновь погрузился в себя.
     Инспектор вызвал сначала Мордехая Киршенбаума, который открывал злополучную бутылку.
     - Я только открыл ее штопором, - задавленным голосом сообщил свидетель, - и больше не трогал. Жаклин разлила вино - это все видели, - поднесла бокал мужу, а потом поставила поднос на журнальный столик.
     - Вы видели, кто в какой последовательности брал бокал?
     - Нет, мы были увлечены разговором, обсуждали палестинские беспорядки...
     - Если кто-то бросил в какой-нибудь бокал капсулу с ядом, это могло остаться незамеченным?
     - Конечно! Поднос стоял на столике, а мы все или ходили по комнате, или сидели на диване, моя жена выходила в туалет, потом вернулась, сам я вообще ничего не видел.
     - Вы уверены, что Жаклин взяла бокал последней?
     - Ну... Во-первых, она всегда так делала, мы же не впервые собираемся. И во-вторых, когда она брала бокал, я случайно бросил взгляд на поднос - он был пуст.
     - Какие отношения связывали вас с семьей Визель?
     - Вы ищете мотив, инспектор? Не было у меня никакого мотива! И у Леи не было. Жена моя с Жаклин давно дружит, какие еще мотивы? Чушь!
     Мордехай, похоже, потерял над собой контроль, и Беркович отпустив свидетеля, вызвал Лею Киршенбаум. Она полностью подтвердила показания мужа. На вопрос о том, кто мог подложить яд, Лея ответила, как и Мордехай:
     - Да кто угодно! И Ализа могла, и Марк, никто на бокалы не смотрел, все кричали, что арабов нужно давить танками...
     - Мужа своего из списка вы исключаете? - спросил Беркович и не стал продолжать, встретив возмуженный взгляд Леи Киршенбаум. На вопрос о возможных мотивах убийства Лея ответила, что таковых попросту не существует.
     - Сколько бокалов стояло на подносе, когда вы взяли свой? - задал Беркович последний вопрос.
     - Четыре. Это точно, потому что я взяла бокал первой. После Йосефа, конечно, сначала Жаклин передала бокал мужу.
     Отпустив Лею, Беркович ненадолго задумался. Похоже, что убийца - тот, кто взял свой бокал предпоследним. Он видел, что остался один бокал, и бросил в него яд. Иначе как убийца мог быть уверен, что яд достанется именно тому, для кого предназначен? Похоже, что гости так были увлечены спором, что вообще не обращали внимания на то, кто что пьет, и бросить яд для убийцы не составляло трудностей.
     Допрос Ализы и Марка Лейбовичей не дал никаких новых сведений. Ализа была уверена, что когда брала свой бокал, на подносе оставалось еще несколько, но на вопрос - сколько именно - ответить не могла: не обратила внимания. Марк не был уверен и в этом. Взял свой бокал механически, продолжая ругать Арафата. О мотивах убийства супруги Лейбович имели одинаковое мнение: какие еще мотивы, инспектор? Ужас, ужас и ужас. И ничего больше.
     Допрос Йосефа Беркович оставил напоследок - инспектор просто не знал, как разговаривать с этим человеком. Внешне Йосеф держался молодцом, но пальцы его так сжали подлокотники кресла, что костяшки побелели.
     - Вы давно знаете этих людей? - спросил Беркович, когда сержант Клугер вывел четверых подозреваемых в одну из спален, и инспектор остался с Йосефом наедине.
     - Да, - кивнул Йосеф.
     - Возможно, вы слышали, кто как двигался по комнате, ведь у вас...
     - Да, у меня, как у всякого слепого, все в порядке со слухом, - перебил Йосеф. - Но у этого негодяя не было необходимости брать бокал предпоследним. Мы ведь не один десяток раз собирались, выработался ритуал. Расставляя на подносе бокалы, жена всегда пробовала вино первой и свой бокал отставляла чуть в сторону. Никто его не брал, но все знали, что этот бокал - для Жаклин.
     - Вот как! - воскликнул Беркович. - Но почему никто не упомянул об этом?
     - Ну... Наверное, боялись. Ведь тогда каждый оказывается под подозрением, верно?
     - Да, - согласился Беркович. - Теперь хотя бы ясно, что, когда ваша жена отпила из своего бокала в первый раз, яда там еще не было.
     - Вы обыскали их? - спросил Йосеф, голос которого никак не выдавал волнения. - Если у кого-то был яд...
     - Это будет сделано, - сказал Беркович, - хотя, согласитесь, надо быть идиотом, чтобы держать при себе вторую капсулу.
     Йосеф прерывисто вздохнул.
     - У вас есть другие родственники? - участливо спросил инспектор.
     - Да, - сказал Йосеф, - за мной есть кому ухаживать, если вы это имеете в виду. В Нью-Йорке живет моя сестра Джой, она давно звала нас с Жаклин к себе... Найдите убийцу моей жены, инспектор!
     - Обязательно, - пробормотал Беркович. Он понимал, что предстояла долгая работа. Конечно, в конце концов он вычислит преступника, но сколько времени придется потратить, чтобы допросить всех родственников и знакомых Лейбовичей и Киршенбаумов, разобраться в их биографиях и в конце концов отыскать мотив? Найти, где преступник взял яд, - тоже кропотливая работа.
     - Сейчас я закончу, - сказал Беркович, - и вам пришлют сиделку, я позабочусь об этом.
     - Спасибо, инспектор, но не стоит, - отозвался Йосеф. - Дома я прекрасно ориентируюсь и с кресла могу вставать тоже - правда, ненадолго, на минуту, не больше, потом начинаются боли... Ничего, до приезда Джой я выдержу. Вы ведь дадите ей телеграмму?
     - Да, немедленно, - сказал Беркович.
     Он прошел в спальню, где дожидались подозреваемые, и задал вопрос, ни к кому конкретно не обращаясь:
     - Йосефу Жаклин подала бокал сама?
     - Нет, на подносе, - сказала Лея.
     - Понятно, - протянул инспектор и, подозвав сержанта, сказал ему несколько слов. Тот кивнул и вышел из комнаты.
     - Вы все говорили, - продолжил допрос Беркович, - что Жаклин души в муже не чаяла.
     - Она его обожала! - воскликнула Ализа.
     - Безумно, - согласился Мордехай.
     - Выполняла любой его каприз, - добавила Лея.
     - Если бы он, к примеру, попросил ее достать где-нибудь цианид и изготовить капсулу, - сказал Беркович, - она бы сделала и это?
     - Конечно, - хором ответили все четверо.
     - И даже не спросила бы, зачем ему это нужно? Она могла подумать, что он хочет покончить с собой...
     - Потому что он инвалид? - спросил Марк. - Вы не знаете Йосефа, инспектор, и не знали Жаклин. Он слишком любит жизнь, чтобы с ней расстаться, к положению своему давно привык и находит в нем свои плюсы. А Жаклин слишком любит... любила его, чтобы задавать вопросы. Йосеф сказал - значит, это закон.
     - Понятно, - еще раз протянул Беркович и надолго замолчал. Из салона послышались какие-то крики, что-то упало, и инспектор, извинившись, вышел из спальни.
     Йосеф, видимо, пытался встать с коляски, но неудачно - он лежал на полу, его поднимали двое полицейских, а сержант Клугер протягивал Берковичу на ладони три темные продолговатые капсулы.
     - Вы это хотели видеть, инспектор? - спросил он.
     - Где вы их нашли? - спросил Беркович, осторожно перекладывая капсулы в пластиковый пакет.
     - В кармане его брюк, - сказал Клугер, кивая на Йосефа, которого полицейские подняли наконец с пола и усадили в инвалидную коляску. Йосеф слепо смотрел перед собой, но больше не делал попыток подняться.
     - Вы были так уверены в том, что подозревать будут только гостей, что даже не позаботились спрятать оставшиеся капсулы? - спросил Беркович.
     Не получив ответа, он продолжил:
     - Конечно, все видели, какая у вас с женой любовь. К тому же, слепой инвалид, без Жаклин вы, как без рук... А ведь она была у вас как рабыня. Подумать только: жена сама приобрела яд! Неужели даже догадывалась, для чего он вам понадобился?
     - Но зачем он это сделал? - пораженно спросил инспектор Хутиэли, когда, отправив Йосефа в камеру, Беркович зашел к бывшему начальнику рассказать о проведенном расследовании.
     - Сразу два мотива, как я выяснил. Первый: Жаклин душила его своей любовью, бывает ведь так - он жену со временем просто возненавидел. Второй мотив: у Йосефа в Америке живет сестра, она всегда приглашала брата к себе, но с Жаклин у Джой отношения не сложились. Единственное, в чем Жаклин была тверда, как скала: она ни за что не хотела переезжать в Штаты...
     - Господи, - пробормотал Хутиэли. - Он сам это сказал?
     - Да, - кивнул Беркович. - Больше всего он удручен тем, что доставил неприятности сестре.
     - Неприятности! - воскликнул Хутиэли и выразительно пожал плечами.
     
     
     СМЕРТЕЛЬНЫЙ КОКТЕЙЛЬ
     
     - Он выпил коктейль и больше ничего, - мрачно сказал Моше Лещинский, председатель землячества, и поднял на инспектора Берковича недоуменный взгляд. Лещинский до сих пор не мог поверить, что его друга Исака Бокштейна нет в живых.
     - А что он ел? - спросил Беркович, не надеясь получить вразумительный ответ.
     - Ничего, - буркнул Лещинский. - Ничего он не ел, это я вам точно могу сказать.
     - Откуда вы это знаете? - осторожно спросил Беркович.
     - Исак никогда не ел после шести часов вечера. Только пил что-нибудь - чай, пиво, коктейли.
     - Есть ли у вас, господин Лещинский, какие-либо предположения о том, кто мог это сделать? Я имею в виду - кому из присутствовавших была нужна смерть Бокштейна?
     - Никому! - воскликнул председатель. - Его все любили! Все!
     Ну конечно. Все его любили, и кто-то из сильной любви отравил беднягу Бокштейна.
     - Понятно, - кивнул инспектор. - Хорошо, господин Лещинский, можете идти. Если будет нужно, я вас еще вызову.
     Прием, во время которого скончался Исак Бокштейн, проходил в лобби отеля "Шератон" и был посвящен десятой годовщине создания землячества. Присутствовало не так уж много народа - человек пятьдесят, люди, стоявшие у истоков, и те, кто сегодня помогал землячеству справляться с финансовыми трудностями. Бокштейн был в землячестве человеком не последним, он даже произнес речь, а потом разговаривал с гостями, и все видели, как он взял с подноса высокий бокал с коктейлем. Официант Орен, разносивший напитки, утверждал, что никто - после того, как он покинул кухню, - до подноса не дотрагивался, кроме, естественно, тех, кто брал себе коктейль, но они никак не могли что-то незаметно подбросить в чужой бокал.
     Беркович тоже полагал, что это невозможно. Тем не менее кто-то все-таки подсыпал в бокал Бокштейна сильного яду, поскольку Исак неожиданно закашлялся, схватился рукой за горло, глаза его вылезли из орбит, через несколько секунд он потерял сознание, а когда четверть часа спустя приехала "скорая", Бокштейн умирал. Скончался он на руках у медиков. Бокал, из которого он пил, стоял на длинной стойке бара - по счастливой (для кого? для Бокштейна или для судмедэксперта?) случайности, когда у бедняги началось удушье, он не уронил бокал на пол, а успел поставить его на стойку. Сосуд взяли на экспертизу, и, отпустив председателя, Беркович позвонил Рону Хану.
     - Ну что? - нетерпеливо спросил инспектор, когда эксперт поднял трубку.
     - Бокштейн умер от удушья, вызванного сильнейшим синтетическим ядом. Следы этого яда я обнаружил в бокале, из которого он пил.
     - Ага! - воскликнул Беркович.
     - Однако, - продолжал эксперт, - речь идет именно о следах. Яда в коктейле недостаточно даже для того, чтобы отравить младенца, не говоря о таком тяжелом мужчине, как Бокштейн. В нем около восьмидесяти килограммов веса, и концентрация яда должна была быть раз в сто больше.
     - И что же теперь? - спросил Беркович, сбитый с толка.
     - Не знаю, - вздохнул Хан. - Тебе виднее, ты сыщик.
     - Может, кто-то в суматохе перелил в бокал Бокштейна коктейль из другого, не отравленного, бокала? - подумал вслух инспектор. - Вот концентрация и уменьшилась.
     - Исключено, - заявил эксперт, - потому что...
     - Да я и сам знаю, - перебил Беркович. - Бокал был наполнен меньше чем наполовину. Если бы кто-то пытался разбавить напиток, бокал оказался бы полным. К тому же, непонятно, зачем убийце было рисковать и разбавлять отравленный коктейль? Все равно ведь обнаружили бы, что в напитке яд.
     - Да, логики мало, - согласился Хан.
     Закончив разговор, Беркович долго сидел задумавшись. Он уже опросил не только председателя землячества, но и всех, с кем Бокштейн общался на этой вечеринке, а также обоих официантов, хотя напитки разносил только один из них, а второй занимался закусками. В кухне никто никто отравить напиток не мог, поскольку никто не знал, какой именно бокал достанется Бокштейну. С подноса Бокштейн взял бокал сам, не выбирая, поскольку в этот момент был увлечен разговором с Меиром Бруком, журналистом русской газеты. Брук сказал уверенно:
     - Официант проходил мимо. Исак проводил его взглядом, потом щелкнул пальцами, и когда официант остановился, Бокштейн не глядя взял с подноса бокал - из тех, что были ближе к нему. Официант тоже не мог подсунуть Исаку какой-то конкретный бокал, он вообще не смотрел в нашу сторону.
     И все-таки именно в том бокале оказался яд. И Бокштейн умер. Но яд был в малой концентрации. И умереть Бокштейн не мог.
     - Он сразу начал пить из своего бокала? - спросил Беркович у журналиста Брука, очень наблюдательного человека, запоминавшего любую деталь, а потом описывавшего ее в своих статьях.
     - Он сразу отпил, - сообщил Брук, - но сделал только один-два глотка. Во всяком случае, больше он не пил, пока мы разговаривали. Что-то ему в коктейле не понравилось.
     - Почему вы так решили?
     - Он поморщился, сделав глоток.
     - Ясно, - сказал Беркович, не очень понимая, что это обстоятельство может дать следствию.
     Поговорив с журналистом, Бокштейн перешел к группе бывших земляков, стоявшей у столика с закусками. В отличие от Брука, эти люди оказались куда менее наблюдательными. Их было четверо - один показал, что Исак пил из бокала, другой - что Исак из бокала не пил, третий - что Исак взял со стола бутерброд и съел, четвертый - что Исак стоял к столу спиной и ничего на столе не трогал.
     Плохо Бокштейну стало, когда он отошел от этой группы. И Беркович знал еще, что никаких бутербродов Бокштейн не ел - во-первых, он никогда не ел после шести, а во-вторых, в его желудке не было обнаружено никакой пищи.
     И конечно, из бокала он пил.
     Мог кто-то из четверых бросить в бокал яд? Нет, не мог - уж это было бы замечено. И к тому же, не было в бокале яда в нужной концентрации!
     Заколдованный круг.
     После трагедии прошли уже почти сутки, допросы свидетелей Беркович закончил, но ему хотелось еще раз поговорить с официантами, и он отправился в "Шератон". Оба - Гилад и Орен - работали, как вчера, сегодня они обслуживали встречу болельщиков "Маккаби", проходившую в банкетном зале, огромном, как футбольное поле, на котором футболисты тель-авивской команды показывали свое мастерство. Людей здесь было раз в сто больше, чем на вчерашней вечеринке. Работали десять официантов, и Берковичу удалось отловить Гилада и Орена, когда они собирались разносить салаты.
     - Извините, инспектор, - сказал Гилад, - вы же видите, у нас совершенно нет времени разговаривать.
     - Я вас надолго не задержу, - торопливо сказал Беркович. - Я прекрасно знаю, что официанты - люди наблюдательные, любое отклонение, происшествие будет замечено.
     - Спасибо за комплимент, - сказал Орен. - Но обо всем, что видел, я рассказал еще вчера.
     - Да, конечно. Но все-таки... Важна любая мелочь. Представьте, вспомните... Гилад, вы разносили закуску и могли видеть, как Бокштейн брал бокал с подноса вашего коллеги.
     - Нет, не видел, - огорченно сказал Гилад. - И вчера я об этом уже говорил.
     - А потом? Может, потом Бокштейн попадал в поле вашего зрения?
     - Может быть, - нетерпеливо сказал Гилад, - но я же не знал, что он скоро умрет и за ним нужно следить. Я просто не обращал внимания. Если запоминать каждого...
     - И вы, Орен?
     - Знаете, инспектор, - задумчиво сказал Орен, - со вчерашнего вечера мне не дает покоя... Я действительно обратил внимание на одну мелочь. Немного странную...
     - Какую?
     - Не помню! Так, мелькнуло что-то, я тогда подумал: "Вот странно". И тут же забыл, работы было много. Потом пытался вспомнить - и без толку. Знаете, как это бывает...
     - Знаю, - вздохнул Беркович. - Давайте попробуем вместе. Что-то связанное с Бокштейном?
     - В том-то и дело, что нет! Это точно. На Бокштейна я тогда не обращал внимания - как и Гилад. Всех ведь не упомнишь. Нет, что-то другое...
     - Что-то с коктейлями?
     - Нет, пожалуй, не с коктейлями. Я держал поднос и прекрасно видел все бокалы, и руки, которые к ним тянулись. Нет, другое.
     - Какой-то человек делал что-то странное?
     - Человек? Нет... Не помню. Впрочем, это может не иметь никакого значения, инспектор.
     - А может иметь, - сказал Беркович. - Вот номер моего телефона, Орен. Если что-нибудь вспомните, сразу звоните, хорошо?
     - Да, - кивнули оба официанта.
     - В лобби сейчас кто-нибудь собирается? - спросил инспектор. - Я бы хотел посмотреть...
     - Там какие-то политики, - сказал Орен. - У них и официанты свои.
     Беркович спустился на первый этаж - в лобби оказалось не так уж много народа, инспектор узнал двух-трех членов Кнессета, но популярных политиков не было, должно быть, встреча была не из важных. Два официанта разносили напитки и закуски. На столе, как вчера, стояли тарелочки с маленькими бутербродами, салаты лежали в больших блюдах, а еще здесь были сосуды с соками и кока-колой, хрустальная чаша с кубиками льда, одноразовые стаканчики, вилочки...
     Постояв несколько минут и посмотрев, как общаются народные избранники, Беркович отправился домой, но, не проехав и половины пути, остановил машину у тротуара и достал из кармана телефон. Председатель Лещинский ответил после первого же звонка.
     - Вы, видимо, лучше других знали Бокштейна, - сказал Беркович.
     - Считайте, что да, - согласился предсетатель, - а в чем дело?
     - Он пил коктейли теплыми или со льдом?
     - Со льдом, - не задумываясь, ответил Лещинский. - Всегда со льдом. Когда он бывал у меня, я сам готовил кубики.
     - Обычные кубики?
     - Странно, что вы это спросили, инспектор! Исак любил делать лед сам и добавлял в воду разные пряности, а потом сосал эти кубики, а не клал их в бокал. Сосал и запивал коктейлем. А в чем дело?
     - Спасибо, - сказал Беркович и отключил связь.
     В отель он вернулся, когда веселье в банкетном зале было в самом разгаре. Орена нашел с трудом и с еще большим трудом заставил официанта остановиться.
     - Ваза со льдом, - сказал Беркович. - Она все время была в вашем поле зрения?
     Орен посмотрел на инспектора невидящим взглядом и неожиданно хлопнул себя ладонью по лбу.
     - Черт! - воскликнул он. - Вспомнил! Именно! Ледяные кубики! В какой-то момент, когда я проходил мимо, мне показалось, что один из кубиков странного зеленоватого цвета. Но я сразу забыл, а вы напомнили...
     - Ясно, - сказал Беркович.
     Пожалуй, теперь действительно все было ясно. Оставалось "малое" - вычислить преступника.
     - На самом деле землячество - настоящий клубок змей, - рассказывал на следующий день Беркович эксперту Хану, сидя в его лаборатории. - Там ведь немалые деньги крутятся, а Бокштейн распоряжался финансами. Лещинский утверждает, что его все любили, но это ему или мерещится, или он просто водит меня за нос. Как бы то ни было, один человек точно хотел избавиться от Бокштейна. А привычки его знал каждый - в частности, то, что он любил сосать ледяные кубики.
     - А! - воскликнул Хан. - Я понял! Отравлен был кубик со льдом, а вовсе не коктейль в бокале!
     - Вот именно. Бокштейн взял из вазы ледяной кубик, опустил в бокал, подождал, чтобы коктейль немного охладился, потом достал кубил и съел. Вот почему концентрация яда в бокале оказалась такой маленькой.
     - Ловко! Но все равно не объясняет фактов - ведь отравленный кубик мог взять из вазы кто-нибудь другой.
     - Не мог, в том-то и дело. Бокштейн любил особый лед - с добавками. Убийца дождался, когда жертва взяла бокал с коктейлем, и подложмл в вазу с ледяными кубиками еще один - зеленоватого оттенка, единственный среди белых. Никто бы не взял такой кубик, а Бокштейн предпочел именно его - он привык к таким.
     - Ловко, - повторил Хан. - И что, убийца принес на вечеринку отравленный лед в кармане?
     - В термосе, естественно!
     - Значит... - начал эксперт.
     - Вот именно - нужно найти гостя, который имел при себе небольшой термос.
     - Ну, такая работа тебе нравится, - заметил Хан. - Ищи.
     - И найду, - заверил Беркович.
     
     
     СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС
     
     - В потусторонние силы я не верю, - заявил инспектор Беркович, - а объяснить произошедшее иначе не могу. Пока не могу, - добавил он, отвечая на выразительный взгляд эксперта Хана.
     - Вот не думал, что на тебя подействует эта спиритическая атмосфера, - усмехнулся Хан. - Кто-то перерезал стилетом Вайнеру сонную артерию, и уверяю тебя, это не был нематериальный дух.
     - Конечно, - согласился Беркович. - Но ведь и ты не нашел ни орудия убийства, ни следов неизвестного в комнате, ничего?
     - Ничего, - кивнул эксперт. - Согласен, чрезвычайно странный случай. Давай-ка пройдем с самого начала, может, тебе что-то придет на ум.
     - Ну хорошо, - вздохнул инспектор. - Давай по порядку.
     - Итак, - продолжал он, - в квартире Омера Паза собрались шесть человек, включая хозяина, на сеанс спиритизма. Не в первый раз собрались, а примерно в пятидесятый. Паз живет один - жена от него ушла. По-моему, она решила, что муж спятил, когда увлекся всей этой чушью... Для спиритических опытов Паз оборудовал отдельную комнату. Стены завешаны темными портьерами, посреди стоит круглый стол, за ним пять стульев, в углу кресло, где сидит медиум. Позавчера, в среду, в двадцать часов к Пазу пришли Алиса Будкер, Дан Шай с женой Жаклин, Офер Баркан и Авшалом Вайнер, который был медиумом, то есть именно его устами якобы разговаривали вызванные духи.
     Сначала посидели в салоне, выпили по чашке кофе - спиртного в этой компании не употребляли никогда, - и направились в комнату с портьерами. Пятеро уселись за круглый стол, а Авшалом Вайнер прошел к своему креслу. Все это происходило почти в полной темноте, горела только одна свеча, стоявшая на столе.
     Авшалом обратился к присутствовавшим в комнате духам и постепенно, как это всегда бывало, впал в транс - голос его слабел, а потом он заговорил, будто женщина, и все увидели, как в комнате возникло облачко эманаций, похожее на умершую три года назад Батью, жену Офера Баркана. Как ты понимаешь, я излагаю то, что мне рассказали участники сеанса - только то, в чем их показания сходятся абсолютно.
     Итак, возник дух, и голосом Батьи Авшалом принялся отвечать на вопросы, которые задавали присутствовавшие. Баркан, как он это всегда делал, спросил, хорошо ли его дорогой Батье на том свете. Она, как всегда, ответила, что хорошо, но скучно...
     - Вот бредятина, - пробормотал Хан.
     - Конечно, - согласился инспектор, - но это то, что называется свидетельскими показаниями. Либо они все складно врут, либо в комнате действительно что-то этакое происходило.
     - Дух Батьи Баркан? - ехидно спросил эксперт.
     - Коллективная галлюцинация, скорее всего. Общий настрой, темнота, тени на стенах... Не знаю. Авшалом голосом Батьи ответил еще на несколько вопросов, но говорил все тише, его перестала слышать даже Алиса, сидевшая ближе всех. Такое бывало довольно часто - медиум уставал или духи почему-то были не в форме... На правах хозяина Паз заявил, что на сегодня достаточно. Включили свет, и лишь тогда все увидели, что Авшалом сидит, опустив голову на грудь, и рубашка его пропиталась кровью. Алиса - она врач - бросилась к медиуму и первой увидела ранку на его шее. У Авшалома была перерезана сонная артерия. Это ведь почти безболезненно, и если человек в состоянии аффекта, то может вовсе не обратить внимания. А кровь вытекает быстро. Если бы рану обнаружили вовремя, Вайнера можно было спасти. А так... Пока приехала "скорая", он умер от потери крови.
     - И все утверждают, что никто с места не вставал и к медиуму не подходил? - скептически спросил Хан.
     - Именно так. То есть, не подходил никто из материальных существ. А вот призрак Батьи даже дотронулся до Авшалома - это все видели. Или всем показалось, что они это видели.
     - Идеальное убийство! - вскричал эксперт. - Призрак является с того света, вонзает стилет в сонную артерию жертвы и удаляется. А стилет уносит с собой в потусторонний мир.
     - Вот именно, - кивнул Беркович. - В квартире, во всяком случае, орудие убийства не обнаружено. Из комнаты никто во время сеанса не выходил и даже с места не поднимался. Это они утверждают совершенно определенно.
     - Значит, либо убил все-таки призрак, либо пятеро, сидевшие за столом, врут, заранее сговорившись, - сделал вывод Хан.
     - То есть, убийство Вайнера было ими сообща организовано, да? А стилет они выбросили, пока ждали "скорую" и полицию?
     - Именно.
     - Не годится. Пятеро находятся друг с другом в довольно сложных отношениях, трудно представить, чтобы они почему-то объединились, чтобы убить человека. Да и отношение к Вайнеру... Алиса была в него влюблена, она собиралась за Вайнера замуж, это подтверждают все ее знакомые. Она готова была перегрызть за своего Авшалома глотку кому угодно. Увидев рану, она на мгновение потеряла сознание от ужаса - это утверждают все, включая саму Алису, - и лишь минуту спустя взяла себя в руки и стала оказывать первую помощь.
     - Судя по показаниям свидетелей, когда включили свет, прошло уже довольно много времени после ранения. Залитая кровью рубашка, потеря сознания...
     - Вспомни также слабеющий голос Вайнера, о котором говорят все пятеро. Голос начал слабеть, когда в комнате появился призрак.
     - Не будем о призраке! Вайнера ранили в начале сеанса, верно? Может быть, когда все еще рассаживались в полумраке? Убийца мог подойти к сидевшему в кресле медиуму, резануть по шее...
     - Нет, - с сожалением сказал Беркович. - Я думал об этом и задал наводящие вопросы. Ответы совпадают: когда Вайнер вошел в комнату, все, кроме хозяина, уже сидели за столом. Медиум прошел к креслу и сел, никто из-за стола в это время не вставал. Паз вошел последним. Он сказал "Начнем", сел между Жаклин и Офером, и все положили руки на стол. В общем, не было ни у кого ни малейшей возможности подойти к Вайнеру. Да и стилета ни у кого при себе не оказалось. Спрятать нож до появления полиции убийца не мог - все внимательно следили друг за другом, каждый очень точно описал мне перемещения остальных, начиная с того момента, как вскрикнула Алиса, и кончая временем приезда нашей бригады. Никаких противоречий.
     - Бред какой-то, - возмущенно заявил Хан. - Послушай, ты приказал обыскать присутствовавших. А квартиру? Может, он успел сунуть стилет под штору? Или бросил за кресло?
     - За кого ты меня принимаешь? - обиделся Беркович. - Разумеется, мы все в квартире перевернули вверх дном. Нет там ничего.
     - Может, убийца выбросил стилет в окно? Ты же сказал, что Паз в конце сеанса отдернул с окна штору...
     - Но окна он не открывал! Когда мы приехали, окна в квартире были закрыты, воздух был спертым, и все утверждают, что никто к окнам не подходил.
     - Значит, они все-таки сговорились, - заявил эксперт. - Другой возможности я не вижу. Или убил призрак.
     - Они не сговаривались, - упрямо сказал Беркович.
     - Но ведь других объяснений просто нет!
     - А если подойти с другого конца? - продолжал инспектор. - У всех вместе не было причин убивать Вайнера. Но если говорить о каждом в отдельности, то у кого-то мог быть мотив.
     - Попробуй поискать, - покачал головой Хан. - Что это тебе даст? Если у убийцы не было никакой возможности незаметно подойти к креслу...
     Инспектор пожал плечами. На том они и расстались - Беркович поднялся к себе в кабинет и занимался текучкой, пока секретаршая не доложила, что явились пятеро вызванных свидетелей. Инспектор подумал и попросил пригласить сначала Алису Будкер.
     Допросы продолжались до вечера, и если говорить о новой информации, то Беркович узнал только о том, что у Паза было с покойным общее дело - оба хорошо зарабатывали на биржевых спекуляциях. Алиса и Авшалом действительно собирались пожениться и даже присмотрели квартиру для совместного проживания. Супруги Шай хорошо знали Авшалома с детства, а Баркан служил с ним в одной роте. Если что-то из этого могло стать мотивом для убийства...
     На следующее утро, прежде чем ехать в управление, Беркович отправился к дому, где произошло преступление. Шестиэтажная коробка стояла в конце зеленой аллеи, окна квартиры Паза, расположенной на третьем этаже, выходили в сторону моря. Беркович прошел по аллее, внимательно осмотрел сухую землю под окнами. Если сюда что-нибудь и выбросили, обнаружить сейчас следы падения было невозможно.
     В самой квартире делать было вроде бы нечего, но инспектор увидел, как в салоне кто-то раздвинул оконные рамы, и решил все-таки подняться. На звонок открыл Омер Паз.
     - Инспектор? - удивился он. - У вас есть ко мне вопросы?
     - Нет, - покачал головой Беркович. - Я только хочу еще раз поглядеть на комнату, где это произошло.
     - Я больше не смогу устраивать там сеансы, - хмуро сказал Паз. - Где мы теперь найдем такого медиума, как Авшалом? Проходите, инспектор.
     Дверь в "комнату духов" была плотно закрыта, Беркович начал внимательно осматривать притолоку, стену и пол.
     - Что вы ищете, инспектор? - спросил Паз, и в голосе его Беркович уловил плохо скрываемое беспокойство.
     - Уже ничего, - с удовлетворением сказал он. - Нет, не подходите, сейчас приедет наш эксперт, я хочу ему кое-что показать.
     Рон Хан появился через четверть часа после звонка - все это время Беркович не отходил от двери, а окончательно перетрусивший хозяин квартиры сидел на диване и пил стакан за стаканом ледяную "колу".
     - Посмотри сюда, - предложил Беркович и показал эксперту несколько едва заметных темных пятнышек на стене рядом с дверью. - И еще есть пониже, почти у пола.
     - Похоже на кровь, - сказал Хан несколько минут спустя. - Я взял для анализа, разберемся.
     - Какая кровь? - закричал Паз, вскакивая на ноги. - Нет там никакой крови.
     - Разберемся, - повторил Беркович следом за Ханом. - Полагаю, это кровь убитого вами Вайнера.
     - Да вы! О чем... Как?
     - Разберемся, - еще раз сказал инспектор. - А до выяснения вам придется посидеть в моем кабинете. Прошу в машину.
     Вечером Беркович рассказал Наташе об уже законченном расследовании.
     - Паз давно имел зуб на Вайнера, там очень запутанные были финансовые махинации, и Вайнер тянул из Паза большие деньги. Тот решил, что ему ничего не остается, как избавиться от бывшего приятеля. План он разработал вообще-то замечательный, и если бы не пара кровавых пятнышек...
     - Не понимаю, при чем здесь пятнышки, - сказала Наташа, - и как он убил медиума, если, как и все, ни разу к нему не подошел?
     - Вайнер входил в комнату предпоследним, все уже сидели за столом, кроме Паза. Тот шел за медиумом, и когда Вайнер был уже у двери, легонько ткнул его стилетом в сонную артерию.
     - И Вайнер не почувствовал?
     - Наверняка почувствовал, но ведь боли при этом почти нет, и к тому же, он был взвинчен, думал только о духах и всякой такой ерунде... Он вошел и сел в кресло, кровь из раны уже текла струей, но в темноте кто же это мог увидеть? А Паз, шедший следом, задержался в салоне на полминуты, чтобы приоткрыть окно и выбросить стилет на улицу. Закрыв окно, он вошел в комнату и сел за стол. Сеанс начался, а медиум уже умирал - все говорят, что голос его слабел с каждым словом... Вернувшись домой после допросов, Паз нашел нож под окнами и выбросил его в мусорный бак.
     - Но эти пятна крови...
     - Вайнер стоял у самой двери, когда Паз перерезал ему сонную артерию. Кровь брызнула... Я должен был обнаружить эти следы раньше, но мы все были буквально загипнотизированы рассказом о спиритическом сеансе. Скажи другое: если бы Паз оказался более наблюдательным и нашел эти следы раньше меня, он бы их стер, и доказать что бы то ни было стало бы невозможно.
     - Он сознался?
     - Да, Паз ведь не профессиональный убийца, он и сам мучился, а увидев пятнышки крови на стене, воспринял их как знак свыше... Будто призрак Вайнера явился с того света, чтобы бросить обвинение.
     - Неужели они действительно верят в эту чепуху? - поразилась Наташа.
     - Ты еще не знаешь, в какую чепуху способен поверить человек, - мрачно заключил Беркович.
     
     
     ТАКОЕ ДОЛГОЕ УБИЙСТВО
     
     - Как начнешь год, так его и проведешь, - сказал Беркович, поцеловав жену перед уходом на работу. - А если перефразировать, то можно сказать: каким будет мое первое дело в должности инспектора, такими будут и все остальные. Пожелай мне, чтобы это дело оказалось, во-первых, интересным и сложным, а во-вторых...
     - Во-вторых, чтобы это не было дело об убийстве, - перебила мужа Наташа.
     - Вот именно, - кивнул инспектор Беркович и сбежал по ступенькам к поджидавшей его служебной машине.
     Войдя в свой кабинет, он услышал надрывный телефонный зуммер и поднял трубку.
     - Послушай, инспектор, - сказал голос Хутиэли, - я понимаю, что не могу больше тебе приказывать, но войди в мое положение...
     - Не понял, - осторожно произнес Беркович. - Что-нибудь случилось, пока я был в отпуске?
     - Ты называешь отпуском сутки за свой счет? - удивился Хутиэли, но тут же сменил тон.
     - Борис, - сказал он, - я так понимаю, что тебе еще не доложили... Тут у меня женщина, репатриантка из России, иврит знает плохо. Так вот, она твердит уже третий час, что убила мужа. А передо мной лежит заключение о смерти, в котором сказано, что человек этот умер от рака. Ни о каком акте насилия и речи быть не может. Мужа ее, между прочим, похоронили неделю назад. Она отсидела шиву и пришла с повинной. Может я чего-то не понимаю? Ты бы разобрался - не в службу, а в дружбу...
     - Иду, - сказал Беркович и положил трубку.
     Женщина, о которой говорил Хутиэли, оказалась миловидной блондинкой, с огромными миндалевидными черными глазами - еврейская красавица, классический, можно сказать, случай. В удостоверении личности было написано: "Светлана Прицкер, имя отца Моисей, год рождения 1955, страна исхода Россия, национальность еврейка".
     Сжимая и разжимая пальцы, Светлана Прицкер повторила по-русски то, что пыталась объяснить на иврите инспектору Хутиэли:
     - Я убила мужа. Это признание я делаю в здравом уме и твердой памяти и прошу составить протокол. В защите не нуждаюсь.
     - Признание - не доказательство, - сказал Хутиэли. - Борис, объясни ей: нужны улики, свидетельства, экспертные заключения. Ничего этого нет. Уговори ее пойти домой и лечь в постель.
     Беркович повторил по-русски слова Хутиэли, стараясь говорить помягче и размышляя о том, что на самом деле здесь далеко не все так очевидно, как представляется коллеге. Не стала бы эта женщина ни с того ни с сего возводить на себя напраслину. А если она действительно убила - зачем признаваться? Если же правы врачи, подписавшие заключение о смерти, то убить мужа Светлана Прицкер не могла ни в коем случае.
     - Светлана Моисеевна, - сказал Беркович. - Я понимаю, что у вас на душе лежит какой-то камень. Может, при жизни мужа вы с ним находились в плохих отношениях, а теперь вам кажется...
     - Мне ничего не кажется, - перебила Светлана Моисеевна. - Я пришла, чтобы признаться и рассказать обо всем...
     - Да-да, - кивнул Беркович. - Я непременно вас выслушаю после того, как вы придете в себя...
     - Сейчас. Я уйду отсюда не раньше, чем вы запишете в протокол мое чистосердечное признание в убийстве мужа, Романа Марковича Прицкера, - твердо сказала Светлана, и Беркович понял, что придется так и поступить, иначе женщину нужно будет выводить из отделения силой.
     - Хорошо, - сказал он, вздохнув. - Пойдем в мой кабинет. Вы не возражаете, инспектор?
     - Делай все, что сочтешь нужным, - пожал плечами Хутиэли.
     Несколько минут спустя, включив диктофон, Беркович приготовился слушать. Первое его дело в должности инспектора оказалось вовсе не таким, о каком он мечтал...
     Света была самой красивой девочкой на курсе, и поклонников у нее было достаточно, шансов у Ромы Прицкера не оставалось. Какие шансы: неказистый, толстогубый, тугодум и, к тому же, со скверным мстительным характером. Света встречалась с Йосиком, и все знали, что они поженятся после защиты дипломных работ. Хорошая была пара, всем было приятно на них смотреть. Всем, кроме Ромы, конечно. Но до Ромы Свете не было никакого дела.
     А в марте Йосик погиб. Шел по улице, и ему на голову упала тяжеленная доска - на крыше лежало несколько таких досок, рабочие собирались делать ремонт.
     По словам Светланы, ей сразу стало понятно, что Йосика убил Роман. Влез на крышу - он ведь знал, что мимо этого дома Йосик каждый день проходит по дороге в институт - и сбросил доску сопернику на голову. Свидетелей никаких, доказательств нет.
     - Ты убил Йосика! - сказала Света Роману, когда тот через неделю после похорон пришел к ней с утешениями и приглашением пойти в театр.
     - Ты с ума сошла! - воскликнул Роман, но взгляд его говорил об обратном.
     Света недолюбливала Романа, а в тот момент в ее душе возникло новое, более глубокое чувство, противоположное любви, которую она испытывала к погибшему Йосику. В ее душе вспыхнула ненависть.
     Она прогнала Романа, но неделю спустя пошла с ним в театр, а потом в кино, а потом они много гуляли, Роман рассказывал Свете о своих чувствах, и Света думала: "Как же я тебя ненавижу! Я убью тебя, ты понимаешь это? Я все равно тебя убью, чего бы мне это ни стоило!"
     Обдумывая убийство, Света понимала, что в ее арсенале могут быть лишь чисто женские способы лишения человека жизни. И чтобы никто не догадался. Никто, кроме самого Романа. А он должен знать. Должен каждую минуту своей проклятой жизни помнить о том, что его ненавидят и убивают. Каждая минута его жизни - до самой смерти - должна быть отравлена. И яд этот должен свести Романа в могилу.
     Как это сделать? Способ был только один.
     - Я люблю тебя, Света, - сказал Роман в сотый уже раз. - Выходи за меня замуж.
     - Я ненавижу тебя, - сказала Света в ответ. - Я согласна.
     Свадьбу сыграли скромную - Роман боялся, что Света в самый разгар веселья скажет какую-нибудь гадость. Например, о том, что жених - убийца. Что она его ненавидит. И все пойдет прахом.
     Роман жену обожал, она была единственным существом, для которого он жил на свете. Если он и убил соперника (никто ведь не доказал этого), то сделал это из сжигающего чувства ревности, потому что не мыслил себе, чтобы его Светлана досталась другому.
     Роман обожал жену, а Света мужа ненавидела. На людях она этого не показывала - алиби прежде всего! - но дома вила из мужа веревки, каждым своим движением показывала, какая же он бестолочь и вообще последняя гадина.
     Роман терпел - любовь его была так же велика, как велика была ее ненависть. Когда у Романа со Светланой родился сын Алик, жизнь, казалось, должна была измениться к лучшему, но на деле все сложилось еще хуже, чем раньше. Хуже для Романа, конечно, которого Светлана теперь просто в упор не видела. Принимала его любовь, платила ненавистью, так и жили. И цель становилась все ближе. Злая энергия Светлану будто подпитывала, она прекрасно выглядела, а из мужа энергия ее ненависти высасывала последние соки. Можно было, конечно, дать и другую интерпретацию, но Светлана знала точно: все болезни мужа, его худоба, его слабость - следствие воздействия ее энергетического поля. Наверное, она была права - попробуйте сами пожить хотя бы неделю с человеком, которого обожаете, но который мечтает о том, чтобы свести вас в могилу. Попробуйте и почувствуйте сами, как жизнь вытекает из вас по каплям.
     - У вас же ребенок! - не выдержав, воскликнул Беркович, прервав запись. - Неужели вы и сына ненавидели, как мужа?
     - Ну что вы, - удивилась Светлана Моисеевна. - Сын за отца не отвечает, или в Израиле это не так?
     - Так, - согласился Беркович, подумав с облегчением, что жизни не известного ему Алика, слава Богу, ничто не угрожает.
     - В семье Романа, - продолжала Светлана, - все были долгожителями. Мать до сих пор жива, ей под девяносто, она в России осталась с другим сыном. Отец умер не так давно, ему было восемьдесят. В общем, Роман наверняка прожил бы долго - это я к тому говорю, что вы до сих пор не верите, что я его убила своими руками. Или словами, это все равно. В тридцать лет у него была язва желудка - казалось бы, с чего? Но я-то знала: все болезни от нервов, а язва желудка - в первую очередь.
     В тридцать пять у Романа тряслись руки, и его направили на лечение в какой-то крымский санаторий. Лечение пошло ему на пользу, но я быстро справилась с этими последствиями - зимой его увезли в больницу, потому что язва открылась и начался перитонит. Все могло тогда и закончиться, но его спасли. И даже от язвы избавили, вырезав часть желудка. Я расценила это как свое поражение - временное, конечно.
     Шесть лет назад, когда Роман предложил переехать в Израиль, я поняла, что это еще один шанс. Стресс переезда. Новое место, новая жизнь - нужен душевный покой, так я ему этот покой устрою! Только поэтому я сказала: "Конечно, давай уедем", и муж очень удивился - привык к тому, что на все его "да" я говорила "нет".
     Здесь, в Израиле, он понял, в какую попал ловушку, но уже было поздно. Я убивала его взглядами, словами, а он терпел - вы можете себе представить, он продолжал меня любить, зная, что я хочу его смерти!
     Рак, я слышала, тоже возникает от нервов. Во всяком случае, это одна из теорий - по-моему, правильная. Я ждала, что это случится, и это случилось. Когда врач в "Ихилове" сообщил диагноз, я не сдержалась и воскликнула: "Так я и думала!" Врач не понял, а я не стала объяснять.
     - Вот и все, - закончила рассказ Светлана. - Роман мог дожить до девяноста, а прожил сорок пять.
     - Но ведь и вы... - пробормотал пораженный Беркович. - Вы тоже толком не жили.
     - Почему? - удивилась Светлана. - Я прекрасно жила! Вы не представляете, какие силы придает человеку ненависть! У меня была цель, и я к ней шла. Более того: я этой цели добилась. Многие ли могут сказать это о себе?
     - Надеюсь, вы не станете настаивать на том, чтобы я вас арестовал? - спросил Беркович. - Все вами сказанное - не доказательство убийства...
     - Это ваши проблемы, - бросила Светлана. - Моя совесть чиста. Я сделала то, что хотела, и призналась в том, что сделала.
     После ухода Светланы Моисеевны инспектор Беркович долго смотрел перед собой пустым взглядом, потом поднял телефонную трубку и набрал номер инспектора Хутиэли.
     - Ну что, Борис, - спросил Хутиэли, - ты ее успокоил?
     - Боюсь, она меня убедила, - медленно произнес Беркович. - Похоже, что она действительно довела мужа до могилы.
     - Есть основания для обвинения в убийстве? - обеспокоенно спросил Хутиэли.
     - Нет, - вздохнул Беркович. - Никаких оснований. Но на небесном суде, если это когда-нибудь случится, ее, конечно, осудят.
     - Ах, - облегченно сказал Хутиэли, - на небесном суде и нас с тобой ждут немало трудных минут.
     - Пожалуй, - согласился Беркович. - Вот убийство, которое настольно очевидно, что убийце просто невозможно предъявить обвинение.
     - Парадоксами говоришь, - рассмеялся Хутиэли.
     Беркович положил трубку. День клонился к вечеру - первый день в новой должности.
     
     
     ТАЙНА ИСПОВЕДИ
     
     Не так уж часто выдавались у инспектора Берковича свободные вечера, когда он мог, вытянув ноги, сидеть на любимом диване и смотреть все телепрограммы подряд, переключая каналы с новостей на спорт, а со спорта на голливудский боевик. Звук был приглушен, Наташа сидела рядом, положив голову на плечо мужа и перелистывала женский журнал "Шарм".
     Арик только что заснул, и Беркович надеялся, что сын будет спокойно спать до утра.
     - Боря, - сказала Наташа, отложив журнал, - я давно тебя хотела попросить, но все забывала... Ты не мог бы поговорить с Даниэлем? У него проблема.
     - Даниэль? - поднял брови Беркович. - Ты имеешь в виду нашего соседа?
     - Да, такой приятный пожилой человек...
     - Если у него подозрения против кого-то, то нужно обратиться в...
     - Боря, - перебила Наташа, - это он и сам знает. Но говорит, что дело очень деликатное, и прежде чем предпринимать конкретные действия, он хотел бы обсудить это с тобой.
     - Ну хорошо, - сдался Беркович.
     Через полчаса он сидел в огромном кожаном кресле в гостиной соседа, которого плохо знал, хотя жили они на одной лестничной площадке уже почти два года. Даниэль Батлер был высоким, крепким стариком с крупными чертами лица. Жена его Джанет, напротив, была женщиной маленькой, похожей на постаревшую и располневшую куклу Барби.
     - Я действительно хотел рассказать вам одну историю, - сказал Даниэль. - Возможно, это чепуха, а возможно, нет. Возможно, с этим нужно идти в Мосад, а возможно, меня там просто поднимут на смех.
     - А в чем дело? Что случилось? - спросил Беркович, отпивая из большой чашки крепкий зеленоватый напиток, назвать который чаем можно было лишь обладая большой творческой фантазией.
     Сосед оказался замечательным рассказчиком и сумел за десять минут изложить инспектору то, на что другому понадобился бы весь вечер.
     Даниэль и Джанет Батлеры репатриировались из Соединенных Штатов, где жили в небольшом городке Мелвилле. Евреев в Мелвилле было немного, а еврейской жизни - никакой. В синагоге, бывало, даже миньян не удавалось собрать. Зато были две церкви - протестантская и католическая. Даниэль туда, конечно, не заглядывал, но знал в лицо обоих настоятелей, поскольку часто встречал и того, и другого на улице.
     В Израиль Батлеры переехали вскоре после войны Судного дня, на то были личные причины, не относящиеся к делу. А относилось к делу то обстоятельство, что месяца три назад Даниэль прогуливался в субботу по набережной и нос к носу столкнулся с человеком, показавшимся ему знакомым. Узнал он этого человека не сразу - никак не ожидал увидеть в Тель-Авиве отца Джозефа, католического священника, настоятеля церкви в Мелвилле.
     Сначала Даниэль подумал, что обознался - прошло столько лет, люди меняются, да и что делать в Тель-Авиве отцу Джозефу? Однако на следующий вечер они столкнулись опять, и теперь у Даниэля не оставалось никаких сомнений. Это был отец Джозеф собственной персоной, но какая с ним произошла метаморфоза! На голове его красовалась вязаная кипа, и весь его вид говорил о том, что это типичный израильтянин, голосующий на выборах за национально-религиозную партию.
     Отойдя на несколько шагов, Даниэль громко позвал: "Отец Джозеф!". И что вы думаете? Тот вздрогнул и оглянулся.
     - Вот я и думаю, - закончил рассказ Даниэль Батлер, - нет ли здесь какой-то аферы? Или того хуже - акции разведки? Почему католический священник ходит по Тель-Авиву, выдавая себя за религиозного еврея? Я хотел пойти в Мосад, но решил сначала все-таки посоветоваться со знающим человеком.
     - Ну, какой я знающий, - усмехнулся Беркович. - Занимаюсь уголовщиной, а это что-то политическое, если здесь вообще есть какой-то криминал... Знаете что, Даниэль? У меня есть возможность навести справки об этом человеке - в рамках закона, конечно. И если данные компьютера окажутся в противоречии с тем, что вам о нем известно, то, пожалуй, действительно, имеет смысл обратиться к спецслужбам. Но для этого мне нужно знать имя - не старое, а то, под которым этот человек значится в министерстве внутренних дел.
     - Йосеф Бен-Мордехай, - сказал Даниэль. - Я это знаю, потому что как-то шел за отцом Джозефом до его дома и видел, как он нажимал на клавишу интеркома. Когда он вошел, я посмотрел надпись: там была эта фамилия.
     - Вам бы действительно в разведку... Хорошо, я попробую разобраться.
     - Буду очень благодарен!
     На следующий день Беркович действительно обратился с запросом в отделение министерства внутренних дел. То, что ему сообщили, заставило инспектора широко раскрыть глаза, громко воскликнуть: "Ничего себе!" и записать в своем дневнике: "Поговорить с Йосефом Бен-Мордехаем".
     Он думал сначала взять с собой Даниэля, но потом решил побеседовать с Джозефом-Йосефом наедине - история действительно выглядела таинственно, нельзя было исключить, что хозяин просто выставит за дверь незваного гостя.
     Все получилось, однако, не так, как предполагал Беркович. У Йосефа Бен-Мордехая оказалась улыбчивая жена Шуламит и пятеро замечательных детей, старшего из которых не было дома, потому что он служил в армии. Беркович смущенно объяснил, что у полиции нет к Йосефу абсолютно никаких претензий, он лишь хочет выяснить одно недоразумение. Рассказав о сомнениях Даниэля, Беркович внимательно вгляделся в открытое лицо Йосефа, на котором не появилось и тени волнения.
     - Тесна земля, - сказал хозяин, помолчав. - Не думал, что в Тель-Авиве окажется человек, знавший меня по Меллвилу. Я знаю, о ком вы говорите, мы иногда встречаемся на набережной, я только не мог понять, почему его лицо кажется знакомым... Теперь ясно. А что до моей истории, то, возможно, вам будет интересно.
     Йосеф Бен-Мордехай действительно был когда-то католическим священником. Тогда его звали Джозефом Шеффилдом. Одной из обязанностей отца Джозефа, которую он исполнял с особым тщанием, было выслушивать исповеди и давать отпущение грехов.
     Однажды - это было незадолго до войны Судного дня - пришел на исповедь мужчина, которому, судя по голосу, можно было дать лет пятьдесят или чуть больше. Лица этого человека отец Джозеф не видел, поскольку не должен исповедник видеть того, кого выслушивает.
     - Говори, сын мой, - сказал он, приложив ухо к окошку.
     И человек заговорил.
     Монолог продолжался долго, отец Джозеф сначала испытывал любопытство, потом - недоумение, после чего его охватил ужас, возраставший по мере приближения исповеди к финалу.
     Незнакомец, назвавший себя Джейкобом, много лет был тайным агентом одной из спецслужб Великобритании. В годы Второй мировой войны Джейкоб находился в Европе со специальным заданием. Задание же заключалось в том, чтобы помешать европейским евреям покинуть пылавший континент и не допустить их отправки к берегам Палестины. Отец Джозеф никогда не интересовался историей Катастрофы и создания Государства Израиль, а потому у него не было причин сомневаться в сказанном. Да и как было сомневаться? Исповедь все-таки, а не политическая лекция...
     Из Венгрии должны были отправиться в Палестину триста сорок три человека. Британская разведка узнала об этом, в то время как фашисты ни о чем не подозревали, потому что спасти евреев вознамерился один из хозяев предприятия, на котором эти евреи тянули лямку трудовой повинности. Джейкоб получил сведения от своего начальства и сделал так, что в гестапо тоже все стало известно.
     Первую группу беглецов схватили по дороге из города, а потом взяли остальных. Что с ними стало, Джейкоб не знал - вероятнее всего, они попали в один из лагерей смерти.
     Говорил Джейкоб об этом сухо, просто факты перечислял, в годы войны он выполнял долг, не видел в том ничего дурного, и лишь много лет спустя у него заговорила... нет, не совесть, с совестью он был по-прежнему в ладах, но появилось сомнение: а не обвинен ли он будет на Страшном суде в том, что выполнял приказ? Джейкоб был католиком, и свои отношения со Всевышним ценил превыше всего. Вот он и решил заранее испросить у Господа прощения.
     - Этот случай был не последним? - осторожно спросил отец Джозеф, чувствуя, что на голове у него волосы встают дыбом: он живо представил себе женщин, детей и стариков, которых волокут к вагонам, а потом в газовые камеры...
     - Нет, отец мой, - ответил Джейкоб. - Я хочу исповедаться в том, что раскрыл девять еврейских групп. Метод был простым, но эффективным. Я точно знаю, что вторую группу, например, - это было в Румынии - расстреляли целиком, даже не довезли до лагеря. Кажется, там было человек двести.
     И еще он говорил, и еще... Что должен был сделать отец Джозеф? Рассказать всем о том, чем занимались в Европе некоторые просвещенные англичане? Он не мог - тайна исповеди. Отпустить Джейкобу грехи и забыть? Этого отец Джозеф не мог тоже.
     Джейкоб уже давно закончил свою ужасную исповедь, а потрясенный отец Джозеф все не приходил в себя.
     - Я не могу дать тебе отпущения, сын мой, - сказал он наконец и покинул исповедальню, потому что было выше его сил говорить с этим человеком и слышать его голос. До той минуты отец Джозеф не испытывал любви к евреям, но сейчас в потрясении своем ощутил себя стариком, в чью спину уперся ствол автомата, и сейчас раздастся выстрел, которого он не услышит, потому что будет уже мертв...
     Джейкоба отец Джозеф больше не видел - должно быть, тот случайно оказался в городе и пришел в церковь, где его никто не мог знать, а потом, не получив отпущения грехов, уехал и, возможно, явился к другому священнику, менее чувствительному или более склонному к всепрощению.
     Ночью отец Джейкоб не мог заснуть, перед глазами стояли страшные картины, подобные описаниям дантова Ада. Он больше не мог жить, как прежде - так иногда случается: живешь себе, исполняешь обязанности, а потом происходит событие, порой даже, казалось бы, незначительное, но все меняется, и ты становишься другим человеком.
     Если виноват Джейкоб, виновата и церковь, прихожанином которой он был. Если виновата церковь, то мог ли он, отец Джозеф, служить мессы, будто ни в чем не бывало?
     Мысль, к которой он пришел, сначала поразила его самого, потом он к ней привык и в конце концов, все окончательно обдумав, сделал то, что считал себя обязанным сделать. Зимой семьдесят пятого отец Джейкоб сложил свой церковный сан и переехал в Чикаго. Он долго бродил вокруг синагоги, прежде чем решился наконец войти и заговорить с раввином. Это была не исповедь, конечно, но долгий разговор по душам. Потом было много других разговоров, и чтение книг, раскрывать которые в прежние времена отец Джозеф не стал бы ни за какие деньги. Проходя гиюр, Джозеф Шеффилд думал не о прошлом, а только о будущем. В семьдесят девятом году он сошел с борта самолета в аэропорту имени Бен-Гуриона и получил документы на имя Йосефа Бен-Йоханана.
     - С Шулей мы познакомились, когда я служил в ЦАХАЛе, - улыбнулся Йосеф своей жене, - а потом пошли дети... Я горжусь старшим, он сейчас в Хевроне.
     - Дорогой Йосеф, - с чувством сказал Беркович, - иногда меня тяготит моя должность в полиции. А иногда, как сейчас, радует.
     - Вам тоже приходится выслушивать исповеди преступников, - задумчиво сказал Йосеф, - и вас, как меня когда-то, связывает обет молчания.
     - Если вы имеете в виду занятные истории из уголовного мира, - улыбнулся Беркович, - то у меня их много. Я непременно их вам расскажу, только в другой раз. Пойду к Даниэлю, пока он еще не заявил на вас в Мосад...
     
     
     ТЕМНАЯ АУРА ЗАХАВЫ
     
     Инспектор Беркович и сержант Дорман возвращались в управление после бесплодного и бессмысленного обыска на квартире у Симхи Хармона, подозреваемого в торговле наркотиками. Ни найти наркотики, ни хотя бы доказать, что они были у Хармона, не удалось, и настроение у обоих полицейских было мрачным.
     - Ты знаешь, - сказал Дорман, когда машина выехала из Шхунат А-тиква на простор Аялона, - у меня такое впечатление, что Симху кто-то подставляет.
     - Не исключено, - равнодушно отозвался Беркович.
     - А может, - продолжал рассуждать Дорман, - Симхе просто не везет, как каждому, кто имеет дело с Захавой Торпусман. Это уж судьба, и тут ничего не поделаешь.
     - Не понял, - Беркович повернулся к Дорману. - Что еще за Торпусман? По делу она не проходила. Я не все знаю?
     - По делу - все, - успокоил Берковича сержант. - А Захава... Ну, это просто как антиталисман какой-то. Если хочешь - расскажу.
     Машина подкатила к стоянке управления полиции, и разговор инспектора с сержантом продолжился в кабинете Берковича.
     - Ты назвал Захаву Торпусман антиталисманом, - напомнил инспектор сержанту, когда они уселись перед низким журнальным столиком.
     - Так оно и есть, - кивнул Дорман. - Я знаю Захаву шестой год - она моя соседка, живет тремя этажами выше, я на втором, она на пятом, последнем. Работает в магазине на Алленби, приятная женщина, одинока. Но с ней... а точнее, не с ней случаются вещи странные и порой трагичные.
     - Не понял, - поднял брови Беркович. - Так с кем что случается? С ней или не с ней?
     - Смотри. Как-то Захава хотела поехать в Эйлат отдохнуть, но ей вдруг расхотелось - женщина, сегодня его одно хочется, завтра другое! - и она отдала путевку и автобусный билет своей подруге. Подруга поехала, и по дороге случилась авария. Погибли три человека, в том числе и подруга Захавы.
     - Да... - протянул Беркович. - Каких только случайностей не бывает в жизни...
     - Случайностей, говоришь? Слушай дальше. В прошлом году Захава с группой туристов отправилась в Мицпе-Рамон осматривать Большой Разлом. Она стояла с одним парнем под козырьком пещеры и любовалась пейзажем. В какой-то момент сказала: "Что-то здесь душно" и вышла на открытый воздух. А приятель не успел: козырек обвалился, молодой человек получил сотрясение мозга и переломы, хорошо хоть жив остался...
     - Впечатляет, - кивнул Беркович. - Ты хочешь сказать, что были и другие подобные случаи?
     - Конечно! Несколько месяцев назад друзья собрались у Захавы отпраздновать ее день рождения. Выпили, конечно. И в ту же ночь одного из гостей увезли в больницу с острым отравлением. Едва откачали. Но самое удивительное: по ошибке тот гость ел некачественный салат из той тарелки, из которой обычно ела хозяйка! Захаве опять повезло, гостю - нет.
     - Третий случай - уже система, - пробормотал Беркович. - Пожалуй, твою Захаву действительно можно назвать антиталисманом. Наверно, после того случая многие перестали с ней встречаться - мало ли...
     - Ты прав, как всегда! - воскликнул Дорман. - Круг знакомых у Захавы уменьшился, и это ее очень угнетало. Впрочем, за новыми знакомыми дело не встало, Захава - женщина очень красивая и коммуникабельная. И месяца три назад произошел новый случай - на этот раз опять с трагическим исходом.
     - Какая-нибудь путаница с билетами на автобус? - попробовал догадаться Беркович.
     - Нет, все оказалось куда обыденнее, - вздохнул Дорман. - Если ты думаешь, что Захаву оставили все ее старые приятели и приятельницы, то ты ошибаешься. Многие ведь не верят во всю эту чушь с дурным глазом или кармой. Чему быть, того не миновать, и что случится, то случится и без Захавы. В общем, в ее окружении оказались люди и не суеверные. В том числе Михаэль Янай, он еще в школе с Захавой учился, как-то даже сделал ей предложение, но она отказала - парень был не в ее вкусе. Но дружба между ними сохранилась, Михаэль посещал почти все вечеринки, которые устраивала Захава, вот после одной из них это и случилось...
     - Это? - повторил Беркович. - Ты сказал о какой-то трагедии.
     - Именно. Я ведь живу в старом амидаровском доме, ты знаешь, какие это трущобы, то есть жить в них вполне можно, но все кругом держится на честном слове, а какое честное слово у "Амидара", не мне тебе рассказывать. Захава, как я тебе уже говорил, живет тремя этажами выше меня.
     - Так вот, - продолжал сержант, - после одной из вечеринок Михаэль попрощался с Захавой (остальные гости уже разошлись) и отправился домой. Спускаясь по узкой темной лестнице, слышал, как Захава вошла к себе и захлопнула дверь, после чего наступила такая темень, что хоть глаз выколи.
     - А освещение в подъезде...
     - Оно не работает уж неизвестно сколько времени! Я сам чинил на нашей площадке свет много раз, а в "Амидар" обращаться... Сам знаешь. В общем, когда Михаэль спустился на один этаж, он услышал резкий звук и что-то ударило его по голове. Он потерял сознание и покатился по ступенькам. Потом, при расследовании, выяснилось, что от лестничных перил оторвался металлический штырь, который давно держался на честном слове. Оторвался и ударил Михаэля острым концом по затылку. Тело обнаружил сосед с первого этажа, который часом позже возвращался домой. Вызвал "скорую", сообщил Захаве о случившемся - он прекрасно знал и соседку, и ее друзей. Захава поехала в больницу с Михаэлем, но...
     - Он что - умер?
     - Да, той же ночью. Успел только прийти в себя и рассказать, как было дело. Вот тогда-то Захава побледнела и едва сама не потеряла сознание.
     - Почему?
     - Дело в том, что злосчастный штырь отвалился именно в то время, когда Захава обычно возвращалась из магазина после вечерней смены. В тот вечер она не работала, но если бы это случилось днем раньше или позже, то удар по голове получила бы именно она!
     - Ничего себе... - пробормотал Беркович. - Вот уж действительно... Честно говоря, я никогда ни о чем подобном не слышал. Знаю людей, которые каким-то странным образом навлекают на себя всякие напасти. Один мой приятель ломал себе ноги едва ли не ежегодно. Другого увольняли с работы каждые три месяца, хотя он хороший специалист, и причины для увольнения всегда были высосаны из пальца. Третий несколько раз попадал под удар молнии - слава Богу, без вредных для себя последствий. Но так чтобы навлекать беды на других... Неужели даже после гибели Михаэля кто-то продолжал дружить с Захавой, ходить к ней в дом?
     - Почему и нет? - пожал плечами Дорман. - Я сам бывал у нее несколько раз, жена посылала попросить соль или молоко. Я человек не суеверный.
     - Погоди, ты хочешь сказать, что тот злосчастный прут мог проломить и твою голову? Ведь и ты мог подниматься по лестнице на свой второй этаж, когда это случилось!
     - Пожалуй, нет, - задумчиво сказал сержант. - Во-первых, я в тот вечер дежурил. Во-вторых, я не настолько близко знаком с Захавой, чтобы на меня действовали ее странные особенности. Ведь все, с кем случались эти несчастья, были ее близкими друзьями или подругами. А я что - сосед, не больше.
     - Кто проводил расследование гибели Яная? - спросил Беркович.
     - Я и проводил, - вздохнул Дорман. - Мы с Ханом изучили прут, у него оказались ржавые края, в пазах он сидел плохо... Свет в подъезде, кстати, все-таки "Амидар" исправил, так что сейчас у нас между этажами лампочки вообще не отключаются. Ну и все.
     - И все, - протянул Беркович. - А вы спросили Захаву, почему она не вышла на крик Михаэля? Почему ему пришлось целый час лежать внизу без помощи?
     - Конечно, спросили. Она ничего не слышала - в квартире гремел телевизор. Кстати, остальные участники вечеринки - с ними я тоже беседовал - подтвердили: телевизор орал все время.
     - И все чисто, - пробормотал Беркович. - А после гибели Михаэля происходило нечто подобное? Антиталисманские способности Захавы давали о себе знать?
     - Слава Богу, нет! - воскликнул Дорман. - То есть, пока нет, а что случится завтра - кто знает? Я бы не хотел быть Захаве близким другом - не подумай чего-то, я, вообще-то, не суеверен.
     - Не суеверен, но боишься, - усмехнулся Беркович. - Что ж, спасибо за интересную историю.
     Когда сержант ушел, инспектор отправился к майору Шефтелю и попросил разрешения ознакомиться с делом погибшего в результате несчастного случая Михаэля Яная. Вернувшись к себе, Беркович вызвал на экран материалы расследования, внимательно прочитал их, а потом спустился к эксперту Рону Хану и имел с ним часовую беседу, закончившуюся к обоюдному удовлетворению. После этого Беркович позвонил в магазин, где работала Захава Торпусман.
     - Слушаю, - сказал обволакивающий женский голос, - кто говорит?
     - Инспектор Беркович, уголовная полиция. Не могли бы вы уделить мне минут десять для разговора?
     - Я на работе, инспектор, и вообще не понимаю...
     - Я подойду к закрытию магазина, и мы побеседуем.
     Предупредив Наташу, что вернется домой позднее обычного (Наташа только вздохнула, поздние возвращения мужа стали уже привычными), Беркович отправился на Алленби. Захава вышла в начале одиннадцатого.
     - Посидим в скверике? - предложил Беркович.
     - Это новый способ ухаживания? - кокетливо спросила Захава.
     - Нет, - покачал головой Беркович. - Я просто хочу сказать, что если вы придете с повинной, это сильно облегчит вашу участь.
     - Не понимаю, - холодно отозвалась Захава.
     - Объясню. Видите ли, экспертиза показала, что прут, которым был убит Янай, мог вывалиться из пазов и самостоятельно, но предварительно с ним поработали - достаточно было коснуться прута хотя бы мизинцем, и готово. Это раз. Второе: вы ведь показали на допросе, что собираетесь замуж за некоего Авни Тамари.
     - И что? Имею право!
     - Конечно. Но на пути стоял влюбленный в вас много лет Янай. И вы придумали, как от него избавиться.
     - Что за чушь, инспектор! Вы что, не знаете, какая у меня ужасная аура?
     - Да бросьте вы про ауру! Случаи с автобусом и в пещере наверняка были вами не спровоцировани, но навели на кое-какие идеи. Дурную славу своей ауры вы сами поддерживали. И тарелку свою с плохим салатом гостю подсунули - иначе с чего бы он стал есть из вашей личной посуды? Не убили, но имидж свой поддержали. И тогда дошла очередь до Михаэля. Ваш имидж сыграл прекрасно - даже полицейский эксперт отнесся к своим обязанностям халатно, ему про ваш имидж такое рассказали... И он не обратил внимания на то, что сам обнаружил отпечатки ваших пальцев на перилах и пруте.
     - Так я же живу там, каждый день по лестнице спускаюсь и поднимаюсь!
     - Конечно, - согласился Беркович. - Вот только почему ваши пальцы оказались поверх пальцев Яная? Вы же не выходили на лестницу в тот вечер?
     Захава молчала, соображая, имеет ли смысл продолжать игру - она не знала, что еще есть в запасе у этого занудливого полицейского.
     - Вы хлопнули дверью в темноте, чтобы Михаэль подумал: вы вернулись к себе. На самом деле вы тихо начали спускаться по лестнице, вытащили прут и... Продолжать?
     - Не было этого! - завизжала Захава, привлекая внимание прохожих.
     - Вам виднее, - не стал спорить Беркович. - В общем, жду вас у себя в кабинете завтра в десять утра. Есть время подумать. Потом думать и доказывать буду я. Улики у меня есть, вполне, кстати, достаточные.
     Беркович повернулся и пошел, не попрощавшись. Он ощущал спиной взгляд этой женщины. Испуганный взгляд. Ничего, пусть думает. Инспектор был уверен в том, что Захава предпочтет явиться с повинной - ему был знаком этот тип женщин: расчетливый и продумывающий последствия. Эмоции не для нее.
     Она придет, потому что будет надеяться на снисхождение.
     Беркович позвонил домой и сказал жене:
     - Еду.
     - Арестовал преступника? - сквозь сон спросила Наташа.
     - Завтра она сама себя арестует, - сообщил Беркович.
     
     
     ТОЧКА НА КАРТЕ
     
     - Боря, - сказала Наташа, - ты помнишь Фиру?
     Инспектор Беркович, читавший, лежа на диване, детектив Акунина, неохотно оторвался от книги и, с трудом вспомнив, о ком идет речь, сказал неохотно:
     - Помню. Толстая дама неопределенного возраста. Почему, кстати, ее давно не видно? Одно время вы активно общались...
     - Она много времени проводит в России, - объяснила Наташа. - У ее мужа оказалась идея.
     Поскольку Наташа неожиданно замолчала, пристально рассматривая одну из курточек Арика, Берковичу пришлось задать вопрос:
     - Какая идея? - спросил он нетерпеливо. - Решил обогатиться?
     - Естественно, - сказала Наташа. - Послушай, Боря, это ты вчера гулял с ребенком? Погляди, как вы измазали хорошую вещь! Неужели в песочнице вам удалось обнаружить залежи нефти?
     - А, - Беркович бросил взгляд на зеленое пятно, - Арик искал клад, а там лежала старая тряпка, и он решил, что...
     - Могу себе представить, что решил двухлетний ребенок, - раздраженно сказала Наташа, - но не понимаю, куда смотрел его великовозрастный родитель! Это же не отстирается, ты понимаешь?
     - Ну? - удивился Беркович. - Если верить телевизионной рекламе, отстирать можно все.
     - Оставь, пожалуйста, - гневно сказала Наташа, бросая куртку в угол салона. - Будешь выносить мусор, это тоже на помойку.
     - Сто шекелей, - вздохнул Беркович. - И я все равно не понял, для чего ты мне напомнила о Фире, вернувшейся в Россию. Ей там не понравилось, и она решила совершить вторую репатриацию?
     - Фира? - вздохнула Наташа. - Я бы на ее месте так и сделала, но у нее совершенно нет собственного мнения. Куда муж, туда и она.
     - Достойное качество для женщины, - одобрил Беркович.
     - Но не в этом случае, - отрезала Наташа. - Если муж - псих...
     - Псих? Хотя, конечно... Чтобы сейчас иметь какое-то дела в России, нужно, наверное, действительно быть психом.
     - Да нет у Аркадия там никаких дел! Он клад ищет, ты понимаешь?
     - Клад? - поразился Беркович и уронил книгу на пол. - Какой еще клад? Залежи нефти под улицами родного Саранска?
     - Если ты не будешь перебивать, я тебе расскажу. Антон Маркович, дед Аркадия, мужа Фиры, долгое время работал в органах.
     - Пытал честных диссидентов, что ли? - с подозрением осведомился Беркович.
     - Боря! - воскликнула Наташа.
     - Все, молчу, - вздохнул Беркович. - Продолжай.
     - Несколько месяцев назад он умер. В почтенном возрасте, кстати, - ему было девяносто два. Аркадий поехал в Россию на похороны, а потом разбирал большой дедовский архив. Чего там только не было - письма, обрывки мемуаров, какие-то фотографии людей, которых Аркадий не знал... В общем, хлам. И в одном из ящиков Аркадий нашел записку, из которой следовало, что где-то у деда припрятано огромное богатство - несколько сотен золотых монет старой еще, царской чеканки.
     Беркович высоко поднял брови, хмыкнул, но ничего не сказал.
     - Ты, конечно, спросишь, откуда у деда оказались эти монеты. Аркадия это тоже интересовало, и он решил, что монеты достались деду еще в молодости, когда он работал в НКВД и занимался врагами народа. Антон Маркович пришел в органы сразу после войны. Впрочем, может, все было иначе, теперь уже не узнать.
     - Почему же дед не продал монеты и не зажил, как человек? - не выдержал Беркович.
     - О чем ты, Боря? - удивилась Наташа. - Как бы он объяснил появление денег? Это же СССР был...
     - Тайна подпольного миллионера! - воскликнул Беркович. - Еще один Корейко прячет миллион под своей кроватью!
     - Боря, - поморщилась Наташа. - Я с тобой серьезно...
     - Хорошо-хорошо... Слушаю.
     - Ящичек с монетами дед спрятал в надежном месте. В записке, которую нашел Аркадий в ящике стола, это место было точно указано. Квартира, номер дома, название улицы, а в квартире - место кирпича в стене одной из комнат, за которым дед положил ящичек...
     - И все это открытым текстом? - недоверчиво сказал Беркович. - Фантастика!
     - Конечно, текст был зашифрован, - пожала плечами Наташа. - Насколько я понимаю, сам Аркадий ничего не понял, возился над расшифровкой несколько дней, а потом нужно было уезжать в Тель-Авив, и он вспомнил о приятеле-компьютерщике, большом любителе всяких криптограмм. Его Аркадий и попросил поработать над шифром. Думал взять в долю, если получится - то есть, если приятель догадается, о чем идет речь, и начнет претендовать.
     - И приятель, конечно, оказался большим знатоком криптографии, нежели Эдгар По, - язвительно сказал Беркович.
     - По! Сейчас такие методы, которые По и не снились! Шифр был раскрыт за пару часов - что такое мог придумать бывший энкаведешник? В общем, узнали они все, кроме самого главного. В каком городе находится эта улица, этот дом и эта квартира!
     - Хитер дед! - воскликнул Беркович. - Самое главное держал в уме!
     - В уме? Нет, конечно. Там была вторая записка - тоже шифрованная, и Аркадий убежден, что в ней-то и скрыто название города. Но вторую записку они не смогли расшифровать, понимаешь?
     - Понимаю, - кивнул Беркович. - И с тех пор у Аркадия пропал аппетит. Он стал ездить по российским городам от А до Я и в каждом искать улицу... Какую улицу, кстати?
     - Литвинова. Нет, он не ездит по городам, он еще не совсем рехнулся. Но искать пытается.
     - Любопытно, - сказал Беркович. - А почему Фира рассказала все это тебе, а ты - мне? Неужели вы думаете, что я смогу расшифровать то, что не удалось лучшему программисту России?
     - Во-первых, - сказала Наташа, - приятель Аркадия - вовсе не лучший программист России. Во-вторых, у тебя наверняка есть связи в вашем отделе, где занимаются криптографией...
     - В полиции нет такого отдела, - покачал головой Беркович.
     - Все равно, отдела нет, но есть любители загадок...
     - Я сам любитель загадок, - сказал Беркович. - Неужели Фира дала тебе копию записки?
     - Да, она уговорила-таки мужа... Вот, погляди.
     Беркович протянул руку и поднес к глазам лист бумаги, на котором корявым почерком Фиры было написано: "Архангельск, Молотов, Свердловск, Челябинск, Омск, Сургут. Рано Ирочке говорить Елене Лейбовне".
     - Элементарно, - с отвращением сказал Беркович. - Тут всего шесть городов. В каждом наверяка есть или была при советской власти улица Литвинова. Надо...
     - Боря, - осуждающе сказала Наташа. - Неужели ты думаешь, что Аркадий такой дурак? Конечно, первое, что он сделал - съездил в каждый из этих городов. Чем, по-твоему, он занимался, когда был в России? Он же все, что здесь зарабатывал, спускал там! Можешь себе представить, что переживает Фира...
     - Так, - отмел Беркович мысли о Фире, - значит, города отпадают. Кто такие Ирочка и Елена Лейбовна?
     - Ирина Давидовна - мать Аркадия и, естественно, дочь его деда. А Елена Лейбовна - жена деда, бабушка Аркадия, она умерла относительно молодой.
     - Понятно, - протянул Беркович. - Их уже не спросишь... Нет, не понимаю. Извини, Наташа, этот ребус не для моих мозгов.
     - А я-то думала, - протянула Наташа со значением и, подняв с пола грязную курточку Арика, вышла в кухню.
     Беркович вздохнул и еще раз посмотрел на лист бумаги. Для чего дед-конспиратор написал этот список из шести городов? Первая мысль, естественно, - один из городов тот, что нужен. Но Аркадий эту идею проверил. Собственно, если подумать, ясно, что и проверять не стоило. Нужно быть полным идиотом, чтобы так примитивно зашифровать искомое название. А тут еще Ирочка с Леночкой - они-то при чем? Может, Ирочка должна была сказать Елене Лейбовне правильное название? Когда дед написал записку? Если тогда же, когда спрятал монеты - то есть в сороковых годах, - то Ирочка была еще ребенком, неужели дед доверил ей такую тайну?
     Нет, нужно придумать что-то другое. Молотов... Ясно, что это тоже город, как Свердловск. Свердловск переименовали в Екатеринбург, каким он был при царе. А Молотов... Наверняка переименовали и Молотов, причем давно, Беркович уже и не знал такого названия.
     Вставать с дивана не хотелось, но инспектор сделал над собой усилие и подошел к книжным полкам. "Атлас мира" - последнее издание, там Молотова наверняка нет. Где же его найти?..
     Беркович снял с полки Энциклопедический словарь и принялся листать страницы. Молотов... Ага. Партийный деятель, это мы знаем... Вот! "Именем М. был назван в 1940 г. гор. Пермь, в 1957 г. возвращено прежнее название". Пермь, значит. Ну и что нам это дает?
     Беркович захлопнул энциклопедию и несколько минут сидел, тупо глядя на лист бумаги. Идей не было. Мыслей тоже.
     "Мне это надо? - спросил он себя и честно ответил: - Нет. Что я буду делать с царскими монетами, даже если Аркадий возьмет меня в долю? Впрочем, если золото хорошей пробы... Несколько тысяч шекелей не помешали бы. Или несколько десятков тысяч? А кстати, где эта Пермь вообще находится? То ли на Урале, то ли в Сибири... Новосибирск знаю, Свердловск, Архангельск тоже могу на карте показать. А Пермь..."
     Беркович потянулся за "Атласом мира", раскрыл его на развороте "Россия" и принялся водить пальцем по линиям рек. Пермь оказалась недалеко от Свердловска - во всяком случае, на такой мелкомасштабной карте. А где остальные города? Беркович нашел их довольно быстро и неожиданно ощутил слабый укол в сердце. Что-то ему показалось... Мысль ускользнула, и Беркович с досадой хлопнул ладонью по странице. Впрочем, что тут могло показаться? Он еще раз поискал глазами города, перечисленные в записке. Два действительно в Сибири, три на Урале, один - в Европейской части России.
     Беркович взял со стола оставленный Ариком фломастер и пометил города жирными красными точками. Если ехать от одного города к другому... Может, искомый пункт находится по дороге? По железной дороге - вряд ли дед в конце сороковых летал между этими городами на самолетах. Может, он как-то назвал своей дочери название станции или полустанка, а она... Почему эта нелепая идея возвращается опять и опять?
     Ирочка и Елена Леонидовна. Рано говорить... Что говорить, черт побери? Почему эта фраза оказалась рядом со списком городов? Прямой связи здесь наверняка нет и быть не может. Предложение об Ирочке и Елене Леонидовне, возможно, имеет некий служебный смысл... Какой?
     Взгляд возвращался к началу строки, перемещался к концу, и Беркович неожиданно понял, что видит еще одно слово. Слово, которого не было. Галлюцинация? Чушь... Но он действительно только что прочитал слово, которое видно только если...
     Ну конечно! Беркович подчеркнул фломастером первые буквы слов и произнес вслух: "Ригел". Ригел? Бессмыслица. Нет такого слова - ригел. На иврите есть "регель" - нога. А по-русски... Погоди-ка... Регель... Ригель...
     Беркович был, мягко говоря, не большим знатоком астрономии, но знал, тем не менее, что какая-то звезда на небе действительно называется Ригель. Ну и что? Даже если это так, какое отношение имеет звезда Ригель к ящичку с...
     Стоп, - сказал себе Беркович и принялся листать энциклопедию в поисках статьи "Звездное небо". Несколько минут спустя он с удовлетворением рассматривал картинку, а потом, вооружившись циркулем и линейкой, долго вымерял взаимные углы и расстояния. Прошло полчаса, прежде чем Беркович удовлетворенно вздохнул и записал на отдельном листке название города.
     - Наташа! - позвал он и, когда жена выглянула из кухни, сказал: - Передай Фире, что бывшую улицу Литвинова нужно искать в Рязани.
     - Где? - удивилась Наташа. - Почему в Рязани? О Рязани в записке вообще ни слова...
     - Видишь ли, - улыбнулся Беркович, - Антон Маркович был разносторонне образованным человеком. Астрономию уважал... Понимаешь, Наташа, если посмотреть на карту, то города, помеченные в записке, расположением очень похожи на созвездие Ориона. Но... без одной звезды. А если прочитать первые буквы слов в предложении "Рано Ирочке говорить Елене Леонидовне", получится...
     - Ригел! - воскликнула Наташа. - Почему "ригел"?
     - Ригель - звезда в Орионе, - пояснил Беркович. - То место в созвездии, где она находится, соответствует на карте расположению города, который имел в виду дед Аркадия. Поняла?
     - Ну-ну... - пробормотала Наташа. - Ты хочешь сказать, что высчитал...
     - А что тут считать? - махнул рукой Беркович. - Рязань это. Вот циркуль, вот линейка, можешь проверить.
     - Рязань, - сказала Наташа. - Ты уверен?
     - Вот когда твой Аркадий найдет на бывшей улице Литвинова клад царских монет, я буду уверен на все сто. А пока... Ну, процентов девяносто могу дать. Достаточно?
     - Боря! - воскликнула Наташа. - Ты самый умный!
     И побежала звонить Фире.
     Беркович поставил книги на место и повалился на диван. Томик Акунина так и лежал на полу. Беркович поднял его, раскрыл и прочитал: "Фандорин удовлетворенно улыбнулся и вышел из комнаты".
     "Интересно, - подумал Беркович, - мог ли Фандорин отличить Орион от Большой Медведицы?"
     Он сильно в этом сомневался.
     
     
     ТРЕТИЙ
     
     - Значит, вы никогда не любили сами, - сказал собеседник, когда Беркович выразил сомнение в том, что нормальный человек, будучи в здравом уме и твердой памяти, способен лишить себя жизни, если от него уходит любимая женщина.
     Разговор происходил в скверике перед домом. Наташа прогуливалась вдоль аллеи с коляской, в которой спал Алик, а Беркович, сидя в тени на скамейке, обсуждал с соседом трагическую историю смерти манекенщицы Анат Элимелех и ее друга парикмахера Рони Афуты. В те дни газеты выходили с аршинными заголовками и фотографиями на всю полосу, и лучшей темы для обсуждения трудно было придумать.
     - Вы никогда сами не любили! - повторил сосед тоном человека, знающего о любви все - естественно, по книгам. - Любовь - это чувство, которое сжигает человека без остатка.
     - Ясно, - сказал Беркович. - Поскольку я еще не обратился в пепел, то, значит, и не любил.
     - Нечего иронизировать, - рассердился сосед. - Не знаю, что в действительности произошло у Анат и Афуты, газеты, конечно, все врут, как всегда... Вы, наверное, знаете больше...
     Он сделал многозначительную паузу, но Беркович на провокацию не поддался, и сосед продолжил после едва заметного вздоха разочарования:
     - На моих глазах как-то разыгралась история похлеще.
     - Да? - спросил Беркович равнодушным голосом, поскольку знал: если проявить заинтересованность, сосед и не подумает начать рассказ.
     - Представьте себе! - воскликнул он. - Случилось это лет двадцать пять назад, я только приехал в Израиль и жил в одном городке на севере. Вовсе не в богатом районе, кстати говоря...
     
     * * *
     
     Катрин приехала с родителями из Соединенных Штатов, а Фернандо - из Аргентины. Семья Мильгром переехала в Израиль, потому что отец Катрин решил: чем мыть машины богачам из Квинса, лучше делать это для своих, евреев. А может, в Израиле повезет, и он выбьется в люди.
     Семья Фернандо Капита тоже была не из богатых, отец его всю жизнь горбатился на стройке, зарабатывая ровно столько, чтобы сводить концы с концами. Жили Катрин с Фернандо на соседних улицах и не могли не познакомиться, поскольку учились в одной школе. То, что между ними началась любовь, - дело, конечно, слепого случая.
     В манеканщицы Катрин не взяли бы - она была девушкой полноватой, да и писаной красавицей ее никто бы не назвал. А Фернандо после школы пошел в армию, отслужил три года, на субботы приезжал домой, и у Катрин не было времени, чтобы скучать по жениху - всю неделю она была занята в небольшом магазине игрушек. В армию ее не взяли, потому что врачи нашли у нее плоскостопие, да и зрение у Катрин было слабым, она носила сильные очки, которые снимала, когда гуляла с Фернандо.
     Соседи знали - вот вернется Фернандо, и будет свадьба. Родители Катрин не были в восторге от предстоявшего брака, им хотелось для дочери, естественно, более выгодной партии, но и возражать они не собирались, все-таки воспитаны были в демократических традициях и признавали за каждым человеком право самому выбирать свою судьбу.
     Вернулся Фернандо, несколько дней они с Катрин ходили по городку совершенно счастливые, и прохожие оборачивались им вслед. Через неделю Фернандо устроился работать охранником и получил оружие: новенькую "беретту". А еще несколько дней спустя безжизненные тела Фернандо Капиты и Катрин Мильгром были обнаружены поутру на краю апельсиновой плантации, метрах в двухстах от центральной дороги Тель-Авив - Хайфа. Катрин была убита выстрелом в грудь, а Фернандо пуля попала в живот, и он, судя по всему, некоторое время был еще жив, но передвигаться не мог и умер от потери крови.
     Пистолет, принадлежавший Фернандо, лежал на земле между двумя телами, и, по идее, никто - ни юноша, ни девушка - не мог бы до него дотянуться. Экспертиза показала - на рукоятке следы Катрин и Фернандо, причем в одном месте след пальца Катрин находится поверх следа пальца Фернандо, а в другом месте наоборот. И потому никто не мог сказать - кто держал пистолет последним, а ведь это было важно знать: то ли Фернандо убил подругу и покончил с собой, то ли это сделала Катрин. Оба они, однако, держали пистолет в руках. Почему?
     Слухи, конечно, ходили всякие, и версии выдвигались самые разнообразные. Одна версия: Катрин давно разлюбила Фернандо, но пока он был в армии, не считала себя вправе сказать ему об этом. А когда юноша вернулся, между ними произошел откровенный разговор, Фернандо (южная кровь!) вспылил, под рукой оказалось оружие... Может быть, но почему на пистолете были следы пальцев Катрин?
     Версия вторая: стреляла Катрин, потому что мужчина, тем более после армии, не станет убивать себя выстрелом в живот, понимая, насколько это мучительная и, к тому же, не гарантированная смерть. Если так, то, видимо, Фернандо нашел себе другую, и девушка, будучи вне себя, выхватила у него пистолет... В этом случае, кстати, объяснялось, почему на рукоятке два следа, перекрывающие друг друга. Катрин выхватила оружие у Фернандо, тот пробовал отобрать и получил пулю в живот. А потом Катрин покончила с собой, выстрелив в сердце.
     Была и третья версия, объяснявшая, почему в одном месте на рукоятке след Катрин перекрывает след Фернандо, а в другом - наоборот. Они поняли, что счастья в жизни им не видеть (вопрос, конечно, оставался - а, собственно, почему?), и решили покончить с собой, но никто не хотел стрелять в себя сам, и тогда первой выстрелила Катрин, попав другу в живот, а Фернандо, забрав из руки девушки оружие, выстрелил ей в сердце...
     Ни одну из этих версий в полиции доказать не смогли, да и не особенно старались, поскольку обе семьи очень просили не проводить дополнительных экспертиз - и без того все было ужасно, какая, собственно, разница, кто стрелял первым, кто вторым.
     На кладбище Катрин и Фернандо лежали рядом, и обе семьи приходили к могилам в положенные дни, вместе читали кадиш и вместе скорбели о погибших детях...
     
     * * *
     
     - Вот видите, - сказал Беркович, - то, что вы рассказали, лишь подтверждает мои слова. Кто-то из них было явно не в себе. У кого-то были скрытые психические отклонения, которые должны были со временем проявиться - и проявились. Иначе ничего бы не случилось, даже если бы молодые люди крепко повздорили. Да если бы все, кто по дурости устраивают скандал любимому человеку, хватались за оружие, жизнь на земле давно бы прекратилась!
     - Да-да, - рассеянно сказал сосед, - вы правы... То есть, не в том правы, что кто-то - Катрин или Фернандо - был психически болен, вовсе нет. А в том, что если бы каждый начинал стрелять по каждому поводу...
     - Так одно следует из другого! - воскликнул Беркович. - Не будь у Катрин психического отклонения, она бы не стала стрелять из-за какой-то глупости!
     - Почему вы думаете, что стреляла именно Катрин? - поднял брови сосед.
     - По-моему, это ясно, - сказал Беркович. - Бывший солдат не стал бы стрелять себе в живот, это исключено. А девушка, не умевшая обращаться с оружием, вполне могла поступить именно так.
     - Железная логика, - восхитился сосед. - А что вы скажете о перепутанных отпечатках?
     - Это тоже очевидно, - Беркович пожал плечами. - Катрин выхватывает пистолет у Фернандо из кобуры, он пробует забрать оружие, получает пулю в живот... А потом Катрин, увидев то, что натворила, стреляет себе в сердце.
     - М-м... - протянул сосед. - Извините, но так рассуждать может только тот, кто не знал Катрин. А я знал эту семью с того дня, как Мильгромы поселились в нашем городе. Более рассудительного существа я не встречал в своей жизни. Она все продумывала наперед. Она строила с Фернандо планы на всю оставшуюся жизнь и рассказывала о них мне, когда я спрашивал о будущей свадьбе.
     - Вот именно, - сказал Беркович, - она расписала для себя всю жизнь, и вдруг Фернандо заявляет...
     - У Фернандо никого не было, кроме Катрин!
     - Так я о том и говорю! Значит, у Катрин было скрытое психическое отклонение...
     - Нет, - твердо заявил сосед. - В жизни не поверю. Кстати, скажите: если действительно стреляла Катрин, почему пистолет оказался на земле посредине между телами? Она что, специально положила его туда?
     - Почему специально? Выстрелила и инстинктивно отбросила оружие.
     - Да? Она умерла, по словам экспертов, мгновенно. И потому, по идее, должна была сжимать оружие в руке, ведь пальцы в момент смерти конвульсивно сжимаются...
     - Достаточно и секунды, - покачал головой Беркович, - и вообще, все это детали. Рассудочность женщинам совершенно не свойственна. Уже одно это наводит на мысль...
     Он оборвал себя, потому что заметил странный взгляд, брошенный на меня соседом.
     - Послушайте, - сказал Беркович. - Насколько я понимаю, у вас на этот счет была собственная версия, отличавшаяся от всех. Я прав?
     - Вы правы, - сказал сосед неохотно. - У меня всегда была собственная версия, но... Меня не спрашивали, а сам я не хотел...
     - Ну-ну, - сказал Беркович с излишней заинтересованностью, - расскажите, мне, как полицейскому, это любопытно.
     - Хорошо, - сказал сосед после долгой паузы. - В те дни никому и в голову не пришло, что в этой истории мог быть кто-то третий.
     - Третий? - воскликнул Беркович. - А что? Были следы третьего? Я ведь не помню той истории, меня тогда еще и в стране не было.
     - Нет, конечно, не было больше ничьих следов! Дождь не шел полгода, земля была совершенно сухая, никаких следов просто не могло остаться. Но представьте, что некто проследил за Катрин и Фернандо, подошел к ним, выхватил у парня пистолет...
     - Чепуха! - бросил Беркович. - Чтобы солдат позволил незнакомцу подойти и...
     - Почему незнакомцу? Как раз наоборот, очень знакомому человеку. Да, позволил, потому что он и Катрин его хорошо знали. Тот, третий, выхватил оружие и, пока Фернандо приходил в себя от изумления, выстрелил. А потом убил и Катрин, которая от ужаса не могла пошевелиться.
     - Но следы на рукоятке...
     - Он протер рукоятку, стерев свои отпечатки, а потом приложил пальцы мертвых уже Фернандо и Катрин - вот почему, кстати, отпечатки оказались перекрыты в разных местах по-разному... Бросил пистолет между телами и ушел.
     - Но... почему? Где мотив? Ваша версия все объясняет, кроме мотива!
     - Мотив? Любовь, что же еще! Некто третий, полюбивший Катрин, признавшийся ей в этом и получивший отказ. Некто третий, который не мог допустить, чтобы Катрин и Фернандо поженились. Некто третий, который считал: пусть лучше оба умрут, потому что, если он убьет одного Фернандо, Катрин будет знать, кто это сделал!
     - Почему же об этом не подумали в полиции? - спросил Беркович. - Кто-то ведь должен был видеть, как этот третий приходил к Катрин, говорил с ней, кто-то должен был догадываться о том, что он любит и любит безответно...
     - Никому и в голову прийти не могло, что этот человек способен на убийство, - покачал головой сосед. - Такой тихий, такой робкий... Да, он поглядывал в сторону Катрин, но в ее сторону поглядывали многие, это еще не основание для подозрений. Нет, о третьем даже не подумали... Ну, я пойду, время уже позднее.
     Сосед заторопился домой, да и Берковичу было пора, Наташа уже делала ему знаки, стоя поодаль с коляской.
     И ночью уже, отложив книжку, которую он читал, Беркович подумал: а что если... Сосед так уверенно говорил об этом гипотетическом третьем... И взгляд, который он бросил... Сосед был человеком скрытным и, если разобраться, даже робким в каком-то житейском смысле. И возраст - в те годы ему было лет двадцать с небольшим. Срок давности уже истек, и сосед мог позволить себе лишнюю откровенность. Так неужели?..
     Беркович знал, что никогда не спросит об этом. Но знал также, что никогда больше не сможет сидеть с соседом вечерами на скамейке и обсуждать результаты футбольных матчей. Даже если он неправ.
     Беркович не в силах был смотреть в глаза убийце.
     
     
     ТРОЕ ЛИШНИХ
     
     Совещание продолжалось дольше обычного, и Беркович вышел после него с головной болью. Вернувшись к себе в кабинет, Беркович позвонил своему старшему коллеге Хутиэли.
     - Заходи, обсудим, - предложил бывший шеф, и минуты три спустя Беркович входил в знакомый кабинет, где на его прежнем месте сидел незнакомый стажер и быстро печатала на компьютере - том самом, за которым Беркович провел два долгих года.
     - Это Марк Вунштейн, - представил новичка Хутиэли и добавил: - Не обращай на него внимания, я его пока занимаю перепечаткой протоколов...
     - Хорошее занятие, - пробормотал Беркович, вспоминая собственные бдения. - Мы просто не в состоянии дать охрану каждому из этих людей, - перешел он к делу, положив перед Хутиэли список, содержавший шесть фамилий довольно известных в Израиле бизнесменов.
     - Да, - согласился Хутиэли, - с кадрами проблема. Кризис, ты ж понимаешь...
     - Не только я понимаю, но и преступники тоже, - хмуро сказал Беркович. - За неделю убито три человека, все убийства заказные, и все, что объединяет эти три жертвы - их профессиональная деятельность. Каждый занимался производством так называемого электронного глаза - это какое-то очень новое слово в кибернетике, дешевое устройство, которое позволит через пару лет полностью перейти от обычных телефонов к видео.
     - Вот именно, - подхватил Хутиэли, подняв палец. - Здесь мы имеем мотив, ты не находишь? Кому нужно, чтобы новинка не попала на рынок?
     - Она же все равно на рынке появится! - воскликнул Беркович. - Не бывает так, чтобы отстреляли всех производителей!
     - Это верно, - согласился Хутиэли. - Значит, кому-то нужно хотя бы задержать начало массового выпуска. Кто это может быть?
     - Компания "Безек", например, - пожал плечами Беркович, - или любая из компаний сотовой связи.
     - Ты полагаешь, что эти фирмы способны нанять киллера, чтобы перестрелять производителей электронного глаза? - удивился Хутиэли.
     - Конечно, я так не думаю, это чушь, - раздраженно сказал Беркович. - Но ведь кто-то уже убил трех бизнесменов, а остальные, кто занимается этим же бизнесом, сейчас трясутся за свою жизнь и требуют охраны. А у меня ничего нет, кроме трех трупов и объединяющей их профессии. Может, профессия - просто совпадение, и на самом деле причины убийств разные?
     - Ты сам веришь в такие совпадения? - спросил Хутиэли.
     - Не верю, - покачал головой Беркович.
     - Тогда вернемся к основной версии, - предложил инспектор. - Что известно?
     - В прошлую среду, - начал Беркович, - в двадцать тридцать на пороге собственной виллы убит Нахман Брем, хозяин фирмы "Экстра-миг". Стреляли из проезжавшей машины, было темно, никто не заметил даже марки машины. Четверо суток спустя и тоже вечером убили Амнона Амиэля, хозяина фирмы "Роксолана". Стреляли из машины, почерк тот же. И вчера вечером при аналогичных обстоятельствах погибла Далия Торкман, владевшая компанией "Кинг". Все три компании - небольшие, по шесть-семь сотрудников, разрабатывают и производят этот самый электронный глаз.
     - Кому первому пришла в голову идея о том, что причина убийств - именно этот проклятый глаз, чтоб ему ослепнуть? - поинтересовался Хутиэли.
     - Мне, - признался Беркович. - Собственно, после третьего убийства это стало настолько очевидно, что остальные фирмачи, занимающиеся тем же "глазом", обратились в полицию с просьбой о защите. Я бы на их месте тоже...
     - Что ты успел предпринять?
     - Обычная процедура - опросил свидетелей, которых практически не было ни в одном из случаев. Видно, что если не сам заказчик, то исполнитель прекрасно знает режим каждой жертвы. Адреса, время, когда жертва возвращалась домой...
     - Может, достаточно поставить охрану у домов, где живут оставшиеся трое?
     - Вы думаете, киллер дурак? Наверняка он теперь переменит тактику. Пока никаких следов. Думаю, он позаботится о том, чтобы следов и впредь не оставалось.
     - Ты полагаешь, что он действительно намерен перестрелять всех?
     - Я обязан исходить из этого предположения, - сказал Беркович. - С потенциальными жертвами я поговорил...
     - И нагнал на них страха, - усмехнулся Хутиэли.
     - Не на всех, - улыбнулся Беркович. - На двоих - да, нагнал. Это Мордехай Айзенберг и Михаэль Коэн. Молодые люди, но перепугались не на шутку. Именно Коэн первым потребовал охрану. А третий - Илан Садэ - отнесся к убийствам довольно равнодушно и заявил, что сворачивать производство не намерен и всякой сволочи бояться не собирается. Естественно, я спросил у каждого: кого они могут заподозрить. И, конечно, они назвали все те же известные телефонные компании, для которых видеосвязь по новой технологии - как нож острый.
     - В общем, по нулям, - резюмировал Хутиэли. - Как быть дальше? Я бы на твоем месте все-таки провел расследование в телефонных компаниях.
     - Нас всего двое - я и сержант Бармин! - воскликнул Беркович. - Нам десять лет понадобится, чтобы с одним только "Безеком" разобраться! А очередное убийство может последовать в любой момент.
     - Другого пути не вижу, - пожал плечами Хутиэли. - Честно говоря, по-моему, это дело вообще пустое. Ты же знаешь, как раскрываются заказные убийства. Годы проходят, и обычно кто-нибудь раскалывается сам. Или киллера берут по другому делу... В общем, - заключил инспектор, - я тебе не завидую.
     - Я тоже, - вздохнул Беркович и, попрощавшись, отправился в свой кабинет. Бесполезный был разговор, только зря время потратил - и никакого путного совета. Впрочем... Одна мысль промелькнула... Какая? Беркович попытался вспомнить каждое сказанное слово, не нашел ничего, стоящего внимания, и усевшись перед компьютером, принялся перечитывать протоколы, надеясь на внезапное озарение.
     Что останется, если исключить из числа подозреваемых известные телефонные компании? Ну не станут они связываться с уголовщиной, это очевидно! Хорошо, тогда подозревать просто некого, если, конечно, в деле нет каких-то личных отношений, связывавших жертвы с пока не известной личностью. "Попробую, - подумал Беркович, - копать в этом направлении". Перспективы небольшие, но все же...
     Дня через два инспектор все так же сидел перед компьютером, подперев подбородок ладонью. Он успел опросить десятки человек - знакомых, друзей, родственников погибших, установил огромное число их личных связей. Пустой номер. Ну не было в отношениях этих людей ничего личного! Никто ни у кого не уводил невесту, никто никому не сделал подлости... Не было у них общих знакомых, которые по какой-то пока не известной причине могли бы желать смерти каждому из погибшей тройки. А если говорить о шести - включая трех пока еще живых бизнесменов, - то и подавно не удалось отыскать никого, кто бы водил знакомство со всеми сразу.
     Разве что... Все та же мысль, пришедшая в голову инспектора во время разговора с Хутиэли, хотела выбраться из подсознания, но исчезла, так и не появившись.
     Устав от анализа личных отношений и хитросплетений жизненных судеб, Беркович выключил компьютер и принялся просматривать бумаги, пришедшие на адрес полиции из фирм-производителей электронного глаза. Беркович запросил сведения о продукции, хотя и не надеялся, что самостоятельно разберется в премудростях современной электроники. Надо бы обратиться к эксперту по этой проблеме, но сначала необходимо хотя бы сформулировать, чего, собственно, полиция хочет от экспертизы?
     Так... Электронные средства передачи изображений по цифровой методике... Метод Довера с использованием микрочипов под номерами... Метод Хатчингса, который позволяет упростить конструкцию, но требует более дорогих комплектующих... Темный лес... Впрочем, что-то промелькнуло... Что?
     Беркович перечитал внимательно каждый лист, не обращая внимания на те места, где речь шла о специфических особенностях электронного производства. Ну конечно, как он раньше не догадался? Пятеро из шести фирмачей пользуются методом Довера, шестой - Коэн - взял на вооружение метод Хатчингса. Метод вроде бы более перспективный в будущем, но сейчас довольно убыточный.
     Интересно бы узнать, где был Коэн в те вечера, когда погибли трое его коллег, а по сути - три конкурента. И какая у него машина. И есть ли у него оружие.
     Сделав несколько звонков и получив недостающую информацию, Беркович посидел в раздумьи и отправился на прием к прокурору.
     Через два часа, после звонка сержанта Бармина, Беркович набрал номер сотового телефона Михаэля Коэна.
     - Вы просили об охране, - сказал инспектор. - Приезжайте сейчас ко мне, вместе подумаем, какую охрану мы можем вам обеспечить.
     Коэн явился и заявил с порога:
     - Я покрываюсь потом, когда по вечерам возвращаюсь домой. В каждой тени мерещится...
     - Ну и напрасно, - прервал Коэна Беркович. - Я проверил: в те вечера, когда происходили убийства, вы возвращались домой позже обычного. Это подтверждают семь свидетелей, в том числе ваша жена Эдит.
     - Я ездил по делам...
     - По каким?
     - Разве сейчас припомнить? Я подумаю.
     - И еще, - продолжал Беркович, - у вас есть разрешение на оружие, и за вами числится "беретта" последней модели.
     - Ну и что? - удивился Коэн.
     - Я понимаю, что стреляли вы не из этого пистолета, но на вашей вилле найден еще и револьвер "магнум", разрешения на который у вас нет.
     Коэн смертельно побледнел и раскрыл рот, но не произнес ни слова.
     - Пока вы добирались ко мне с работы, на вилле произвели обыск, - объяснил Беркович. - С санкции прокурора, естественно...
     - Эдит мне не...
     - Ей не разрешили с вами связаться. А результат мне сообщили перед вашим приходом. Я понимаю ваш мотив - вы хотели избавиться от конкурентов. Если бы их было много, то всех, как говорится, не перестреляешь. А вас всего шестеро на всю страну и, может, даже на весь мир. И методом Хатчингса пользуются лишь в вашей фирме - очень перспективно в будущем, но сейчас у вас одни убытки. А вот если продукция ваших конкурентов исчезла бы с рынка хотя бы на несколько месяцев... Тогда вы вырываетесь вперед, и никому вас не догнать! Я верно рассуждаю?
     - Глупости! - заявил Коэн. - Револьвер мне подбросили!
     - Ну да... А алиби? Вы ловко придумали - сами оказались в числе потенциальных жертв, потребовали охраны, делали вид, что жутко боялись киллера...
     - Так оно и есть!
     - Вам придется объяснить, откуда у вас револьвер, из которого убиты три человека. И относительно алиби подумать. Не дома будете думать, а в камере - вот ордер на ваш арест.
     Коэн вскочил и бросился на инспектора. Борьба, впрочем, оказалась недолгой.
     - Почему ты решил, что убийца находится в списке жертв? - спросил инспектор Хутиэли, когда Беркович пришел к бывшему шефу рассказать об успехе операции.
     - Где легче спрятать лист? В лесу, - процитировал Беркович, но Хутиэли, похоже, не читал Честертона, и инспектор добавил: - Я просто подумал: отчего пятеро пользуются методом Довера, и только один - Коэн - методом Хатчингса.
     - Ты хорошо разбираешься в электронике? - удивился Хутиэли.
     - Ни черта в ней не понимаю! - весело признался инспектор Беркович.
     
     
     УБИЙСТВО НЯНИ
     
     - Боря, - сказала Наташа за завтраком, - тебе не кажется, что я засиделась дома? Арик уже достаточно взрослый, можно отдать его няне...
     - Нет! - воскликнул Беркович и с силой опустил на стол чашку, которую держал в руке. Горячий чай пролился на скатерть, оставив на ней темное пятно.
     - Что с тобой? - удивленно спросила Наташа. - Я всего лишь сказала...
     - По-моему, тебе ни к чему возвращаться на работу. Разве моей зарплаты нам не хватает?
     - Хватает, - смутилась Наташа, - но мне надоело сидеть дома. Ты все время на людях, а я вожусь по хозяйству. Не понимаю, почему ты так вскинулся!
     - Ну... - протянул Беркович. - Извини, я действительно... Видишь ли, мы расследовали одно дело, там как раз молодая няня и ребенок, и все так страшно, что я подумал...
     - Ты хочешь сказать, что няня убила ребенка?
     - Нет, все было иначе. Честно говоря, сам не знаю, что напугало меня в твоем предложении. Извини, ты права. Если хочешь вернуться к себе на фирму, то нам действительно нужно найти хорошую няньку для Арика.
     - Боря, ты сказал, что это было так страшно... Молодая няня и ребенок. Она его убила, да?
     Беркович мрачно посмотрел на жену. У него не было желания рассказывать о расследовании, но он понимал, что Наташа будет теперь строить собственные версии и мало ли к каким нелепым выводам сможет прийти.
     - Не убивала она ребенка, - вздохнув и допив уже остывший чай, сказал Беркович. - Все было наоборот: ребенок пяти лет убил свою няню.
     - Как?! - не сдержала возгласа Наташа. - Как такое возможно?
     - Ну, - покачал головой Беркович, - в жизни возможно всякое...
     - Расскажи, - потребовала Наташа.
     - Ты слышала о Хаиме Малере? Это владелец фирмы "Одеон", которая продает товары по каталогам.
     - Знаю эту фирму, - кивнула Наташа. - У них неплохая одежда.
     - Малеру под пятьдесят, шесть лет назад он женился на бывшей манекенщице Офре Дотан. Их дочери Ронит недавно исполнилось пять. Когда девочка подросла, ей наняли приходящую няню, молодую женщину по имени Ривка Симхони.
     - Офра, как и я, не могла прожить без работы? - с иронией спросила Наташа.
     - Нет, конечно, просто ей не сиделось дома, она привыкла к определенному образу жизни... Офра обычно уезжала из дома часов в десять, оставляя дочь на вилле под присмотром няни, а возвращалась к вечеру, иногда к ночи, когда девочка уже спала. Ну, ты понимаешь, приемы, встречи... Малер проводил вечера с женой. Позавчера они вернулись домой около одиннадцати вечера - не так поздно, бывало, что являлись после полуночи. В салоне горел свет, няня сидела в кресле перед телевизором. Офра подошла ближе и увидела кровь. Ривка была мертва, кто-то вонзил ей в шею тонкий стилет, попал точно в сонную артерию.
     - Какой кошмар! - воскликнула Наташа.
     - Кошмар для Малеров был еще впереди, - вздохнул Беркович. - Они, естественно, бросились в комнату дочери - ужасно перепугались за девочку. Ронит спала в своей кроватке. Будить ее не стали, вызвали полицию... Вот тогда и началось самое ужасное. Пальцевые следы на рукоятке стилета принадлежали Ронит. Кровавый след вел из салона в детскую. На простынке тоже были кровавые отпечатки. И кровь была на правой ладони девочки.
     - Ты хочешь сказать... - Наташа даже не смогла выговорить ужасного предположения.
     - Ронит разбудили, - продолжал Беркович, - и она, увидев полицейских, сначала расплакалась, а потом призналась в том, что убила собственную няню.
     - Ты это серьезно? Ребенок мог убить взрослую женщину?
     - Я тоже сначала отнесся к этой идее очень скептически, - кивнул Беркович. - К расследованию меня подключили вчера утром, когда все экспертизы уже были готовы, а официальное признание Ронит запротоколировано. Скажу тебе сразу: физически девочка вполне могла это сделать. Кресло низкое, пятилетний ребенок вполне мог, замахнувшись, попасть стилетом в шею Ривки. Сила удара тоже соответствует возможностям ребенка. Она могла ударить чуть левее и правее, и все ограничилось бы небольшим порезом. По чистой случайности удар пришелся в сонную артерию.
     - По чистой случайности... - повторила Наташа. - Ты веришь в случайности такого рода?
     - Обычно нет, не верю. Но что было делать? Случайности ведь действительно происходят. Девочка не любила няню, об этом сказали сами родители. Стилет принадлежал Хаиму и лежал в ванной комнате, ребенок мог до него дотянуться. В квартире никого не было, кроме няни и ребенка. Пальцевые следы принадлежат Ронит, направление удара соответствует ее замаху. И она ведь призналась!
     - В голове не укладывается, - пробормотала Наташа. - Что же теперь будет?
     - В том-то и дело, что ничего, - сказал Беркович. - Пятилетний ребенок не может нести ответственности перед законом. Девочка в шоке, все время плачет и никак не может вспомнить, что же это на нее нашло и как все получилось. "Это я ударила Ривку!" - вот все, что она говорит. Психологи запрещают проведение допроса, да я и сам понимаю, что это бессмысленно и жестоко по отношению к ребенку.
     - Неужели Ривка была такой плохой няней? И если так, почему Малеры не избавились от нее раньше?
     - Ага, - удовлетворенно произнес Беркович. - Этот вопрос и мне пришел в голову. Хаим утверждает, что у него с женой никаких претензий к Ривке не было. Ронит няню действительно недолюбливала, потому что Ривка была с девочкой строга - но именно в той степени, в какой того требовали родители.
     - Но это же надо было обладать изощренной фантазией! - воскликнула Наташа. - Взять в ванной стилет, подойти к ничего не подозревавшей няне, ударить ее в шею, вернуться в детскую и спокойно лечь спать!
     - Детское воображение подчас значительно изощренней, чем мы, взрослые, можем представить, - заметил Беркович.
     - Кошмар... И что же, дело уже закончено?
     - Дело закончено, - кивнул Беркович. - Только...
     - Что? - переспросила Наташа, когда пауза слишком затянулась.
     - Я продолжал задавать себе два вопроса. Почему Ронит все-таки решила убить няню? И почему Ривка не обратила на девочку внимания, когда та подошла к ней со стилетом? Неужели так засмотрелась на экран, что не заметила Ронит?
     - Да, это странно, - согласилась Наташа. - Наверное, по телевизору показывали интересную передачу...
     - Ривка умерла около десяти часов вечера. Телевизор показывал двадцать второй канал. В то время шел футбол, я проверил. Так вот, по словам Хаима, няня терпеть не могла футбол. Вряд ли она стала бы смотреть матч.
     - Как же тогда...
     - Сначала я подумал, что это девочка переключила канал после того, как совершила убийство. Однако на пульте остались пальцевые следы Ривки, хозяев квартиры и еще одного человека - и никаких следов Ронит. К пульту она не прикасалась.
     - Почему же Ривка смотрела футбол, если она его не любила?
     - Еще один странный вопос, верно?
     - Ты сказал о следах на пульте. Ривка, хозяева и... кто еще?
     - Это мог быть любой из гостей Малеров. К ним на виллу время от времени приходили сослуживцы Хаима, подруги Офры, иногда собирались довольно большие компании. Естественно, телевизор они тоже смотрели, и кто угодно мог взять в руки пульт.
     - Кто угодно? Все равно это ограниченный круг лиц. Ты их всех проверил?
     - Вот что значит быть женой полицейского! - воскликнул Беркович. - Нет, я не смог проверить всех знакомых Хаима и Офры. Во-первых, их слишком много, а во-вторых, проверять нужно было только тех, кто приходил на виллу в течение двух дней перед убийством. Дело в том, что Офра протерла пульт тряпочкой...
     - Понятно. Кто же приходил на виллу за эти два дня?
     - В том-то и дело, что никто! Малеры утверждают это совершенно однозначно.
     - Ничего не понимаю. Это что, мистика?
     - Наоборот, - усмехнулся Беркович. - Именно это обстоятельство и позволило мне найти истинного убийцу.
     - Истинного... Ты хочешь сказать, что девочка все-таки не убивала?
     - Нет, конечно!
     - Но она же сама сказала... Ничего не понимаю!
     - Я тоже ничего не понимал, - успокоил жену Беркович. - Но вопрос о том, почему Ривка смотрела футбол и чьи следы остались на пульте, не давал мне покоя. В версию о том, что убила Ронит, это не укладывалось. А признание... Господи, это же ребенок! Девочка просыпается, видит страшных полицейских, ей задают ужасные вопросы...
     - И она признается в убийстве? Глупости!
     - Конечно, - согласился Беркович. - Это третья проблема, которая меня мучила. Почему Ронит так быстро призналась? Ну, а поскольку допрашивать девочку было невозможно, то я спросил себя: кто мог быть на вилле, кроме гостей Хаима и Офры? Если хозяева не в курсе, то гость мог приходить только к няне. Кто приходил на виллу в те часы, когда хозяев не было дома?
     - Узнать это можно было двумя способами, - продолжал Беркович. - Первый: опросить соседей, но тут шансы невелики. Вилла Малеров стоит в таком месте, что никто не может видеть, кто туда входит и выходит. От соседей видна только центральная дорога, а по ней постоянно ездят машины. В общем, этот путь никуда не привел, хотя я вчера потратил полдня именно на опросы соседей. Оставалась вторая возможность: если кто-то приходил к Ривке, он предварительно мог звонить ей по телефону.
     - Вот именно! - воскликнула Наташа. - Как я об этом не подумала?
     - Ничего, - успокоил жену Беркович, - это и мне не сразу пришло в голову. Пришлось обращаться в "Безек" и в компанию сотовой сети "Селком", именно этот аппарат был у Ривки. Так вот, ей постоянно звонил некий Арон Шифман. Я навел справки: это один из ее знакомых, мать Ривки утверждает, что они были близкими друзьями, но несколько месяцев назад поссорились. Домой к Ривке Арон приходить перестал, но, видимо, они все-таки встречались - во всяком случае, перезванивались, это точно. И я подумал...
     - ...Что Арон приходил к Ривке, когда она была на вилле Малеров? - подхватила Наташа.
     - Конечно. И более того: этот негодяй так запугал девочку, что она говорила и делала все, что он скажет.
     - Он заставил Ронит убить Ривку?!
     - Нет, конечно, что за глупости! Когда Ронит положили спать, он смотрел футбол, а Ривка сидела рядом. Потом Арон встал, прошел в ванную, взял стилет, на который давно обратил внимание, вернулся и убил подругу, которая ему, похоже, сильно докучала. Наклонился и нанес удар так, будто это сделал ребенок. Потом протер стилет, вложил его в руку спавшей девочки, так что остались следы, и бросил оружие около тела Ривки. Оставил следы крови в детской...
     - Но почему Ронит призналась в том, чего не делала?
     - Это мы узнаем, когда девочка оправится от шока. Скорее всего, за те месяцы, что Арон приходил к Ривке на виллу Малеров, он приобрел на Ронит влияние. Задумка у него была сильная: свалить убийство на ребенка, которому ничего за это не будет. А если Ронит запутается в показаниях, так ведь ребенок, что с нее взять...
     - Какой негодяй! - вскричала Наташа.
     - Негодяй, - согласился Беркович. - И что самое страшное: все действительно могло сойти ему с рук. Он совершил единственную ошибку: не переключил на другой канал телевизор и забыл о том, что брал в руки пульт управления.
     - Пожалуй, я еще побуду дома с Ариком, - сказала Наташа. - Что-то мне расхотелось выходить на работу...
     
     
     УБИЙСТВО ПО РАСПИСАНИЮ
     
     - Боря, -сказала Наташа, когда Беркович уже надел форменную рубашку и собирался натягивать туфли, - я знаю, как ты относишься к таким просьбам, но это очень важно для Андрея...
     - Наташа, - строго сказал Беркович, - я примерно догадываюсь, что ты хочешь сказать, и я действительно...
     - Не догадываешься, - прервала мужа Наташа. - У Андрея нет проблем с полицией, у него совсем иные...
     - Для начала - кто такой Андрей? Впервые слышу это имя.
     - Как? - удивилась Наташа. - Андрей и Света Сухоцкие. Они были у нас в гостях на прошлой неделе. Молодые супруги, у Андрея продуктовый магазин, а Света занимается маркетингом в серьезной фирме.
     - Ну, и какие проблемы возникли у Андрея? - недовольно спросил Беркович, поглядев на часы. - Насколько я помню, магазин у него некошерный. Наверно, в этом проблема, и ты хочешь, чтобы я...
     - Ничего подобного, - отрезала Наташа. - С магазином Андрей справляется сам. Проблема у него со Светой. Точнее... Это у нее проблемы, а Андрей сильно нервничает. В общем, если бы ты с ним поговорил...
     Беркович открыл дверь, прислушиваясь к шуму мотора патрульной машины, ожидавшей у подъезда, и сказал, второпях целуя жену в щеку:
     - Пригласи их вечером в гости, тогда и поговорим.
     С этими словами он отправился на работу, тут же забыв и о странном рассказе Наташи, и о приглашенных на вечер супругах Сухоцких. Вернувшись домой в восьмом часу, Беркович обнаружил за столом в гостиной не известного ему мужчину, в котором не сразу признал владельца некошерного продуктового магазина с небольшим, но постоянным доходом (так, по крайней мере, сказал неделю назад сам Андрей).
     - Я вас покину, - заявила Наташа, - нужно уложить Арика спать. А вы поговорите спокойно.
     Спокойного разговора, впрочем, не получилось. Андрей волновался, и крупицы смысла в его рассказе Берковичу пришлось выковыривать, как изюм из творога. После получасового разговора инспектор уяснил для себя следующее.
     Вот уже в течение трех, а может и четырех месяцев кто-то буквально терроризирует Свету, жену Андрея. Ничего такого, о чем следовало бы поставить в известность полицию. К примеру, месяца три или четыре назад Света обнаружила в своей сумке сложенный вчетверо лист бумаги, на котором было на иврите написано: "Проститутка! Мы до тебя доберемся!" Положить лист мог кто угодно - на работе, например, где сумка лежала на самом виду, или на рынке, куда Света заехала после работы (сумка висела на плече, но была открыта), или в гараже, где Света провела полчаса, пока механик проверял барахлившую систему зажигания.
     Второй случай произошел недели три спустя. Света часто получала милые подарки от своих клиентов: коробки конфет, например, цветы или какую-нибудь мелочь. В тот день она обнаружила на своем рабочем столе оставленную кем-то коробку шоколадных конфет, на которой не было ни надписи, ни записки, по которой можно было бы определить дарителя. Но это были любимые Светины "мишки", значит, человек, оставивший коробку, знал, что подарок понравится.
     Вечером Света съела одну конфету, и через полчаса ей стало плохо. Болел желудок, началась рвота, но к ночи все прошло, "скорую" не вызывали, справились своими силами. Андрей предположил, что конфеты были некачественными, хотя дата на коробке утверждала обратное. Однако на другой день он отнес коробку знакомому химику и попросил сделать анализ. Химик покупал продукты в магазине Андрея и просьбу выполнил охотно.
     - Слабительное! - с удивлением заявил он через несколько дней. - Кто-то шприцем ввел внутрь конфет слабительное, которое можно приобрести без рецепта в любой аптеке. Ну и шуточки выкидывают твои клиенты!
     - Это не мои... - пробормотал Андрей.
     Он потребовал от жены, чтобы она рассказала обо всех сотрудниках ее фирмы, но каждый из них оказался в Светиной интерпретации милым человеком, не способным на подлость. Между тем, странности продолжались, причем просиходили все чаще. То Света слышала в темном переулке чей-то голос: "Погоди, мы еще до тебя доберемся", а когда оборачивалась, то никого не обнаруживала. То получала анонимные письма с угрозами - ни одного письма Андрей не сохранил, потому что не хотел, чтобы они мозолили жене глаза. Нервы у Светы все больше расшатывались, Андрей сам теперь возил жену на работу и с работы. Начались звонки по телефону, причем негодяй специально выбирал время, когда Андрея не было дома и, значит, трубку поднимала Света. Угрозы следовали за угрозами, и как-то, вернувшись из магазина, Андрей обнаружил Свету в кресле. На полу лежала пустая упаковка из-под сильнодействующего снотворного, а на столе записка: "Не могу так больше, сил нет".
     - Вы так и не обратились в полицию? - перебил Беркович.
     - Обратился, конечно! После одной из анонимок я поехал в полицейский участок, все рассказал и оставил заявление. Обещали провести расследование, но никто и пальцем не пошевелил.
     - Я это проверю, - пробормотал инспектор. - Продолжайте. Я так понимаю, что Свету улалось спасти...
     - Слава Богу, что я вернулся не поздно и успел вызвать "скорую". Все обошлось, но Света утверждала, что записку написала и лекарство приняла после того, как ей позвонил неизвестный и сказал, что жить ей осталось несколько часов. Что-то он говорил еще, Света не запомнила, но голос был таким уверенным, что она не могла не подчиниться.
     - Гипнотическое воздействие по телефону, - кивнул Беркович. - Судя по вашему рассказу, ваша жена принадлежит к типу легко внушаемых людей.
     - Очень легко! - воскликнул Андрей. - С тех пор я просто боюсь оставить ее одну. Настоял, чтобы она ушла с работы в фирме. Теперь Света весь день проводит у меня в магазине, помогает и, по крайней мере, находится у меня на глазах.
     - После попытки самоубийства что-то еще произошло?
     - Звонки продолжались, но реже, - мрачно сказал Андрей. - Негодяй выбирал время, когда Света оставалась дома одна, я ведь не мог держать ее при себе круглые сутки, мне нужно иметь дело с поставщиками, с таможней... Последний звонок был вчера, опять угрозы, и я попросил Наташу, чтобы она...
     - Понятно, - перебил Андрея Беркович. - Пожалуй, Наташа правильно сделала, что организовала нашу встречу. Я займусь этим завтра же. Конечно, нужно будет получить разрешение начальства - все-таки это другой округ, - и ваше заявление.
     - Написать сейчас?
     - Нет, приезжайте завтра в управление к десяти часам. Сейчас подумайте: кому нужно доводить вашу жену до такого состояния? По сути - кому нужна ее смерть?
     - Никому! - воскликнул Андрей. - Я все время об этом думаю. Никому, могу поклясться!
     - Жду вас завтра в управлении, - повторил Беркович, провожая гостя.
     Но события повернулись иначе. В ту же ночь Света Сухоцкая умерла - инспектор узнал об этом, когда приехал на работу: позвонила Наташа, а затем и в оперативной сводке было сообщено о самоубийстве молодой женщины. Наташа кричала в трубку, что Свету довели до самоубийства, и это так нельзя оставить...
     - Да-да, - повторял Беркович, но, прежде чем ехать на квартиру к Сухоцким, потратил около трех часов, делая звонки в разные инстанции - в основном, это были страховые компании, и с владельцами большинства из них инспектору пришлось говорить суровым тоном, угрожая санкциями, если они откажутся отвечать на его единственный вопрос. Получив, наконец, удовлетворившую его информацию, Беркович отправился к Сухоцким, где уже готовились к похоронам и квартира была полна родственников и знакомых. Безутешный Андрей стоял у окна, прислонившись лбом к стеклу и, казалось, отсутствовал в этом мире.
     Беркович подошел к стоявшему в сторонке коллеге - инспектору Певзнеру, который вел дело о самоубийстве.
     - Случай ясный, - сказал тот, пожимая плечами. - В прошлый раз она наглоталась таблеток, и ее спасли. На этот раз она выпила соляной кислоты, и все кончилось очень быстро. Муж не успел даже вырвать бутылку из ее рук. Следы на кухне совершенно явственны: была борьба, разбитая бутылка на полу...
     - Действительно, - пробормотал Беркович, - все совершенно очевидно. Если только поменять знак...
     - О чем ты? - удивленно спросил инспектор Певзнер, но Беркович уже подошел к Андрею, взял его за плечо и сказал:
     - Где мы с вами можем поговорить без свидетелей?
     Андрей посмотрел на Берковича пустым взглядом и молча направился в спальню. Здесь он присел на край двуспальной кровати, не предложив инспектору сесть рядом. Впрочем, Беркович и не собирался садиться.
     - Я слышал, - сказал он, - что дела в вашем магазине идут не слишком хорошо.
     Андрей, ожидавший от Берковича совсем других слов - слов утешения, - удивленно поднял голову.
     - Да, - сказал он, помедлив. - А у кого они сейчас хороши? Кризис...
     - Вы задолжали банкам и частным кредиторам около трехсот тысяч, - продолжал Беркович. - И если бы дело пришлось закрыть...
     - Только не это! - воскликнул Андрей с неожиданной страстью. - Только не это!
     - Я понимаю, - кивнул Беркович. - Вы ведь всегда мечтали заниматься именно этим видом бизнеса и были так счастливы, пока дела шли хорошо... А потом все покатилось под откос. И начались проблемы примерно полгода назад, верно?
     Андрей молчал, думая о своем.
     - Именно в то время ваша жена - полагаю, под вашим влиянием, - оформила страхование жизни на сумму в полмиллиона шекелей. Месячные выплаты довольно большие, но вы пошли на это... Почему?
     - Так хотела Света, - вяло сказал Андрей. - Мало ли что случается. Я тоже оформил страховку.
     - Да, - кивнул Беркович. - Но сами вы уходить из жизни не собирались.
     - Света тоже!
     - Конечно, - согласился инспектор. - Но вам нужны были деньги, чтобы спасти магазин, и вы начали терроризировать жену, доводя ее до самоубийства.
     - Как вы смеете! - вскочил Андрей.
     - Не надо кричать, - спокойно сказал Беркович. - Почему все звонки были в ваше отсутствие? Потому что это вы и звонили. Как могла попасть на стол вашей жены коробка конфет? Вы ее там и оставили - вы же часто приходили к жене на работу. И голос по телефону, заставивший Свету принять снотворное, - это был ваш голос, вот почему она подчинилась...
     - Но я же ее тогда еле спас! - воскликнул Андрей. - Я спас ее!
     - А вы могли оставить все как есть и получить страховку месяцем раньше? - сказал Беркович и сам себе ответил: - Нет, не могли. Потому и вынуждены были в тот раз сделать все, чтобы Света не умерла. Дело в том - я знаю условия Светиной страховки, - что получить деньги по этому полису можно не раньше, чем через полгода после заключения договора. Полгода истекли вчера. Деньги вам нужны срочно, и вы не стали больше ждать. Заставили жену выпить соляную кислоту...
     - Я увидел, как она пьет эту дрянь, и хотел отнять бутылку!
     - Так интерпретировал ваши действия инспектор Певзнер - с вашей подачи. На самом деле все было наоборот, верно? Самоубийство упомянуто в числе страховых случаев, и теперь вы сможете спасти магазин. Терроризируя жену, вы создавали специфический фон, полагая, что, когда дело дойдет до убийства, то в полиции вспомнят все прежние случаи и будут искать неизвестного, который не давал вашей жене жить. Так можно было искать до бесконечности...
     - Чего вы от меня хотите? - устало спросил Андрей.
     - Ничего, - жестко сказал Беркович. - Мне даже ваше признание не нужно. Улик более чем достаточно. Вы хотели спасти магазин, принеся в жертву собственную жену. А не хотите ли теперь принести в жертву кого-нибудь еще?
     Он повернулся и вышел. Он шел домой, злясь на себя за то решение, которое принял, и совсем не был уверен в том, что Андрей примет то решение, которое было в данном случае единственно оправданным.
     - Боря! - воскликнула Наташа, когда Беркович вошел в квартиру. - Какой кошмар! Только что звонил сержант Бродский, сказал, что Андрей повесился, представляешь? Не выдержал смерти Светы!
     - Ты так думаешь? - пожал плечами Беркович и направился в ванную. Ему хотелось срочно смыть с себя грязь.
     
     
     УКУС ЗМЕИ
     
     - Теперь уже ничего не докажешь, - мрачно сказал эксперт Хан, отойдя с инспектором Берковичем подальше от шумевшей толпы мошавников и от полицейских, сдерживавших волну народного гнева. Гнев, кстати, был направлен не против Реувена Лепака, чьи гады расползлись сейчас по окрестным лесам, а против стражей порядка, из-за которых в размеренной жизни мошава возникли непредвиденные осложнения.
     - Ничего не докажешь, - повторил Хан. - Михаэль Орман погиб от змеиного укуса - это единственное, что я могу сказать наверняка. На щиколотке два характерных следа, припухлость. Смерть наступила в результате паралича органов дыхания. Если бы помощь подоспела в течение хотя бы получаса, его удалось бы спасти. Но бедняга пролежал без сознания всю ночь...
     - Понятно, - кивнул Беркович. - Если добавить к этому, что Орман сам выпустил гадов, которых, по идее, должен был охранять, то налицо типичный несчастный случай, произошедший в результате халатности.
     - Скорее всего, - согласился эксперт. - На дверце пальцевые следы Ормана, они расположены поверх следов Лепака - значит, именно сторож был последним, кто открывал вольер.
     - Вот именно. Вопрос в том, каким образом Орман мог погибнуть от змеиного укуса, если в вольере не было ни одной ядовитой змеи?
     - Ну, одна была - это теперь несомненно.
     - Не было, Рон, не было! У меня документы, на основании которых Лепак ввозил свой террариум в Израиль. Одиннадцать змей, на каждую у него был сертификат и разрешение. Это не ядовитые породы. Большая часть - ужи. Лепак привез змей, чтобы устроить в мошаве террариум и показывать коллекцию туристам. За деньги, естественно.
     - Когда это произошло? Я имею в виду: когда Лепак вернулся со змеями из Таиланда?
     - В пятницу на прошлой неделе. Вольер был приготовлен заранее, и в тот же день все змеи оказались в привычных для них условиях. Не придерешься.
     - А тебе хочется придраться? - прищурился Хан.
     - Нет, с чего ты взял? Но ведь что-то произошло! Среди змей не должно было быть ни одной ядовитой, но она там оказалась!
     - Ты полагаешь, что гадов смогут найти?
     Беркович пожал плечами.
     - Сейчас их ищут по всей территории мошава и в окрестностях. Как ты сам видишь - пока безрезультатно. Прошло слишком много времени, змеи могли расползтись куда угодно.
     - Что говорит Лепак? - поинтересовался эксперт.
     - Парень в шоке. Сейчас с ним вообще трудно разговаривать. Все время твердит: "Что он сделал? Почему открыл вольер?" Клянет себя - вчерашний вечер он провел в Тель-Авиве у родственников. Если бы Лепак был здесь, трагедии, возможно, не произошло бы.
     - Почему Орман открыл вольер? Он же должен был охраной заниматься, а не со змеями играть.
     - Кто теперь скажет? Ночь, скука. К тому же, Орман был убежден в том, что змеи не опасны. Хотел в руках подержать.
     - Гадость какая, - пробормотал Хан.
     - Вот именно, - кивнул Беркович. - Но некоторым нравится. Собственно, Лепак и собирался ведь давать посетителям ту или иную змею в руки. Именно поэтому он специально отбирал породы, совершенно не опасные.
     - Получается один из двух вариантов, - задумчиво сказал эксперт. - Первый: таиландские змееводы ошиблись, выдавая сертификаты, и одна из змей все-таки принадлежала к ядовитым породам. Второй: кто-то подменил одну из змей или подсунул в вольер лишнюю.
     - Ты полагаешь, что эксперты в Таиланде могли так ошибиться?
     - Нет, конечно! Даже я, наверное, смог бы отличить ядовитую змею от обычной. Язык, например, который...
     - Иными словами, первый вариант отпадает, - прервал Беркович эксперта. - Остается второй: змею подменили. Зачем?
     - Ну, - продолжал рассуждать Хан, - тут тоже возможны варианты. Первый: просто из хулиганства - убийце все равно было, кого укусит змея. Второй: убийца хотел расправиться с Орманом. И третий: замышлялась расправа над Лепаком, а Орман пострадал невинно.
     - Ты веришь в версию хулиганства? - удивился Беркович.
     - Нет, я лишь перебираю варианты.
     - Я тоже не верю, что в мошаве мог найтись негодяй, который просто ради интереса подсунул бы в вольер ядовитую змею. К тому же, он должен был знать, что в руки змею возьмет именно Лепак - ведь это его хозяйство, он их кормил, он их хотел туристам показывать... А Орман что? Охранник. Как мог быть убийца уверен, что Орман, делая ночной обход территории, захочет порезвиться с гадами?
     - Никакой гарантии, - согласился Хан. - И какой вывод из всего этого? Некто хотел убить Лепака, а пострадал Орман?
     - Похоже, что так.
     - Все равно есть тут нестыковка. Лепак наверняка прекрасно знал "в лицо" своих питомцев. Неужели он не обратил бы внимания на чужую змею и взял бы ее в руки?
     - Не знаю. Когда парень выйдет из шокового состояния, я ему задам этот вопрос.
     - Извините, инспектор, - обратился к Берковичу сержант Кубелик, - я вызвал, как вы просили, друзей Лепака и невесту Ормана. Они в кабинете главного бухгалтера.
     - Иду, - кивнул Беркович и направился к административному корпусу. Друзей Лепака оказалось двое - Арик Шехтман и Лея Герштейн, обоим было лет по двадцати пяти, как и самому Лепаку. А Эйнат Хариф, невеста погибшего, выглядела совсем молоденькой - вряд ли ей было больше семнадцати. Держались трое молодых людей на вид стойко, - даже Эйнат не плакала, а только до крови закусывала губу, - но мало что могли добавить к той информации, что уже была у инспектора. Были ли у Лепака враги? Не было, какие враги, мы тут с детства друг друга знаем, Реувена все любили, он для мошава готов был в лепешку расшибиться. Он очень талантлив, а в подражании не знает равных. Крик любого зверя, голос любого человека, любой почерк... После армии все путешествовали по экзотическим странами ради собственного удовольствия, а Реувен хотел сделать в мошаве что-то необыкновенное и в конце концов придумал эту идею со змеями. Поехал в Таиланд, оттуда и привез одиннадцать штук.
     Давно ли Орман работал охранником? Не очень, он из армии вернулся всего год назад, потом три месяца путешествовал - правда, в отличие от Лепака, не по Азии, а по Южной Америке. А сторожем начал работать зимой, когда решил, что с университетом, куда он хотел поступать, можно и подождать.
     Зачем Орман открыл вольер? На этот вопрос никто не смог толком ответить, даже Эйнат, знавшая Михаэля, естественно, лучше других. Нет, Орман не настолько любил гадов, чтобы так уж стремиться подержать их в руках. Но и утверждать, что он ни за что бы этого не сдалал, тоже никто не решался.
     Разговор продолжался около двух часов, а потом смертельно уставшая Эйнат едва не упала в обморок, и ее пришлось проводить до дома.
     Змей так и не нашли. Впрочем, и шансов было немного, кругом лес, не очень густой, конечно, но укрыться там под камнем или в кустах любая змея могла запросто. Как сказал Рон Хан: "Никаких доказательств".
     Часа через два Беркович еще раз решился поговорить с Лепаком. Врач сказал, что парень способен отвечать на вопросы. На этот раз он действительно не повторял, как заведенный, одно и то же, понимал все, что спрашивал инспектор, но отвечал вяло, испуганно, будто боялся, что его могли заподозрить в чем-то предосудительном.
     - Я открывал клетку вчера утром, - сообщил Лепак, - дал змеям корм. Закрыл и ушел домой.
     - Больше в вольер не приходили?
     - Нет, вечером я поехал в гости.
     - Клетку мог открыть любой? Например, Орман...
     - Михаэль не любой. Он отвечал за охрану, и у него были ключи.
     - Он часто открывал клетку?
     - Не знаю... Зачем ему это было нужно?
     И наконец Беркович решил задать прямой вопрос:
     - Кто в мошаве мог желать вашей смерти?
     - Моей? - от неожиданности Лепак едва не упал со стула. - Понятия не имею. Никто. А почему вы так...
     - Кто-то же подменил змею. И тот, кто это сделал, знал, что вы-то клетку наверняка откроете.
     Лепак смотрел на Берковича широко раскрытыми глазами и молчал, осмысливая услышанное.
     - Подменить змею? - сказал он наконец. - Глупо... Я бы увидел.
     - Но змею подменили, верно?
     - Да...
     - Отсюда следует то, о чем я сказал.
     - Ужасно. Меня? Убить? Я не знаю. Мне нужно подумать.
     - Подумайте, - сказал Беркович и прекратил разговор.
     Вечером он поздно вернулся домой и не стал рассказывать Наташе о трагедии в мошаве. Выяснить, кто хотел смерти Лепака, ему так и не удалось. Об Ормане говорили всякое, хотя, вроде бы, и не полагалось - о покойном или хорошо, или ничего. А Лепака все изображали человеком, лишенным недостатков. Это не то чтобы настораживало, но наводило на кое-какие размышления. Беркович вспомнил осужденного в прошлом году Хаима Бровермана - его тоже считали чуть ли не ангелом, а он однажды ударил соседа ножом, да так, что того с трудом спасли. И еще... Кто-то что-то сказал сегодня. О Лепаке? Об Ормане? Кто сказал? Не вспоминалось, да Беркович и не старался - знал, что воспоминание придет само, нужно отвлечься, думать о приятном, об Эйнат, например. Красивая девушка. Кстати, она сказала странную фразу: "Когда я была поменьше, мы с Реувеном дружили". Нет, это как раз не странно, в мошаве дружили все дети, что тут необычного? А, вот: "Он меня учил копировать. Пение птиц, отдельных людей, почерки"...
     Может, что-то еще?
     - Что с тобой? - спросила мужа Наташа. - Ты сегодня какой-то взвинченный, сам с собой разговариваешь. Неприятности на работе?
     - Были, - заявил Беркович. - Теперь, пожалуй, уже нет. Но я должен сделать несколько звонков.
     Он позвонил в полицейский участок, к которому относился мошав, и попросил коллег установить наблюдение за домом Лепака. Следующий звонок он сделал самому Лепаку и, когда молодой человек взял трубку, сказал:
     - Реувен, я намерен отдать на экспертизу сертификаты на змей. Я их вам сегодня вернул, подготовьте, пожалуйста, к утру...
     - Я не понимаю... - начал Лепак, но Беркович оборвал его словами:
     - И еще. Михаэль ведь был уверен в том, что змеи не опасны? И потому, когда вы попросили его положить им корм, он не нашел в этом ничего странного?
     - Я не...
     - Вы же сами сказали, - повысил голос Беркович, - что вчера вечером были в Тель-Авиве, хотя, по вашим же словам, змеи должны получать корм дважды в сутки, утром и вечером. Значит, вы попросили Ормана...
     - Это неправда!
     - Это правда. Завтра утром я жду вас в своем кабинете, и вы мне все расскажете.
     - Я не... - начал Лепак, но Беркович положил трубку.
     Час спустя позвонил сержант Кубелик и спросил, что делать с Лепаком - парень хотел куда-то уехать, и пришлось его задержать.
     - Пусть посидит до утра, - сказал инспектор, - а к девяти доставьте в управление. Надеюсь, у него будет достаточно времени подумать.
     - Лепак давно имел зуб на Ормана, - рассказывал на следующий день Беркович эксперту Хану. - Причин накопилось много, я еще не во всем разобрался, но вот тебе одна: Эйнат полюбила Ормана, а не Лепака. Месть он придумал изощренную, ты должен согласиться.
     - Но откуда он взял ядовитую змею? - удивился Хан.
     - Привез из Таиланда. И сертификат у него был соответствующий. Но Лепак его подделал. У него были способности - это мне Эйнат сказала. Лепак утверждал, что все змеи не ядовиты, и ни у кого не было причин не верить. А позавчера вечером он попросил Ормана задать гадам корм - тот и сам был не прочь, ведь парень не подозревал об опасности. Лепак уехал в Тель-Авив, создав себе алиби, а Орман... Ну, дальше ты знаешь. Орман погиб, змеи разбежались. Фактически беспроигрышный вариант. Ты сам сказал: "Ничего не докажешь".
     - Но ведь ты доказал?
     - Если бы я не понял, что сертификат подделан, то ничего бы доказать не смог. Кстати, на самом деле это была песчаная гадюка - самая опасная из этого отряда пресмыкающихся.
     - Терпеть не могу змей, - заявил Хан.
     
     
     УЖИН НА ПЯТЕРЫХ
     
     - Ты знаешь, какие слухи бродят по управлению? - спросил инспектор Хутиэли своего молодого коллегу инспектора Берковича, столкнувшись с ним в холле под большой пальмой.
     - Конечно, - уверенно заявил Беркович. - Все говорят о том, что Офра наставляет рога Илану.
     Офра работала секретаршей у начальника отдела убийств, майора Зихрони, а несчастный Илан был ее третьим, но, видимо, не последним мужем.
     - Твои сведения устарели, - усмехнулся Хутиэли. - Нет, сегодня все говорят о том, что майор Зихрони переходит в отдел по борьбе с наркотиками и получает следующий чин.
     - Очень рад за него, - сдержанно произнес Беркович.
     - А ты знаешь, кого прочат на его место?
     - Нет, - покачал головой Беркович. - Да какая разница? Кого бы ни назначили, это значит - придется искать общий язык, и пока сработаешься...
     - Конечно, - согласился Хутиэли. - Правда, с той кандидатурой, о которой все говорят, тебе срабатываться не придется.
     - О! - воскликнул Беркович. - Неужели назначат вас? Это было бы прекрасно!
     - Нет, - грустно сказал Хутиэли. - Стар я уже для такой должности.
     - Кто же тогда? - удивленно спросил Беркович.
     - Ты, конечно, - пожал плечами Хутиэли. - Сегодня или завтра тебя вызовет для беседы генерал Аронишки, так что будь морально готов.
     - Ну и ну, - Беркович не мог прийти в себя от изумления. - Это, конечно, хорошо, от недостатка честолюбия я не страдаю, но...
     - Но что?
     - На мне висит дело Хаузера, и я бы хотел с ним сам разобраться.
     - Да кто тебе мешает? Раньше ты жаловался на майора Зихрони, теперь сможешь пенять только на себя.
     - Спасибо за информацию, - сказал Беркович и направился в свой кабинет, чтобы свести наконец воедино все факты, известные ему о странном отравлении Ори Хаузера, владельца сети мастерских по ремонту электронной техники. Умер Хаузер неделю назад, и во время вскрытия выяснилось, что причиной смерти было не тривиальное пищевое отравление, как утверждал врач в больнице "Ихилов", а лошадиная доза довольно сложного мышьякового соединения.
     Запершись в кабинете и стараясь не думать о словах Хутиэли (это ведь все-таки слухи, мало ли что могло происходить на самом деле?), Беркович раскрыл на экране компьтера файл с данными по делу Хаузера и углубился в его изучение.
     Итак, Ори Хаузер, сорока трех лет, холостой, собрал в прошлую пятницу на своей вилле в Раанане несколько человек, среди которых были: его племянник Ашер, двоюродная сестра Элит с мужем Ариэлем и еще Шай Цингер, адвокат, который вел все дела Хаузера за пределами Израиля. У Хаузера были большие планы - он хотел открыть филиалы своей фирмы в Европе.
     Кроме хозяина и его гостей на вилле в тот вечер были повар Ран Боаз и официант из ресторана "Сюрприз" Арик Гидон. Оба были Хаузеру прекрасно знакомы - Ори приглашал их всякий раз, когда собирал гостей, а гостей он собирал едва ли не каждую неделю, а то и чаще.
     На ужин были рыба, салаты, прохладительные напитки, пирожные и кофе. Хозяин и гости попробовали все блюда без исключения, а потом - так сказать, на посошок, - хозяин допил со своим адвокатом бутылку любимого им ямайского рома. После вечеринки прислуга всю посуду вымыла, а остатки пищи - и бутылку из-под рома - выбросила в мусоросборник.
     Когда в восемь утра Хаузеру стало настолько плохо, что он сам вызвал "скорую", не было уже никакой возможности проверить, в каком именно блюде из вчерашнего меню содержалась лошадиная доза мышьякового соединения, которая привела беднягу Ори на кладбище. Согласно показаниям свидетелей, все они ели и пили вместе с Хаузером, не было такого блюда или напитка, который хозяин отведал бы лично.
     Если в еде Хаузера оказался яд (а он там безусловно оказался!), то гости тоже должны были иметь неприятности - ну хотя бы хоть какие-то признаки отравления. Ничего подобного! Никто из присутствовавших на здоровье не пожаловался, и все они были на похоронах - удрученные и не понимавшие, как могла произойти такая трагедия.
     Беркович не понимал тоже. Если каждый отведал все блюда, значит, нигде мышьяка не было! Нигде! Каким же образом Хаузер наелся этой гадости?
     Разумеется, Беркович, не будучи новичком в розыскных делах, первым долгом попытался ответить на вопрос: кому выгодна скоропостижная смерть Хаузера? Да всем, кто был на той вечеринке! Ашер, племянник, непутевый молодой человек, запутался в долгах, и дядины деньги нужны были ему позарез. Элит, кузина, давно мечтала открыть собственный салон красоты, но у нее не было на это средств, а банк отказывался дать ей большую ссуду. Что касается адвоката Цингера, то он, похоже, извлекал немалые прибыли из тех дел, которые проворачивал для Хаузера за границей. Сотрудники отдела экономических преступлений нашли кое-какие документы, уличавшие Цингера, и похоже, адвокат очень боялся, что о его проделках станет известно Хаузеру.
     Мотив для преступления был у каждого. Ну и что? Мотив - далеко не все, что нужно для расследования. Способ убийства - вот проблема! Все присутствовавшие на вечеринке хотели бы смерти Хаузера, чтобы заполучить его деньги или избежать ответственности. Но никто не мог отравить пищу, не опасаясь, что вместе с Хаузером не отравит и его гостей, в том числе и самого себя.
     Не придя ни к какой идее, Беркович выключил компьютер и спустился в лабораторию к эксперту Хану.
     - А, - втретил Рон приятеля, - тебя все еще Хаузер мучает?
     - Ты знаешь, что такое "антиномия"? - осведомился Беркович.
     - Конечно, - улыбнулся Хан. - Философы так называют противоречие, которое невозможно разрешить.
     - Вот именно. Отравление Хаузера - антиномия. Все хотели его смерти, но убить его не мог никто.
     - Глупости, - твердо сказал Хан. - Кто-то из той четверки его все-таки убил. А может, это повар или официант?
     - Нет, - покачал головой Беркович. - У них не было мотива. Оба ровно ничего не выигрывали от смерти Хаузера. Напротив, они лишились богатого клиента.
     - Ты точно уверен в том, что не было такого блюда, которое Хаузер отведал бы один?
     - Нет. Салаты и рыбу ели все. Пирожные не ела Элит, сохраняла фигуру, но мужчины отведали хотя бы по куску. Ром "на посошок" Хаузер пил с адвокатом, и все свидетели уверяют, что Цингер выпил не меньше хозяина, он-то и опустошил бутылку до дна. В общем, куда ни кинь...
     - Не знаю, - медленно проговорил Хан. - Может, например, этот адвокат... как его... Цингер лишь делал вид, что пьет, а на самом деле вылил напиток? Кстати, ты заметил, что это единственный случай, когда, кроме Хаузера, только один человек попробовал то, что употребил хозяин?
     - Конечно, - пожал плечами Беркович, - я обратил на это внимание? Ну и что это нам дает? Не мог адвокат вылить ром - пили они на глазах у всех гостей.
     - А подсыпать яд в бокал Хаузера?
     - Исключено. Было три свидетеля.
     - А в бутылку?
     - Наверно, - пожал плечами Беркович. - Но ведь из нее и сам Цингер пил тоже...
     - Почему, кстати, не пили остальные?
     - А многие в Израиле любит крепкие напитки? Хаузер почему-то любил ром, Цингер же пил за компанию, хотя, по словам свидетелей, не проявлял особой радости.
     - Ты проверял этого Цингера? - спросил Хан. - Я имею в виду: вне связи с Хаузером он какие напитки предпочитает?
     - Крепкие, - сказал Беркович. - Обычно он пьет водку, у него много "русских" клиентов, но от рома, виски и даже чачи тоже не отказывается.
     - Значит, и отсюда ничего не вытянуть, - вздохнул Хан.
     - А что тут можно вытянуть? - удивился Беркович. - Любил Цингер ром или нет, но факт: он пил в тот вечер из одной бутылки с Хаузером. Хаузер умер, а Цингер жив-здоров.
     - Насчет жив - согласен, а вот здоров ли? Ты не можешь под каким-нибудь предлогом пригласить адвоката ко мне, чтобы я взял у него анализ крови?
     - А повод?
     - Придумай что-нибудь. И проверь, кстати, какими болезнями страдает Цингер, у кого лечится и какие препараты принимает.
     - Погоди-ка, - забеспокоился Беркович. - Что у тебя на уме? При чем здесь болезни Цингера? Разве есть какая-то болезнь, которая вызывает нечувствительность к мышьяковым соединениям?
     - Болезни такой нет, - заявил Хан, - а вот лечение... Короче, ты сделаешь это?
     Беркович только кивнул в ответ. Процедура его не вдохновляла, врачи больничных касс, а частные - тем более, не очень охотно делились с полицией сведениями о своих пациентах. Нужно было оформить кучу бумаг, а в результате чаще всего оказывалось, что некто Икс болел ангиной - и что это давало полиции?
     Просидев в своем кабинете за телефоном больше часа, Беркович выяснил только, что Цингер страдал аллергией на металлы, в частности, на никель, и по этому поводу лечился у известного гомеопата Ашкенази. Гомеопат на вопросы Берковича отвечать отказался, мотивируя свой отказ необходимостью соблюдения врачебной тайны.
     - Какая тайна, доктор, - убеждал собеседника инспектор, - когда речь идет об изобличении преступника?
     - У вас есть против моего клиента какие-то иные улики?
     - А вот это уже тайна следствия!
     - Значит, мы квиты, - заметил Ашкенази. - У вас своя тайна, у меня своя.
     - Если у вас есть что скрывать, - заметил Беркович, - значит, у меня есть повод отправиться к прокурору за санкцией. Не думаю, что для вашего бизнеса, доктор, будет хорошо, если я заявлюсь к вам в офис в компании с тремя полицейскими и мы начнем рыться в вашей картотеке...
     - Только не это! = возмутился гомеопат. - Вы мне всю клиентуру распугаете! Ну хорошо, - сказал он после минутного молчания. - Я вам так скажу: один из методов лечения аллергий делает человека невосприимчивым к отдельным ядам, поскольку они в микродозах входят в состав назначаемых препаратов.
     - В том числе и соединения мышьяка?
     - В том числе и соединения мышьяка, - повторил Ашкенази.
     - Вы сами назначили Цингеру это лечение?
     - А кто же еще? - удивился врач. - Впрочем... У меня вот записано, что год назад Цингер жаловался еще и на... Неважно, на что ииенно, это к делу не относится. И я назначил ему лечение... Да, там есть микродозы мышьяка, и если принимать препарат в течение длительного времени, то может выработаться невосприимчивость к довольно большим дозам. Но я выписал Цмнгеру только один рецепт, этого мало для того, о чем вы говорите.
     - Спасибо, доктор, - от души поблагодарил Беркович и принялся обзванивать гомеопатические аптеки, которых в районе Гуш-Дана оказалось так много, что освободился инспектор лишь к концу рабочего дня. С листком бумаги он спустился в лабораторию экспертизы, надеясь застать Хана на рабочем месте.
     - У тебя уставший вид, - констатировал эксперт.
     - Зато я все теперь знаю! - воскликнул Беркович. - В течение последнего года Цингер принимал гомеопатический препарат, выработавший у него нечувствительность к соединениям мышьяка. Дозу, которая убила бы любого, он мог спокойно проглотить и получить в худшем случае небольшие рези в желудке. И похоже, рецепты он подделывал, потому что гомеопат выписал ему всего лишь один курс на месяц!
     - Я же говорил! - воскликнул Хан в возбуждении. - Значит, свое преступление он замыслил еще год назад?
     - А может, еще раньше, - кивнул Беркович. - Зарубежные дела Хаузера он вел шесть лет и, должно быть, хорошо преуспел.
     - Как ты собираешься его уличить? - деловито осведомился Хан. - Угостишь мышьяком и посмотришь, чем дело кончится?
     - Надо бы поступить именно так... - пробормотал Беркович. - Но если я это сделаю, то должности мне не видать, как своих ушей.
     - Какой должности? - спросил Хан.
     - Да вот ходят слухи, что меня прочат на место майора Зихрони...
     - Замечательно! - воскликнул Хан. - Да, ты прав, угощать Цингера мышьяком было бы неосмотрительно. Ничего, я и по составу крови определю, насколько этот тип восприимчив к ядам. Приводи его ко мне, буду рад познакомиться!
     - Мотив и способ, - бормотал под нос Беркович, возвращаясь в тот вечер домой. - Как бы теперь заставить негодяя признаться?
     Впрочем, это было не так важно - улик и так достаточно...