Сомерсет Моэм
     
     Хорошие манеры
     
     
     Обычно гости с удовольствием принимали приглашения на обеды, которыми их изредка угощал Огэстес Бретон. Им льстило изысканное общество, нравились превосходная еда и лучшие в графстве вина, Бретон был эпикурейцем, но без малейшего признака вульгарности. Хотя он и жил на лоне природы, чуть ли не отшельником, Бретон пользовался всеми достижениями нашего цивилизованного века и увлекался отвлеченными науками, особенно философией. Окруженный книгами, он прочно обосновался в своем родовом поместье, изучая психологию местных жителей, мелких землевладельцев и крестьян плодородного графства Кент. Ему была присуща некоторая ироническая тенденция к самоанализу и нравилось выделяться на общем фоне неискушенного сельского общества, что он и подчеркивал любезностью и изысканными манерами в стиле восемнадцатого столетия. Его прекрасный особняк эпохи короля Георга был полон шедеврами мебели восемнадцатого века, а стены украшали старинные картины. В таком обрамлении пятидесятилетний Огэстес Бретон был очень импозантен: невысокого роста, худощавый, с изящными маленькими руками и ногами, с седой бородкой, подстриженной по моде, господствовавшей в период царствования королевы Елизаветы, орлиным носом и светло-голубыми глазами своих предков, фамильные портреты которых красовались в его гостиной Он любил намекать на то, что все прекрасные вещи, собранные в его доме, достались ему по наследству, хотя на самом деле большая их часть была куплена на аукционах. Бретон был страстным коллекционером редкостей и мог часами говорить о великих мастерах меццо-тинто, старинном серебре и мебели прошедших столетий. Во время своих редких посещений Лондона он пропадал на аукционах.
     Однажды я обедал у него в компании с пастором, моложавым человеком аскетического вида с шапкой седых волос, к которому Огэстес Бретон относился с подчеркнутой почтительностью, и с лейтенантом военно-морского флота, которого наш хозяин пригласил в надежде услышать рассказы о всяких необычных приключениях и опасностях. Бретон явно старался видеть в нем не обыкновенного моряка, а мореплавателя времен королевы Елизаветы, участника увлекательных морских сражений с испанцами.
     
     Наш хозяин ловко руководил беседой, давая каждому гостю высказаться по наиболее интересующему его вопросу, сам же говорил мало, тогда лишь, когда нужно было направить разговор в другое русло или же остроумным намеком поддержать интерес к нему. Пастор довольно долго распространялся о влиянии церкви в сельских местностях, а моряк - о британском вооружении и войнах.
     Наконец превосходный обед был съеден, и на столе появился портвейн. Бретон любезно осведомился о здоровье жены пастора, которую он перестал приглашать после того, как заметил, что она заедает портвейн апельсином. Раб приличий, шокированный до глубины души, он ничем не проявил в тот момент своего возмущения, но незамедлительно вычеркнул ее имя из списка достойных приглашения лиц.
     
     - Чудесный портвейн! - констатировал пастор, оказавшийся, несмотря на наружность аскета, знатоком вин.
     
     - Да,- сказал наш хозяин, задумчиво рассматривая свой бокал с вином на свет.- Я только сейчас начинаю его пить. Оно пролежало у меня в погребе несколько лет. Это первая бутылка из не большой партии. Должен сознаться, что я пригласил вас, мои дорогие гости, не только для того, чтобы насладиться вашим обществом, но и для оценки достоинств этого божественного напитка.
     Пастор, польщенный тем, что его мнением так дорожат, медленно вдохнул чудесный аромат вина.
     
     - Это действительно нечто исключительное,- сказал он.
     - Любезный пастор,- заметил с чувством Огэстес Бретон,- я потрясен такой высокой оценкой из уст столь достойного человека.
     - Как вам удалось раздобыть такое вино? - вмешался я в раз говор, желая воспрепятствовать потоку взаимных комплиментов, который обязательно должен был последовать.
     
     - О! Это очень странная история, которая может заинтересовать вас.
     
     Мы попросили нашего хозяина рассказать ее, и он охотно согласился.
     
     II
     
     - Вы, конечно, знаете,- начал он,- Грэвени Холл, самое величественное здание в нашей местности, великолепный загородный дом, для описания прелести которого не хватит слов даже у опыт ного маклера по продаже недвижимого имущества. Но его владельцам, предки которых окончательно разорились за последние полтора столетия, стало не по карману содержать это чудо архитектуры; прекрасные сады заглохли, самый необходимый ремонт не производился, и наконец было решено сдать Грэвени Холл внаем. Несколько посредников занялись этим делом, но оказалось, не так-то легко найти желающего арендовать дом, находящийся на столь далеком расстоянии от железнодорожной станции. Только праздный и очень богатый человек мог позволить себе такую роскошь. Однако наконец арендатор был найден. Им оказался некий барон фон Бернгейм. Ему очень понравилась эта резиденция, и он сразу же заключил договор на долгосрочную аренду. Семья Грэве-нейс была на седьмом небе от счастья. Миллионер-арендатор, разбогатевший в Южной Африке, щедро расплатился с владельцами дома. Очевидно, богатство легко досталось ему. Он был готов на все, чего они хотели, и заплатить все, что просили.
     Прибытие барона фон Бернгейма произвело сенсацию в нашей местности не только потому, что он занял место семьи Грэвенейс, более четырехсот лет главенствовавшей здесь, но главным образом по той причине, что бедняки всех соседних деревень ждали помощи от богача-соседа. Мысль о сказочном богатстве новоприбывшего волновала и заставляла надеяться. Когда богатый немец наконец приехал, все, от землевладельцев до батраков, были начеку. Я же испытывал отвращение к этому чужаку. Мне, любителю старины, претила мысль, что какой-то неизвестный будет жить в родовом гнезде семейства Грэвенейс. К тому же я опасался, что этот выскочка-барон нарушит патриархальную атмосферу, которую я так старался сохранить в нашей скромной сельской местности
     Мои соседи поспешили нанести визит барону, но я и не подумал последовать их примеру, несмотря на все уговоры моей старой приятельницы, леди Элизабет. Меня раздражало, что он пренебрег старинным выездом семейства Грэвенейс, предпочитая разъезжать на паре рысаков, запряженных в новомодный экипаж, выкрашенный в ярко-желтый цвет. Я возненавидел этого соседа еще сильнее, когда узнал, что он стал участвовать в общественных делах нашего графства. Мне рассказали, что он добился улучшения работы местного почтового отделения, первым предложил создать фонды на строительство больницы и, что хуже всего, возглавил депутацию с управление железнодорожных сообщений, требуя строительства станции близ Грэвенея. Он начал субсидировать школы; до его прибытия я гордился тем, что, несмотря на все законы Вестминстера, половина нашего сельского населения не умела ни читать, ни писать, вследствие чего они лучше работали, удовлетворялись меньшим и вели себя приличнее.
     
     Тут пастор хотел было прервать нашего любезного оратора, но тот остановил его жестом и попросил разрешения продолжать свой рассказ.
     - Леди Элизабет не переставала уговаривать меня познакомиться с этим, очаровавшим всех, бароном. "Я уверена, что он понравится вам,- убеждала она меня.- Он сказочно богат, но не зазнается. И действительно очень забавен. Мне кажется, что вы настроены против него только потому, что его званые обеды лучше ваших".
     Должен сознаться, что я горжусь своими зваными обедами и трачу немало труда на их устройство. При желании в деревне можно подать лучший обед, чем в Лондоне. Мне действуют на нервы некоторые мои соседи, угощающие дрянными обедами якобы потому, что в этой глуши нельзя достать ничего другого И вот, когда леди Элизабет начала со свойственным ей энтузиазмом рассказывать о пирах, задаваемых бароном фон Бернгеймом, мне действительно стало немного завидно.
     
     Итак, я прекрасно обходился без гостеприимства этого миллионера, хотя не только леди Элизабет, но буквально все были очарованы чужестранцем, пели ему хвалу и радовались тому, что он решил поселиться здесь, в доме разорившейся семьи Грэвенейс, которой было не по средствам не только задавать пиры, но даже участвовать в местных празднествах. Все это так раздражало меня, что я старался избегать встречи с моим новым соседом. Однако должен сознаться, что я был немного польщен, когда мне сообщили, что этот немец, за которым увивалось, потеряв всякий стыд, все местное население, пытается во что бы то ни стало познакомиться именно со мной. Наконец он через нашу общую соседку, леди Элизабет, попросил разрешения нанести мне визит. Я был вынужден сослаться на нездоровье, чтобы иметь возможность отказаться от этой чести.
     
     Леди Элизабет хорошенько выругала меня за это, но я твердо решил не позволить навязать мне это знакомство.
     
     Когда барон фон Бернгейм понял, что ничего не добьется, он решил идти напролом. В одно прекрасное утро он, безо всякого приглашения, явился ко мне с подписным листом на сбор пожертвований для реставрации местной церкви. Я довольно резко отказался, потому что, во-первых, терпеть не могу эту новую манеру не оставлять в покое древние здания и никогда не дам ни одного пенса на реставрацию чего бы то ни было - мне слишком хорошо известно, что это значит; и, во-вторых, я счел нахальством самовольный визит барона ко мне. Мой посетитель кротко принял мой отказ и направился к двери. Я не пригласил его сесть. Внезапно он остановился. - У вас тут несколько очаровательных вещиц,- сказал он.
     - Весьма любезно с вашей стороны заметить это,- сухо ответил я.
     Уже у двери он задержался перед меццо-тинто, с которым связана странная история. Это было, несомненно, произведение замечательного художника, портрет женщины необыкновенной красоты. Я заплатил за него сто пятьдесят фунтов, но когда принес домой, начал сомневаться, не подделка ли это, случайно не выявленная экспертами.
     
     "Даже если и подделка,- уговаривал я себя,- она сделана изумительно. Но, вероятно, это подлинник. Все свидетельствует об этом". Тем не менее подозрение продолжало терзать мою душу.
     Барон продолжал смотреть на меццо-тинто, затем бросил быстрый взгляд на меня, и тень усмешки появилась на его губах. Я был поражен. Очевидно, он был уверен в том, что перед ним подделка.
     "Он обнаружил это сразу, значит он не только знаток, но и обладает врожденной интуицией в этих делах,- подумал я.- Замечательный человек! Однако нельзя допустить, чтобы он ушел без соответствующего оправдания с моей стороны. Ведь повесить на стену своей гостиной картину, весьма ценную, если это подлинник, но ничего не стоящую, если это подделка, такой же плохой тон, как носить поддельный жемчуг".
     "Вы смотрите на эту копию,- сказал я, уже больше не сомневаясь в том, что это действительно копия - Я повесил ее потому, что она действительно превосходна"
     
     "Она так мастерски сделана,- ответил барон фон Бернгейм, улыбаясь,-что я не был вполне уверен, знаете ли вы, что это всего лишь копия. Вы, конечно, знакомы с тем человеком в Париже, который делает эти вещи?"
     Я почувствовал, что избежал большой опасности, и для того, чтобы мой гость не подумал, что я позволил так позорно обмануть себя, снял мое меццо-тинто со стены, поднес его к окну, и мы детально обсудили его качества. В то время, когда он изучал мою неудачную покупку, я внимательно смотрел на него и, к моему удивлению, обнаружил, что его внешность довольно привлекательна. Он был изящно и скромно одет, умел вести себя надлежащим образом, лишен всякой аффектации, почти красив. У него были печальные глаза и удивительно приятный голос, придававший его речи особое обаяние. Мне стало понятно, почему женщины считали его неотразимым.
     
     Он уже прощался со мной, когда заметил мое главное сокровище - зеленую вазу такой красоты, что, хотя это мое давнее приобретение, я до сих пор не могу смотреть на нее без волнения и чувства острого наслаждения; мое сердце начинает бурно биться, как если бы я созерцал любимую женщину; но на свете нет женщины, которая могла бы похвалиться столь исключительной грацией форм, таким великолепием красок. Барон взял вазу.
     - А вот это, несомненно, не копия,- сказал он, восхищенно глядя на чудесное произведение искусства
     Когда я увидел, как бережно он держит эту вещь, как любовно ласкают ее его пальцы, подобно тому, как гордая мать гладит шелковистые локоны своего единственного ребенка,- я понял, несмотря на всю мою былую неприязнь к нему, что это родственная мне душа, человек, с которым я смогу беседовать о моих сокровищах и который будет понимать меня с полуслова.
     - Сейчас время завтракать,- произнес я немного смущенно.-
     Мне доставит большое удовольствие, если вы останетесь и разделите со мной скромную трапезу.
     Фон Бернгейм ничуть не удивился, приняв мое предложение так естественно, как если бы мы были старинными приятелями.
     
     
     [Hor-Man1.jpg]
     
     
     Кажется, одной из моих слабостей является то, что за моим собственным столом я люблю направлять беседу в угодное мне русло, но в данном случае барон чрезвычайно умело и тактично заставил меня подчиниться его воле, и я говорил необычайно много и о вещах, которые не привык обсуждать с малознакомыми людьми. Этот немец был знатоком человеческой природы, что я ценил. Добродушно, с легким юмором он пожурил меня за отрицательное отношение к многочисленным его проектам, и в конце концов мне пришлось сознаться, что ранее я относился к нему с большим предубеждением. - Надеюсь, что вы измените свое мнение,- сказал он.
     - Я уже изменил его,- сознался я,- и прошу извинить меня за былую нелюбезность.
     
     Затем он спросил меня, против чего именно я особенно возражаю. Узнав, что меня раздражает план строительства железнодорожной станции, барон заявил, что не будет осуществлять его. Мне было немного неловко сознаться, что я против проекта, который несомненно содействовал бы повышению жизненного уровня местного населения, но мой собеседник очень быстро перевел разговор на другую тему.
     Несколько дней спустя я получил приглашение отобедать в особняке барона и отправился туда.
     Прием, оказанный мне, превзошел все мои ожидания, и я был вынужден признаться леди Элизабет, подтрунивавшей над тем, что я наконец пал жертвой чар миллионера, что и сам не смог бы так принять своих гостей.
     Меня поразили изменения, которые барон внес в интерьер дома, комнаты которых стали похожи на залы музея. Фон Бернгейм оставил только уникальные вещи, добавив кое-что из собственных.
     Когда я возвращался домой в экипаже леди Элизабет, она воскликнула: "Признайтесь же наконец, что наш барон просто очарователен!"
     - Да, действительно,- ответил я.- Отказываюсь от моего прежнего отрицательного мнения о нем. У него замечательные манеры, и он умеет принять гостей. Кстати, вы обратили внимание на портвейн, которым он нас угощал? Боже мой! Где только этот человек достает его? Я бы отдал свою бессмертную душу за такое вино!
     Леди Элизабет удовлетворенно рассмеялась. Очевидно, она передала немцу мое мнение о его портвейне, потому что два дня спустя я, к вящему моему удивлению, получил шесть бутылок этого бесценного напитка. Подарок сопровождала записка. Барон фон Бернгейм писал, что просит меня, как тонкого ценителя, принять от него в дар эти несколько бутылок.
     Будучи действительно знатоком в этой области, я почувствовал себя польщенным и, не желая оставаться в долгу, немедленно отправился в свой сад и срезал несколько георгин.
     
     "Дорогой барон,- написал я ему,- вы были столь любезны заметить во время вашего визита ко мне, что георгины в моем бедном садике красивее, чем у вас. Разрешите же преподнести вам эти цветы в благодарность за внимание".
     Очевидно, мой скромный подарок понравился ему, потому что при нашей следующей встрече он горячо поблагодарил меня и извинился, что прислал всего шесть бутылок, оправдываясь тем, что у него осталось их всего пять дюжин.
     Это было началом нашей дружбы. Я нашел в фон Бернгейме энтузиаста и знатока изящных искусств. Он рассказал мне многое, о чем я и понятия не имел. В результате почти каждую неделю, за исключением тех, когда он оставался в городе, я навещал его или же он приходил ко мне. Меня удивляла только одна странная черта характера барона. Он никогда не рассказывал о своих делах. Все только смутно догадывались, что в Лондоне он возглавляет какие-то крупные промышленные предприятия. Несмотря на всю свою любезность, он не был действительно откровенен ни с кем, и даже я, после трех лет тесной дружбы, знал о нем не больше, чем в первый день знакомства. Я считал его очень наблюдательным, но одновременно самым осторожным и скрытным человеком из всех моих знакомых. Он знал всю подноготную каждого из видных наших соседей, о нем же самом никто не знал ничего.
     
     III
     
     Влияние барона фон Бернгейма в нашей сельской местности продолжало непрерывно возрастать. Будничное, дремотное состояние жителей было нарушено. Все стали необычайно оживленными и активными. Даже я, хотя теперь мне стыдно признаться в этом, решил, что бесцельно прожил жизнь в своем маленьком особнячке и что мне следовало бы в свое время распорядиться ею как-то иначе. Леди же Элизабет совсем подпала под влияние барона и занялась даже какими-то мелкими биржевыми спекуляциями под его руководством. Полагали, что барон, ставший натурализованным английским подданным, выставит свою кандидатуру в члены парламента, и фермеры уже мечтали о благосостоянии, которого он добьется для них.
     Прогуливаясь однажды вдоль дороги, пролегавшей близ моего дома, я увидел леди Элизабет в ее высоком двухколесном экипаже. По расстроенному лицу этой достойной дамы я понял, что случилось что-то необычайное.
     
     - Как раз направлялась к вам,- крикнула она и остановила экипаж.- Я только что из Тэрканбери. Узнала нечто совершенно потрясающее! - В чем дело?
     Она бросила быстрый взгляд на своего грума, передала ему поводья и соскочила на землю. Мы отошли на приличное расстояние, и только тогда очень взволнованным голосом леди Элизабет сообщила мне страшную новость.
     - Весь город полон слухов о бароне фон Бернгейме. Говорят, что он вовсе не барон, а известный континентальный аферист
     Иоганн Герц. Здесь, в Англии, он занялся жульническими спекуляциями колоссального масштаба. Отдан приказ об его немедленном аресте. Какой ужас! А я дала ему пятьсот фунтов стерлингов! Я побледнел. - Не может быть!
     - Я была в банке, и директор сообщил мне, что барон уже арестован. Никто не сомневается в его виновности. - Но я пригласил его ко второму завтраку сегодня,- сказал я.
     - Разумеется, он не придет! - воскликнула она.- Вы позавтракаете у меня, и мы обсудим все это.
     - Нет,- возразил я,- мне следует вернуться домой. Он может
     прийти, и я обязан принять его.
     - Не может быть! Вы намерены угощать его? Ведь он самый
     отъявленный уголовный преступник! Он уже арестован или сбежал.
     - Если он придет, он будет принят, как подобает гостю. Разумеется, я и вида не подам, что слышал что-то нелестное о нем.
     - Вы старый болван, мистер Бретон! - воскликнула леди Элиза
     бет, окончательно рассердившись.- Конечно, он не придет. Если же
     случится невероятное, то есть если он все-таки появится, вы обязаны вызвать полицию.
     
     Я вернулся домой чрезвычайно расстроенный. Леди Элизабет говорила так уверенно, что в правдивости ее слов не приходилось сомневаться. Однако я не был ошеломлен этим сообщением. Немец никогда не рассказывал о своем прошлом, и несмотря на его кажущуюся сердечность, в нем всегда чувствовалось что-то скрытное, затаенное.
     - Я не буду ждать господина фон Бернгейма после десяти ми нут третьего,- сказал я слуге без дальнейших объяснений. Немного нервничая, я взглянул на стенные часы. В этот момент Они начали бить. Было ровно два.
     
     
     [Hor-Man2.jpg]
     
     
     - Я не слишком точен? - спросил кто-то у открытого в сад окна. Я обернулся и вздрогнул. Это был барон фон Бернгейм
     - Я прошел садом, полагая, что вы не будете возражать,- объяснил он, входя в комнату.
     Я был так испуган, что никак не мог прийти в себя; мой гость - спокоен, уверен в себе и, как всегда, безупречно одет. Меня поразила совершенная непринужденность его манер. Он заметил мое замешательство и спросил, ожидал ли я его.
     - Разумеется,- ответил я, сделав над собой усилие.- Пойдемте завтракать.
     Не могу сказать, что этот завтрак доставил мне удовольствие. Я очень нервничал. То мне начинало казаться, что все эти тревожные слухи необоснованны, то я со страхом поглядывал на окна, опасаясь появления агентов сыскной полиции. Было бы чудовищно, если бы этого человека арестовали за моим столом. Я был не уверен, известно ли немцу, что его приказано арестовать, и безмолвно мучился, не зная, что предпринять. А он был по-прежнему невозмутим. С обычным блестящим знанием дела он говорил о раннем итальянском искусстве, критикуя различные школы с проникновенностью знатока и энтузиазмом художника. Я же почти все время молчал, стараясь лишь проявлять полагающуюся хозяину вежливость. Барон, по-видимому, не обращал внимания на мое подавленное состояние. Он продолжал развивать свои теории, тогда как я едва сдерживался, чтобы не крикнуть: "О господи! Разве вы не знаете, что вся полиция графства Кент рыщет по вашим следам?" Но я сдержался и поныне горжусь тем, что все время был любезен и смог скрыть, что визит этого гостя весьма нежелателен и чрезвычайно волнует меня.
     Мы как раз кончили есть, когда я услыхал скрип колес по гравию и вздрогнул. - Что это? - воскликнул я испуганно.
     Спокойно взглянув на меня, фон Бернгейм иронически усмехнулся.
     - Должно быть, это моя двуколка,- объяснил он.- Я приказал заехать за мной в три. Прошу извинения, что удаляюсь сразу же после завтрака, но я должен быть в Шотландии сегодня же вече ром, а отсюда так сложно добираться до железнодорожной станции, что я могу опоздать.
     Он пожал мне руку и вышел без малейшего признака спешки или волнения. Я наблюдал через окно, как он спокойно взял поводья и уехал
     Назавтра газеты поместили подробный материал о преступных махинациях барона. Это был исключительно бессердечный, жестокий обман, к которому немец успешно прибегал в течение трех лет своего пребывания в Англии. Сотни людей стали нищими. Вся страна была потрясена этой сенсацией.
     
     Иоганн Герц - таково было настоящее имя барона - бесследно исчез. Я последним видел его. Он скрылся на своем парусном суденышке. Его приметы были сообщены во все порты континента, но поймать его не удалось.
     Газеты продолжали трепать его имя и вскоре окончательно выяснили всю его биографию. Было установлено, что он всегда действовал под прикрытием какого-нибудь аристократического имени. Стремление казаться аристократом было главной слабостью этого афериста. Обычно он играл роль богатого сельского жителя.
     
     Но больше всего в этих разоблачениях меня заинтересовал тот факт, что он оказался известным специалистом по подделке произведений искусства; почти все дорогие копии картин, писанных маслом, меццо-тинто и фарфора вышли из его мастерской. Он применял свои недюжинные таланты по отношению к любым художественным произведениям, ставшим модными, используя острое чувство прекрасного и обширные знания. Он был так талантлив и многосторонен, что легко мог бы безбедно существовать честным трудом, но, по-видимому, опасности жизни афериста прельщали его.
     Даже когда я узнал всю эту печальную историю, я не мог не восхищаться удивительным хладнокровием и бесстрашием Иоганна Герца, явившегося ко мне завтракать, зная, что полиция ищет его по всей стране. Должен признаться, я надеялся, что ему удастся скрыться - было бы обидно, если бы в железные руки закона попался такой интересный человек. В пятнадцатом веке он основал бы династию.
     Я очень расстроился, когда через три месяца после его исчезновения прочел в газетах сообщение о том, что он арестован в Неаполе. Это произошло случайно, Иоганн Герц принял все необходимые меры предосторожности, но на сей раз судьба была против него. Его привезли в Англию, судили, признали виновным и приговорили к семи годам каторжных работ. - Но какое отношение это имеет к портвейну? - спросил я
     - В Грэвени Холл состоялась продажа имущества с аукциона,-ответил наш хозяин,- и я отправился туда в самом мрачном на строении. Особняк был полон любопытных, явившихся поглазеть на жилище знаменитого преступника, однако покупали мало. Всем нам было очень стыдно, и я заметил, что именно те, кто особенно широко пользовался гостеприимством немца, яростнее других осуждали его. Они утверждали, что он им никогда не нравился, всегда казался темной личностью. Я грустно наблюдал за всем этим, почти не обращая внимания на работу аукционера, как вдруг он предложил купить небольшое количество портвейна. "Вероятно, это то самое великолепное вино,- подумал я,- шесть бутылок которого барон преподнес мне в начале нашего знакомства". И в память о моем друге я купил этот портвейн. - Но почему вы так долго хранили его?
     - Не мог же я пить тогда, когда его бывший владелец, обладавший таким тонким вкусом, вынужден довольствоваться жалкой пищей обитателей Портлендской тюрьмы. Это было бы просто неэтично. Я решил подождать, пока не окончится срок его заключения. Сегодня он выходит на волю, и я пригласил всех вас сюда, чтобы торжественно отпраздновать это событие. Джентльмены! Раз решите мне произнести тост за здоровье господина Иоганна Герца!
     
     
     журнал "Человек и закон" N 4 за 1973 год. Перевод Т.Черниловской.
     
     OCR Minor