Александр Альфредович БЕК
     
     "НАЧИНАЙТЕ!"
     
     Рассказ
     
     
     Победа куется до боя.
     Этот афоризм любит гвардии капитан Момыш-Улы.
     Однажды был случай, когда он, командир полка, управляя боем, произнес только одно слово и больше ни во что не вмешивался.
     Бой продолжался недолго - приблизительно два с половиной часа, - и все это время Момыш-Улы просидел не облокачиваясь в четырех бревенчатых стенах блиндажа, тесного и полутемного, как погреб. Он часто закуривал, резким движением отбрасывая спичку; порой проводил худыми пальцами по черным поблескивающим волосам, которые упрямо поднимались, как только рука оставляла их; лицо казалось бесстрастным, и жил главным образом взгляд.
     Со стороны можно было подумать, что он ничем не занят, но, когда парикмахер, решив, что наступил наконец его час, предложил побриться, Момыш-Улы так на него взглянул, что тот попятился.
     Единственное слово, которое произнес Момыш-Улы, было очень простым. Он сказал: "Начинайте!"
     Перед этим ему звонили сверху:
     - Почему опаздываете? Почему молчит ваша артиллерия?
     Момыш-Улы ответил:
     - Я не опаздываю. Я буду действовать без артиллерийской подготовки.
     Его переспросили:
     - Как?
     - Без артиллерийской подготовки... Это я решил с командиром пушек. Подробности, думается, не для телефона.
     Он говорил с едва уловимым акцентом, не коверкая слов и оборотов, но неторопливость речи казалась иногда нарочитой: речь становилась быстрее, когда он разговаривал по-казахски.
     Через полчаса его снова запросили, почему не начинает.
     - Не закончена разведка огневых точек, - ответил Момыш-Улы. - Я считаю, что пока не решена эта задача...
     Его перебили, он смолк, глаза сверкнули и, дождавшись момента, когда можно отвечать, он резко сказал:
     - Если вы прикажете идти без разведки, пойду без разведки. Вы это мне приказываете? Сам стану во главе штурмовой группы, крикну "ура" и поведу людей. Вы приказываете действовать так? Буду выполнять ваше решение...
     И вдруг он покраснел, на впалых щеках цвета потемневшей бронзы вспыхнул скупой румянец.
     - Служу Советскому Союзу, товарищ генерал, - неловко выговорил он.
     - Что он вам сказал? - с любопытством спросил комиссар полка Логвиненко.
     - Он мне сказал...
     Момыш-Улы помедлил. Ему хотелось скрыть, что он польщен, но эта нотка прорвалась.
     - Сказал: "Спасибо за доблестный ответ".
     В эту минуту командир артиллерийского дивизиона Снегин, который, сидя на низком чурбаке, негромко разговаривал по другому телефону, закричал:
     - Головой? Я сам ему оторву голову за эти штуки! Передайте, чтобы дразнил шапкой! Передайте, что я это приказываю, сто тысяч чертей ему в левую ноздрю.
     Сердито отстранив, но не выпуская трубку, он повернулся к Момыш-Улы и Логвиненко, чтобы поделиться возмущением. Но, еще не начав говорить, он засмеялся. Эти мгновенные перемены были нередки у Снегина. Он жил словно с открытой душой: каждое переживание, даже мимолетное, охватывало его, казалось, целиком и тотчас пробивалось наружу.
     - Золотой парень, - сказал он, - шапка не подействовала, стал головой дразнить. Я ему за это...
     Он опять сердито потряс трубкой и опять засмеялся.
     - Как фамилия? - спросил Логвиненко.
     - Лаврентьев... Помните, я вам рассказывал... Мальчишка, у которого судимость была за хулиганство.
     - А имя, отчество?
     - Не знаю...
     Логвиненко прищурился. В серых глазах искрилась умная и чуть озорная усмешка. Он произнес фразу, которую нередко повторял:
     - Героев, товарищ Снегин, надо знать по имени и отчеству...
     - Ну как он - не раздразнил? - нетерпеливо спросил Момыш-Улы.
     Снегин нагнулся к телефону.
     - Разматов? Разматов, вы меня слышите? Что? Что? Что?
     Каждое из этих "что" было громче и радостнее предыдущего. Повернувшись на чурбаке, он ликующе воскликнул:
     - Есть, товарищ капитан! Раздразнил, товарищ капитан!
     И затем снова в трубку:
     - Передайте, Разматов, что я его за это изобью! В другой раз чтобы этого не смел! Теперь вот что... Вы все видите? Хорошо... Будьте наготове, сейчас начнем работать...
     И, опустив трубку, Снегин торопливо сообщает:
     - Шевельнуться, говорит, нельзя... Кинжальным огнем землю чешет... Лежим, говорит, еле дышим...
     В блиндаже все понимают, о чем речь.
     Где-то в пятидесяти - шестидесяти метрах от укреплений врага лежит артиллерист-корректировщик гвардии лейтенант Разматов. Он спрятался под землю, спрятался так искусно, что можно наступить и не заметить. К уху прижата телефонная трубка, шнур тянется сюда. Первая задача Разматова - видеть. Это не так легко. Огневые точки немцев тоже спрятаны, иногда не менее искусно. Они молчат, чтобы до времени не выдать себя. Но вдруг невдалеке от них, словно из-под земли, появляется красноармейская шапка... Одна... другая... Появляется и исчезает, и снова появляется все ближе... Что это? Атака? Огонь, огонь! И Разматов наконец-то видит, - вот они, рыльца пулеметов, из которых вылетает пламя. А его друг и помощник, разведчик Лаврентьев, раздразнивший немцев, лежит ничком, укрывшись за какой-нибудь неровностью.
     Теперь нельзя медлить.
     Снегин посмотрел на капитана, Момыш-Улы кивнул. Он, пехотный командир, знал не со стороны, а как профессионал-артиллерист работу "командира пушек". Это может показаться странным, но вся жизнь Момыш-Улы необычайна.
     Он оказался женатым через сорок восемь часов после рождения - такой обычай был у степных кочевников, казахов. Трехлетним мальцом он впервые взобрался на коня. Отец вручил ему плеть и сказал:
     - Будешь пастухом.
     До десяти лет Момыш-Улы не подозревал, что на свете существует хлеб, а его дед так и умер, не отведав хлеба: казахи, кочуя со стадами, знали только молоко и мясо.
     Он мечтал многое совершить для Казахстана. С отрочества, с младших классов школы, соприкоснувшись с русскими, с их книгами, со всем, что называется культурой, он молчаливо решил, что в служении народу - смысл его жизни. Ему хотелось строить в Казахстане железные дороги, - окончив десятилетку, он поехал в Ленинград и, выдержав конкурсный экзамен, стал студентом-путейцем. Наука давалась легко, он с отличными отметками переходил с курса на курс, но вдруг понял: не то, не то - его призвание не в этом. Он покидает институт. Дальше - армия, военное училище, Момыш-Улы - командир батареи, вместе с батареей он сражается у озера Хасан. С Дальнего Востока его тянет в родной Казахстан; после боев он расстается с армией и возвращается домой. Его влечет литература; он переводит русских классиков - многие стихи Пушкина и Лермонтова изданы по-казахски в переводах Момыш-Улы, - а тайком пишет свое, пишет и бросает. И опять ему чудится: не то. Где же оно - его призвание? Кто он - воин, инженер или писатель?
     - Я сам себя не понимаю, - иногда говорит друзьям Момыш-Улы.
     Отечественная война оборвала искания. Призвание определится потом, теперь надо драться. Момыш-Улы поступает в дивизию, которая формируется в Алма-Ате, и командует сначала батальоном, потом получает полк, после того как в боях под Москвой распознали, какая сила характера и ума таится в этом страстном человеке с бесстрастным лицом.
     Снегин - ровесник и земляк капитана: ему тоже тридцать лет, он тоже из Алма-Аты. Впрочем все, кто находятся в эту минуту здесь - и комиссар Логвиненко, и начальник штаба Курганский, и адъютанты, и телефонисты, - все они из Казахстана, все осенью отправились на фронт со станции Алма-Ата, все теперь гвардейцы, все панфиловцы.
     И только телефонист Баранов с недавних пор в дивизии; однако раньше он воевал в батарее, которой командовал не кто-нибудь, а лейтенант Чапаев, сын легендарного начдива, и всегда готов задорно спорить - чей же козырь старше.
     Снегин приказывает:
     - Баранов, вызовите батарею.
     В блиндаже четыре телефона. Два принадлежат артиллеристам. Первый, у которого, примостившись на чурбаке, сидит Снегин, ведет к "глазам". Это глаза Разматова, которые в этот час, в этом темном подземелье становятся глазами Снегина и Момыш-Улы. Второй соединяет бревенчатую коробку блиндажа с пушками, скрытыми в лесу за несколько километров отсюда.
     - Батарея вызвана, товарищ командир.
     - Хорошо. Будете передавать мою команду... Разматыч, жив? Все еще чешут?.. Слушайте. Даю команду.
     И, повысив голос, он командует:
     - По местам!
     Баранов повторяет в другой аппарат:
     - По местам!
     У него, рядового связиста, тоже вдруг появился командирский тон; он повелительно добавляет от себя:
     - Все разговоры по линии прекратить!
     Снегин продолжает:
     - Передавайте: бусоль 25 плюс вчерашний доворот. Какой доворот там был вчера?
     Повторив в трубку приказание, Баранов обращается к Снегину:
     - Товарищ командир, там спрашивают: какой доворот?
     Снегин срывается с места и, стукнувшись головой о поперечную балку, не сдержав ругательства, хватает у Баранова трубку.
     - Ведь я приказал вам, - кричит он, - не сбивать эти довороты, чтобы они всю ночь стояли. Что? Как не знаете? Давайте немедленно командира батареи!
     Момыш-Улы круто повернулся. Ничего не сказав, он закурил, с резким щелканьем захлопнул портсигар и далеко отбросил спичку.
     Неужели опять задержка? Неужели глупая случайность расстроила то, что достигнуто вчера?
     Накануне в сумерках капитан провел репетицию сегодняшней атаки. Небольшая группа двинулась вперед; немцы встретили ее огнем; бойцы замерли, прильнув к земле; Разматов, притаившись вблизи немецкой обороны, корректировал работу артиллерии и добился нескольких точных попаданий; пулеметная стрельба сразу стала слабее, и бойцы осторожно поползли; противник опять остановил их интенсивным огнем, и Разматов еще раз удачно накрыл цель. Вчера этим дело ограничилось. Дождавшись темноты, группа вернулась, бережно неся двух раненых.
     Пушки, таким образом, были пристреляны. Теперь оставалось немногое: требовалось раздразнить немцев, чтобы вновь засечь точки, установленные ночью взамен обнаруженных или поврежденных, и соответственно этому, а также погоде - главным образом ветру - слегка подправить наводку, "довернуть", как говорят артиллеристы.
     - Кто у телефона? - кричит Снегин. - Что вы там натворили с доворотами? Что? Все в порядке? Не сбивали?
     Он вздыхает с облегчением, и сидящий рядом Баранов вздыхает точно так же. Что-то выслушав, Снегин говорит:
     - Не подпускайте больше этого разиню к телефону, чтобы он не путал, сто чертей ему в левую ноздрю... Через минуту зарядить и доложить!
     Он возвращается на свой чурбак и, улыбаясь, отдувается:
     - Фу-ты... Разматыч, жив? Скоро, скоро... Заряжают.
     Тем временем Логвиненко по другому телефону соединяется с комиссаром батальона, которому предстоит атаковать.
     - Соловьев? Ударная группа на месте? Потолковал с людьми? С каждым? Будем действовать, как условлено. Изменений нет. По-вчерашнему, понятно? Пусть люди приготовятся, сейчас Снегин начинает. Ждите команды...
     Логвиненко еще говорил, когда Баранов передал:
     - Готово!
     - Разматов, готово! - кричит Снегин. - Хорошо, даю. Один снаряд, огонь...
     Баранов повторяет:
     - Один снаряд, огонь!
     И прибавляет от себя:
     - Живей там поворачивайтесь! Быстрее огоньку!
     Затем выкрикивает:
     - Выстрел!
     - Разматов, выстрел! - передает Снегин.
     Несколько секунд в блиндаже стоит напряженное молчание. Доносится глухой удар. Все ждут, что скажет Разматов, как упадет первый снаряд.
     - Так, так... - наконец произносит Снегин. - Ладно, Разматыч... Правее, ноль-ноль три, два снаряда, беглый огонь...
     Он кричит эту команду, словно находится у пушек, хотя Баранов, который передает приказание, сидит в трех шагах.
     Не проходит и полминуты, как Баранов кричит:
     - Выстрел! Выстрел! Очередь!
     Повторив это, Снегин некоторое время ждет - в эти мгновения снаряд прорезает воздух, эти мгновения отделяют выстрел от разрыва, - затем произносит:
     - Так, так...
     И по тому, как он выговаривает это короткое "так", можно легко угадать, что сказал Разматов, удачно ли лег снаряд. В этом снегинском "так" тысяча оттенков - от угрюмости до ликования. Повторяя "так, так", сейчас он не может сдержать смеха.
     Он сообщает:
     - Ну и Разматов... Как поросенка, говорит, по башке стукнул... Был пулемет, и нет пулемета...
     Затем снова в трубку:
     - Так, так... Хорошо, Разматыч... Прицел больше один! Два снаряда, беглый огонь...
     Опять передается команда; опять полминуты спустя Баранов выкрикивает: "Выстрел! Выстрел! Очередь!"; опять в блиндаже напряженное молчание; и опять слышится радостное "так, так"...
     - Еще одного пулемета нет, - восклицает Снегин. - Сразу замолчали... Сейчас, говорит, можно пехоте лезть... Теперь хочет по блиндажам ударить... Хорошо, Разматыч! Даю...
     И, назвав координаты, Снегин кричит:
     - Взрыватель фугасный, два снаряда, беглый огонь...
     На этот раз снаряды не поразили цель. Разматов дал поправку.
     После выстрелов, слушая, что сообщает Разматов, Снегин опять фыркает, сдерживая смех.
     - Ох и дал, говорит... Сам, говорит, чуть не подпрыгпул. Разворотил блиндаж...
     Логвиненко спрашивает:
     - Огневые точки молчат?
     - Молчат.
     Капитан вызывает к телефону Лукьяненко, командира второго батальона.
     - Начинайте, - коротко говорит Момыш-Улы.
     Это было единственное слово, единственное приказание, отданное командиром полка. С этого момента в бой вступает пехота.
     Снегин говорит Разматову:
     - Теперь мы, Разматов, помолчим, пусть мальчики поработают. А когда фрицы заговорят, мы опять им рот заткнем. Что? Минометы скорректировать? Это можно. Это мы сейчас устроим.
     Он некоторое время что-то слушает, потом рассказывает:
     - Разматов сейчас разговаривал с Лукьяненко. Скорей, говорит, теперь тут можно, как по тротуару, гулять.
     В работу вступают минометы. Впрочем, это пока не работа, а лишь приправка инструмента. Опять в блиндаже кричат: "Одна мина, огонь", "Прицел меньше, две мины, интервал пять секунд, огонь!".
     Логвиненко разговаривает по телефону с Соловьевым:
     - Двигаетесь? Сколько проползли? Коммунисты и комсомольцы впереди?.. Что? Подозрительное молчание? Снегин, слышите? Соловьев говорит, что противник подозрительно молчит... Знаешь, что отвечает Снегин? Хохочет... Да, ты рассмешил... Ничего там нет подозрительного! Как откроет огонь - мы еще долбанем. Мы его держим!
     И, с силой сжимая пальцы, Логвиненко показывает, словно Соловьев может видеть, как схвачен противник.
     Проходят минуты; припадая к земле, бойцы приближаются к умолкшим немецким укреплениям. Снегин продолжает пристрелку минометов. Потом радостно сообщает:
     - Разматов видит наших... Ползет, говорит, наша пехота... Двигаются, говорит...
     И, не закончив фразы, вдруг кричит:
     - Все разговоры по линии прекратить! Правее, ноль-ноль пять, два снаряда, беглый огонь... Опять стали бить из пулеметов... Выстрел, Разматыч! Выстрел! Очередь! Так, так... Сейчас дадим... Взрыватель фугасный, четыре снаряда, беглый огонь!
     Момыш-Улы молчит, но Снегин, не ожидая вопросов, сообщает все, что видят "глаза".
     - Бьет, бьет из пулеметов... Бросает мины... Наши лежат...
     - Выстрел! Выстрел! - выкрикивает Баранов. - Чего задерживаетесь? Быстрее огоньку! Выстрел, выстрел, очередь!
     - Так, так, так, - повторяет Снегин, слушая Разматова, и в его голосе наконец-то звучит радость. - Еще два блиндажа разбил... Опять замолчали.
     - А пехота? - спрашивает Логвиненко.
     - Разматыч, как там мальчики? Опять поползли? Здорово! Пусть поработают, мы помолчим... Займемся-ка снова минометами...
     В бою минуты и часы летят. Кажется, Момыш-Улы только что произнес "начинайте", а в действительности с этого момента прошло больше часа.
     Начальник штаба Курганский сообщает в дивизию о ходе операции; он делает это без напоминаний, ни о чем не спрашивая Момыш-Улы, твердо запомнив афоризм капитана: не командир для штаба, а штаб для командира.
     Снегин расспрашивает:
     - Разматыч, как там?.. А мальчики как? Ползут? Хорошо, замечательно... Что? Откуда? Сколько? Снарядами по ним не бей, береги снаряды! Минами, минами работай! Баранов, команда минометам! Правее, ноль-ноль шесть, четыре мины, беглый огонь! Товарищ капитан, справа показались автоматчики. Готовится контратака... Что? Огневые точки ожили? Баранов, команда пушкам! Левее, ноль-ноль три, взрыватель фугасный, четыре снаряда, беглый огонь!
     Баранов выкрикивает команду, всякий раз повелительно добавляя от себя:
     - Веселей давай! Быстрее огоньку!
     Раздается новая команда; опять летят мины и снаряды; в блиндаже все молчат, кроме Снегина и телефониста.
     И кажется странным, что в эти минуты - критические минуты боя - в блиндаже пехотного командира раздаются только голоса артиллеристов, только артиллерийские команды.
     Но как раз это нужно Момыш-Улы; над этим он долго раздумывал и долго добивался этого: двойной точности - точного артиллерийского огня, помноженного на столь же точное взаимодействие.
     Он переживает каждое сообщение, каждую команду, каждую интонацию Снегина. Ему хочется вмешаться, крикнуть отсюда командиру батальона: "Выдвигайте пулеметы, пусть стреляет все, что может стрелять!", но он знает, что это уже делается, а если нет - отсюда кричать поздно. Он знает: победа куется до боя и управляют не криком, а умом.
     В эти минуты в нем все напряжено, но он упрямо молчит, и лицо по-прежнему бесстрастно.
     Наконец-то! Снегин с нескрываемым облегчением произносит свое "так".
     - Фу... - отдувается он. - Разогнали автоматчиков... Четыре раза накрывали минами... И еще два блиндажа разбиты... Опять фрицы замолчали.
     - А наши как?
     - Лежат... Лежат почти рядышком с Разматовым.
     - Лежат? - переспрашивает Логвиненко и протягивает руку к телефону. - Вызовите Соловьева. Соловьев? Доложите, что делается? Что? Почему? Почему не двигаетесь? Осторожность? Они не работают сейчас, подавили их. Или вы ждете, чтобы противник восстановил огневые средства? Вперед! В бою играет роль минута! Используйте момент!
     Он волнуется: ему хочется самому увлечь бойцов на завершающий рывок, как он не раз увлекал; голос на последнем слове дрогнул, словно что-то подступило к горлу.
     Не поднимаясь с чурбака, не выпуская трубку, Снегин на полях газеты подсчитывает количество израсходованных снарядов. Итог кажется ему великоватым, хотя выпущено - мы сообщим эту цифру: многим артиллеристам она покажется невероятной, неправдоподобно малой - всего сорок шесть снарядов.
     К телефону вызывают капитана. Командир батальона Лукьяненко докладывает:
     - Бойцы ворвались в укрепленную линию противника. Немцы бежали, оставив несколько десятков трупов.
     И тотчас Снегин, уронив газету, кричит в восхищении:
     - Так, так... Прошли линию блиндажей! Разматыч полез вперед вместе с пехотой!
     Задача решена, атака удалась, наступательный бой на сегодня закончен.
     Момыш-Улы приказывает командиру батальона:
     - Закрепляйтесь... Выдвигайте противотанковое вооружение. Зубами там держитесь. Готовьтесь отбить контратаку.
     И, положив трубку, помолчав, он спрашивает:
     - А где же парикмахер? Теперь можно и побриться.
     
     1942
     
     
     КОММЕНТАРИИ:
     
     "Начинайте!"
     
     Впервые - "Дружба народов", 1958, № 2 (в одной подборке с рассказом "Последний лист").
     В архиве писателя хранится рукопись очерка-записок "Тридцать три снаряда" (см. "Литературная Россия", 1973, 4 мая, № 18, с. 4), который является первым, далеким от окончательного текста вариантом рассказа "Начинайте!". Если очерк строго документален и построен, подобно "Дню командира дивизии", в форме поминутной "стенограммы боевого дня", то рассказ, вобравший в себя все факты очерка, но обогащенный авторскими отступлениями в прошлое, характеристиками действующих лиц и комментариями происходящего, представляет собой документально-художественный сплав.
     
     Т. Бек
     
     __________________________________________________________________________
     
     Бек А.
     Б42. Собрание сочинений. В 4-х томах. Т. 2. Волоколамское шоссе.
     Военные рассказы и очерки. Коммент. Т. Бек. - М., "Худож. лит.",
     1974. - 720 с.
     Во второй том собрания сочинений Александра Бека вошли широко
     известная у нас и за рубежом эпопея битвы под Москвой "Волоколамское
     шоссе", а также его военные рассказы а очерки - "День командира
     дивизии", "Штрихи" и другие.
     Тираж 100 000 экз. Цена 1 р. 40 к.
     Редактор З. Батурина
     Художественный редактор В. Горячев
     Технический редактор С. Журбицкая
     Корректоры Н. Замятина и И. Филатова
     __________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 26.02.2003
     О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: vgershov@chat.ru
     Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/