Курт Воннегут.
     
     Ложь
     
     
     -----------------------------------------------------------------------
     Перевод Р. Райт-Ковалевой
     Курт Воннегут. "Колыбель для кошки"
     Кишинев, "Литература артистикэ", 1981.
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
     -----------------------------------------------------------------------
     
     Стояла ранняя весна. Неяркое солнце прохладно касалось серого, слежавшегося снега. Небо просвечивало сквозь ветви ивы, где пушистые барашки уже готовились брызнуть золотой дымкой цветения. Черный "роллс-ройс" несся по коннектикутскому шоссе из Нью-Йорка. За рулем сидел негр-шофер Бен Баркли.
     - Не превышайте скорости, Бен, - сказал доктор Ремензель, - пусть эти ограничения и кажутся нелепыми, все равно надо их придерживаться. Спешить некуда - времени у вас предостаточно.
     Бен сбавил скорость.
     - Машине-то по весне будто самой невтерпеж, так и рвется вперед, - объяснил он.
     - А вы старайтесь ее сдерживать, - сказал доктор.
     - Слушаюсь, сэр! - сказал Бэн. И, понизив голос, заговорил с Эли Ремензелем, тринадцатилетним сыном доктора, который сидел с ним рядом: - Весне всякая тварь радуется - и человеки и звери, - сказал Бен. - Даже машине и той весело.
     - Угу, - сказал Эли.
     - Всем весело, - сказал Бен. - Небось и тебе тоже весело?
     - Да, да, - бесцветным голосом сказал Эли.
     - Еще бы! В такую школу едешь, в самую распрекрасную.
     "Самая распрекрасная школа" называлась Уайтхиллской мужской школой. Это был частный интернат в Норс-Мартоне. Туда и направлялся "роллс-ройс". Надо было зачислить Эли на осенний семестр, а его отцу, окончившему эту же школу в 1939 году, принять участие в собрании попечительского совета школы.
     - Сдается мне, что малому не так уж весело, доктор, - сказал Бен. Но говорил он это не всерьез. Просто весна располагала к бесцельной болтовне.
     - Что с тобой, Эли? - рассеянно спросил доктор.
     Он просматривал чертежи - план пристройки нового крыла в тридцать комнат к старому корпусу, носившему имя Эли Ремензеля, - в честь прапрадедушки доктора.
     Доктор Ремензель разложил планы на ореховом столике, прикрепленном к спинке переднего сиденья. Доктор был человек крупный, солидный, хороший врач, лечивший людей по призванию, а не ради денег, так как от рождения был богаче шаха персидского.
     - Тебя что-то беспокоит? - спросил он Эли, не отрываясь от чертежей.
     - Не-ее... - сказал Эли.
     Сильвия, красивая мать Эли, сидела рядом с доктором и читала проспект Уайтхиллской школы.
     - Будь я на твоем месте, - сказала она сыну, - я бы не знала, куда деваться от радости. Ведь начинаются лучшие годы твоей жизни - целых четыре года!
     - Угу! - сказал Эли.
     Он не обернулся к ней, и ей пришлось разговаривать с его затылком, с копной жестких курчавых волос над белым крахмальным воротничком.
     - Интересно, сколько Ремензелей училось в Уайтхилле? - спросила Сильвия.
     - Это все равно, что спрашивать, сколько на кладбище покойников, - сказал доктор и сразу ответил и на старую шутку, и на вопрос Сильвии: - Все до одного!
     - Нет, я спрашиваю: если бы сосчитать всех Ремензелей, которые там учились, каким по счету был бы Эли?
     Вопрос явно не понравился доктору Ремензелю - что-то в нем было бестактное.
     - Там счет вести не принято, - сказал он.
     - Ну примерно, - настаивала Сильвия.
     - О-о-о! - протянул он. - Пришлось бы просмотреть все списки с конца восемнадцатого века, чтобы сосчитать хоть приблизительно. Да еще надо решить, считать ли Ремензелями всех Шофилдов, Гэйли, Маклелланов.
     - А ты прикинь примерно, прошу тебя, - сказала Сильвия, - хотя бы сколько было настоящих Ремензелей?
     - Ну, примерно человек тридцать. - И доктор, пожав плечами, снова зашуршал калькой.
     - Значит, Эли будет тридцать первым! - сказала Сильвия, просияв от радости. - Слышишь, милый, ты - тридцать первый номер, - сказала она затылку сына.
     Доктор Ремензель снова зашуршал калькой чертежей.
     - Я вовсе не хочу, чтобы он, как осел, повторял всякую чушь, вроде того, что он, мол, тридцать первый Ремензель.
     - Ну, он и сам понимает, - сказала Сильвия.
     Она была бойкая женщина, честолюбивая, но из бедной семьи. После шестнадцати лет замужества она по-прежнему откровенно восхищалась семьями, где богатство переходило по наследству из поколения в поколение.
     - Я вот что сделаю, - просто для себя, а вовсе не для того, чтобы Эли ходил и хвастался, - сказала Сильвия. - Пока ты будешь на собрании, а Эли в этой самой приемной комиссии или как она там называется, я пойду в архив и сама выясню, какой Эли по порядку.
     - Отлично, - сказал доктор Ремензель, - пойди и поищи.
     - И пойду! - сказала Сильвия. - По-моему, это очень интересно, хотя ты и не согласен.
     Она выжидательно замолчала, но возражений не последовало. Сильвия очень любила показывать мужу, какая она непосредственная и какой он сдержанный, любила в конце спора говорить: "Ну что ж, наверное, я в душе прежняя сельская простушка, но какой я была, такой и останусь, придется тебе с этим примириться".
     Но сейчас доктору Ремензелю было не до пререканий: он весь погрузился в план нового корпуса.
     - А в новых комнатах будут камины? - спросила Сильвия. В старом общежитии во многих комнатах были очень красивые камины.
     - Но это обошлось бы вдвое дороже, - заметил доктор.
     - Хочу, чтобы у Эли, если можно, была комната с камином, - сказала Сильвия.
     - Они для старшеклассников.
     - Ну, может, найдется ход...
     - Это какой же "ход"? - сказал доктор. - По-твоему, я должен потребовать, чтобы Эли дали комнату с камином?
     - Ну уж и потребовать... - сказала Сильвия.
     - Настоятельно попросить, да? - сказал доктор.
     - Может быть, я до сих пор в душе такая же простушка, - сказала Сильвия, - но вот смотрю я проспект, вижу, сколько зданий носит имя Ремензелей, смотрю дальше - сколько сотен тысяч долларов Ремензели пожертвовали на стипендии... Ну как тут не подумать, что человек, носящий это имя, должен пользоваться хоть какими-то, хотя бы самыми малюсенькими, привилегиями.
     - Так вот, разреши тебе сказать совершенно определенно, - сказал доктор Ремензель, - ни в коем случае не вздумай просить для Эли каких-то поблажек, понимаешь, ни в коем случае!
     - Я и не собираюсь, - сказала Сильвия. - И почему ты всегда думаешь, что я поставлю тебя в неловкое положение?
     - Ничего подобного, - сказал доктор.
     - Но разве мне нельзя думать, о чем хочу? - сказала Сильвия.
     - Думай, пожалуйста, - сказал доктор.
     - И буду! - сказала она весело, ничуть не смутившись, и наклонилась над чертежами. - Как по-твоему, этим людям понравятся их комнаты?
     - Каким людям? - сказал он.
     - Ну, этим африканцам, - объяснила она. Речь шла о тридцати мальчиках из Африки, которых по просьбе госдепартамента должны были в будущем семестре принять в Уайтхилл. Из-за них и расширяли общежитие.
     - Специально для них комнат не будет, - сказал доктор. - Их отделять от других не собираются.
     - Вот как! - сказала Сильвия и, немного подумав, спросила: - А может так случиться, что Эли попадет в комнату с одним из них?
     - Новички тянут жребий - кого с кем поселят, - сказал доктор. - В проспекте есть и эта информация.
     - Эли! - окликнула сына Сильвия.
     - М-мм? - промычал Эли.
     - Как тебе понравится, если придется жить в одной комнате с каким-нибудь африканчиком?
     Эли равнодушно пожал плечами.
     - Тебе это ничего? - спросила Сильвия.
     Эли опять дернул плечами.
     - Наверно, ничего, - сказала Сильвия.
     - То-то же, - сказал доктор.
     "Роллс-ройс" поравнялся со старым "шевроле" - такой развалюхой, что задняя дверца была подвязана бельевой веревкой. Доктор Ремензель мимоходом взглянул на водителя и вдруг, обрадованный, взволнованный, крикнул своему шоферу:
     - Не обгонять! - Перегнувшись через Сильвию, доктор открыл окно и закричал водителю "шевроле": - Том! Эй! Том!
     Это был старый товарищ доктора по Уайтхиллу. На нем был шарф уайтхиллских цветов, и он помахал этим шарфом в знак того, что узнал доктора Ремензеля. Потом, указывая на славного сынишку, сидевшего рядом, он знаками и жестами показал, что везет его в Уайтхолл.
     Доктор Ремензель, расплывшись в улыбке, в свою очередь, кивнул на растрепанный затылок Эли, показывая, что и они едут туда же. В свисте ветра между машинами они ухитрились договориться, что позавтракают вместе в Холли-Хаузе - старинной гостинице, где обслуживали только посетителей Уайтхилла.
     - Все! - сказал доктор Ремензель шоферу. - Поезжайте!
     - Знаешь, - сказала Сильвия, - право же, кто-нибудь должен написать статейку... - Она обернулась, посмотрела в окно на старую машину, тарахтящую далеко позади: - Нет, правда, кому-то надо написать.
     - О чем? - спросил доктор. Вдруг он заметил, что Эли, сгорбившись, почти сползает с сиденья. - Эли! Сядь прямо! - сказал он резко и снова обернулся к Сильвии.
     - Обычно думают, что эти частные школы только для снобов, для богачей, - сказала Сильвия, - но ведь это неправда!
     Она перелистала проспект и нашла нужную цитату.
     - "Принцип школы Уайтхилл, - прочла она, - состоит в том, что даже если семья не в состоянии полностью оплатить обучение ученика в нашей школе, это не должно лишать ребенка возможности учиться. Поэтому приемная комиссия ежегодно выбирает примерно из трех тысяч желающих сто пятьдесят самых способных, самых талантливых мальчиков, даже если кто-нибудь из них не может внести две тысячи долларов за обучение. Тот, кто нуждается в финансовой поддержке, получает ее полностью. В некоторых случаях школа берет на себя заботу об одежде и оплату проезда для стипендиатов". - Сильвия тряхнула головкой: - По-моему, это просто поразительно! А многие даже не понимают, что сын какого-нибудь простого шофера тоже может поступить в Уайтхилл.
     - Если хватит способностей, - сказал доктор.
     - И благодаря щедрости Ремензелей, - добавила Сильвия с гордостью.
     - И многих других людей, - сказал доктор.
     Сильвия снова стала читать вслух:
     - "В 1799 году Эли Ремензель положил начало нынешнему фонду стипендий, пожертвовав школе сорок акров земли в Бостоне. Школа до сих пор владеет участком в двенадцать акров, который в настоящее время оценивается в три миллиона долларов".
     - Эли! - сказал доктор. - Сядь же прямо! Что с тобой?
     Эли выпрямился было, но тут же, почти соскальзывая с сиденья, уныло осел всем телом, как снеговик в адском пламени. По вполне уважительной причине ему хотелось съежиться, сжаться в комок, исчезнуть, умереть. Но он не мог заставить себя открыть родителям, что это за причина. Все дело было в том, что он знал: ни в какой Уайтхилл его не примут. Он провалился на вступительных экзаменах. А родители об этом не знали, потому что Эли нашел роковое извещение в почтовом ящике и порвал его в клочки.
     Доктор Ремензель и его жена ни секунды не сомневались, что их сын будет принят в Уайтхилл. Им казалось немыслимым, что Эли туда не попадет, поэтому они даже не поинтересовались, как Эли сдал экзамены, и не удивлялись, что до сих пор не было никаких извещений.
     - А что нашему Эли придется делать для зачисления? - спросила Сильвия, когда их черный "роллс-ройс" пересек границу Род-Айленда.
     - Понятия не имею, - сказал доктор. - Кажется, у них там теперь всякие сложности, надо заполнять какие-то анкеты чуть не в четырех экземплярах, какие-то карточки - словом, бюрократизм. Да и вступительные экзамены тоже новшество. В мое время директор просто беседовал с мальчиком. Бывало, директор только взглянет на него, задаст два-три вопроса и скажет: "Для Уайтхилла подходит".
     - А говорил он когда-нибудь "не подходит"?
     - Ну как же, конечно, - сказал доктор Ремензель, - попадались ведь и безнадежные тупицы и всякое такое. Нужно же придерживаться какого-то уровня. Всегда так было. Вот сейчас эти африканцы тоже должны соответствовать определенному уровню, как и все остальные. Принимают их, конечно, потому, что госдепартамент желает установить дружеские связи с их странами. Но мы поставили свои условия. Они все тоже должны соответствовать определенному уровню.
     - Ну и как? - спросила Сильвия.
     - Как будто хорошо, - сказал доктор Ремензель. - Как будто их всех приняли, а ведь им пришлось сдавать те же экзамены, что и нашему Эли.
     - Трудный был экзамен, милый? - спросила Сильвия сына. До сих пор ей и в голову не приходило задать ему этот вопрос.
     - Угу, - сказал Эли.
     - Что ты сказал? - переспросила она.
     - Ага, - сказал Эли.
     - Очень рада, что у них такие строгие требования, - сказала она, но тут же поняла, что так говорить глупо. - Да, конечно, у них требования очень высокие. Потому и школа так широко известна. Потому и те, кто ее кончает, отлично устраиваются в жизни.
     И Сильвия снова погрузилась в чтение проспекта и развернула карту "Луга", как по традиции называли территорию Уайтхилла. Она перечитала названия всех мест, носящих имя Ремензелей: птичий заповедник имени Сэнфорда Ремензеля, каток имени Джорджа Маклеллана Ремензеля, общежитие имени Эли Ремензеля, а потом прочла вслух четверостишие, напечатанное в углу карты:
     
     Когда весенний вечер
     Окутает старый сад,
     Уайтхилл, наш милый Уайтхилл,
     Все мысли к тебе летят.
     
     - Знаешь, - сказала Сильвия, - все-таки эти школьные гимны, когда их читаешь, чуть-чуть пошловаты. Но когда я слышу, как Клуб весельчаков поет эти слова, мне кажется, что на свете нет ничего прекраснее, даже плакать хочется.
     - М-мм... - сказал доктор Ремензель.
     - А кто автор - тоже кто-нибудь из Ремензелей?
     - Не думаю, - сказал доктор. И вдруг вспомнил: - Погоди-ка. Это же новая песенка. И написал ее вовсе не Ремензель. Том Хильер ее сочинил, вот кто.
     - Тот самый, в старой машине, мы еще его обогнали?
     - Ну да, - сказал доктор Ремензель. - Том ее и сочинил. Помню даже, как он ее сочинял.
     - Значит, ее написал мальчик, который учился бесплатно? - сказала Сильвия. - Ну, как это мило! Ведь он учился на стипендию, верно?
     - Да, отец у него был простым механиком в гараже.
     - Слышишь, Эли, в какую демократическую школу ты поступаешь! - сказала Сильвия.
     ...Полчаса спустя Бен Баркли остановил машину у Холли-Хауза - старинной сельской гостиницы, которая была на двадцать лет старше американской республики. Гостии ница стояла у самой территории Уайтхилла, башенки и крыши школьных зданий поднимались вдали над нетронутой зеленью птичьего заповедника имени Сэнфорда Ремензеля.
     Бена Баркли отпустили с машиной на полтора часа. Доктор Ремензель провел Сильвию с Эли в знакомый зал - невысокие потолки, оловянные кружки на полках, старинные часы, чудесная деревянная мебель, внимательная прислуга, изысканные блюда и напитки.
     В ужасе от того, что его ожидало, Эли неуклюже толкнул локтем огромные стоячие часы, и они жалобно застонали.
     Сильвия на минутку вышла. Доктор Ремензель с Эли остановились на пороге ресторана, где хозяйка поздоровалась с ними, называя их по имени. Их усадили за столик под портретом одного из трех воспитанников Уайтхилла, ставших президентами США.
     Посетители вскоре наполнили ресторан. Пришли целые семейства, и в каждой семье был хотя бы один ровесник Эли. Многие мальчики - пожалуй, большинство из них - были в форме: уайтхиллский свитер, черный с голубыми кантами и эмблемой Уайтхилла на кармашке. Те, кому, как Эли, еще не полагалась форма, просто жили надеждой как можно скорее надеть ее по праву.
     Доктор заказал себе мартини, потом обратился к сыну:
     - Твоя мама, кажется, думает, что ты должен пользоваться тут особыми привилегиями. Надеюсь, ты сам так не считаешь?
     - Нет, сэр, - сказал Эли.
     - Мне было бы до чрезвычайности неловко, - сказал доктор Ремензель весьма высокопарным тоном, - если бы мне стало известно, что ты используешь фамилию Ремензель, полагая, что Ремензели - какие-то особые люди.
     - Знаю, - сказал Эли с несчастным видом.
     - Все ясно, - сказал доктор. Больше ему об этом говорить не стоило.
     Он обменялся короткими приветствиями с входившими в зал знакомыми, раздумывая, для кого же накрыт длинный банкетный стол вдоль стены, и решил, что, наверно, ждут в гости спортивную команду. Вернулась Сильвия и резким шепотом напомнила Эли, что полагается вставать, когда дама подходит к столу.
     Сильвию распирало от новостей. Оказывается, объяснила она, большой стол накрыт для тридцати приезжих африканцев.
     - Уверена, что столько цветных здесь никогда не кормилось с тех пор, как основан Уайтхилл, - сказала она тихо, - До чего же быстро времена меняются!
     - Ты права, что времена меняются быстро, - сказал доктор Ремензель, - но не права насчет того, что тут никогда не кормили столько цветных: ведь здесь проходил самый оживленный участок Подпольной Дороги {Подпольная Дорога - так назывался путь, по которому переправляли беглых рабов-негров с Юга в свободные Северные штаты.}.
     - Неужели? - сказала Сильвия. - Как интересно! - Она оглядывала помещение, вертя головкой, как птица. - Ах, здесь все так интересно! Хотелось бы только, чтобы и на Эли был форменный свитер!
     Доктор Ремензель покраснел.
     - Он еще не имеет права, - сказал он.
     - Знаю, знаю, - сказала Сильвия.
     - А я уже решил, что ты собираешься просить разрешения немедленно облачить Эли в форму, - сказал доктор.
     - Вовсе я не собираюсь. - Сильвия немного обиделась. - Почему ты всегда боишься, что я поставлю тебя в неловкое положение?
     - Да нет же. Извини, пожалуйста. Не обращай внимания.
     Сильвия сразу повеселела, положила руку на плечо Эли и, сияя улыбкой, посмотрела на посетителя, который только что остановился в дверях зала.
     - Вот кто для меня самый дорогой человек на свете, кроме мужа и сына, - заявила она.
     В дверях стоял доктор Дональд Уоррен, директор Уайтхиллской школы, худощавый джентльмен лет за шестьдесят - он проверял вместе с хозяином гостиницы, все ли готово к приему африканцев.
     И тут Эли вдруг вскочил из-за стола и бросился вон из зала - лишь бы вырваться из этого кошмара, удрать поскорее подальше. Он резко рванулся мимо доктора Уоррена, хотя хорошо его знал и тот успел окликнуть его по имени. Доктор Уоррен грустно посмотрел ему вслед.
     - Черт подери! - сказал доктор Ремензель. - Что это на него нашло?
     - Может быть, ему стало дурно? - сказала Сильвия.
     Но разбираться дальше Ремензелям не пришлось, потому что доктор Уоррен быстрым шагом подошел к их столику. Он поздоровался с ними, явно смущенный поведением Эли, и спросил, нельзя ли ему подсесть к ним.
     - Конечно, еще бы! - радушно воскликнул доктор Ремензель. - Будем польщены, милости просим!
     - Нет, завтракать я не буду, - сказал доктор Уоррен. - Мое место там, за большим столом, с новыми учениками. Хотелось бы с вами поговорить. - Увидав, что стол накрыт на пятерых, он спросил: - Кого-нибудь ждете?
     - Встретили по дороге Тома Хильера с сыном, они скоро подъедут.
     - Отлично, отлично, - сказал доктор Уоррен рассеянно. Ему, как видно, было не по себе, и он опять посмотрел на дверь, куда убежал Эли.
     - Сын Тома попал в Уайтхилл? - спросил доктор Ремензель.
     - Как? - переспросил доктор Уоррен. - Ах да, да. Да, он поступил к нам.
     - А он тоже будет на стипендии, как и его отец? - спросила Сильвия.
     - Не очень тактичный вопрос! - строго сказал доктор Ремензель.
     - Ах, простите, простите!
     - Нет, нет, в наше время вполне законный, - сказал доктор Уоррен. - Теперь мы из этого никакой тайны не делаем. Мы гордимся нашими стипендиатами, да и они имеют все основания гордиться своими успехами. Сын Тома получил самые лучшие отметки на вступительном экзамене - таких высоких оценок у нас никогда и никто не получал. Мы чрезвычайно гордимся, что он будет нашим учеником,
     - А ведь мы так и не знаем, какие отметки у Эли, - сказал доктор Ремензель. Сказал он это очень добродушно" словно заранее примирившись с мыслью, что особых успехов от Эли ожидать нечего.
     - Наверно, вполне приемлемые, хоть и посредственные, - сказала Сильвия. Этот вывод она сделала из отметок Эли в начальной школе, весьма посредственных, а то и совсем плохих.
     Директор удивленно посмотрел на них.
     - Разве я вам не сообщил его отметки? - сказал он.
     - Но мы с вами не виделись после экзаменов, - сказал доктор Ремензель.
     - А мое письмо... - начал доктор Уоррен.
     - Какое письмо? - спросил доктор Ремензель. - Разве нам послали письмо?
     - Да, я вам написал, - сказал доктор Уоррен. - И мне еще никогда не было так трудно писать... Сильвия покачала головой:
     - Но мы никакого письма от вас не получали. Доктор Уоррен привстал - вид у него был очень расстроенный.
     - Но я сам опустил это письмо, - сказал он. - Сам отослал две недели назад.
     Доктор Ремензель пожал плечами:
     - Обычно почта США писем не теряет, но, конечно, иногда могут послать не по адресу. Доктор Уоррен сжал голову руками.
     - Вот беда... Ах ты, Боже мой, ну как же так... - сказал он. - Я и то удивился, когда увидел Эли. Вот не думал, что он захочет приехать с вами.
     - Но он же не просто приехал любоваться природой, - сказал доктор Ремензель, - он приехал зачисляться в школу.
     - Я хочу знать, что было в письме, - сказала Сильвия. Доктор Уоррен поднял голову, сложил руки:
     - Вот что было написано в письме, и мне еще никогда не было так трудно писать: "На основании отметок начальной школы и оценок на вступительных экзаменах должен вам сообщить, что для вашего сына и моего доброго знакомого, Эли, нагрузка, которая требуется для учеников Уайтхилла, будет совершенно непосильной. - Голос доктора Уоррена окреп, глаза посуровели: - Принять Эли в Уайтхилл и ожидать, что он справится с уайтхиллской программой, будет не только невозможно, но и жестоко по отношению к мальчику".
     Тридцать африканских юношей в сопровождении нескольких преподавателей, чиновников госдепартамента и дипломатов из их стран гуськом прошли в зал.
     А тут и Том Хильер с сыном, даже не подозревая, как худо сейчас Ремензелям, подошли к столику и поздоровались с доктором Уорреном и с родителями Эли так весело, будто ничего плохого в жизни и быть не может.
     - Мы с вами еще поговорим, если хотите, - сказал доктор Уоррен, вставая, - но попозже, а сейчас мне надо идти. - И он торопливо пошел прочь.
     - Ничего не понимаю, - сказала Сильвия. - Совершенно ничего не понимаю.
     Том Хильер с сыном уселись за стол. Том взглянул на меню, хлопнул в ладоши и сказал:
     - Ну, что тут хорошенького? Здорово я проголодался! - И добавил: - Слушайте, а где же ваш мальчик?
     - Вышел на минутку, - ровным голосом сказал доктор Ремензель.
     - Надо его поискать, - сказала Сильвия мужу.
     - Погодя, немного погодя, - ответил доктор Ремензель.
     - А письмо! - сказала Сильвия. - Эли знал про письмо. Он его прочел и порвал. Конечно, порвал! - И она заплакала, представив себе, в какую чудовищную ловушку Эли сам себя загнал.
     - Сейчас меня абсолютно не интересует, что сделал Эли, - сказал доктор Ремензель. - Сейчас меня гораздо больше интересует, что сделают другие люди.
     - Ты о чем? - удивилась Сильвия.
     Доктор Ремензель встал, внушительный, сердитый, готовый к отпору.
     - О том, что я сейчас проверю, насколько быстро можно заставить некоторых людей тут, в Уайтхилле, переменить решение, - сказал он.
     - Прошу тебя, - сказала Сильвия, стараясь его удержать, успокоить, - прежде всего нам нужно найти Эли, Сейчас же!
     - Прежде всего, - прогремел доктор Ремензель, - нам. нужно, чтобы Эли был принят в Уайтхилл. А потом мы его отыщем и приведем сюда.
     - Но, милый... - начала было Сильвия.
     - Никаких "но"! - сказал доктор Ремензель. - В данный момент тут, в зале, находится большинство членов попечительского совета. Все они - мои ближайшие друзья или друзья моего отца. Если они велят доктору Уоррену принять Эли, он будет принят. Раз тут у них есть место для вон тех типов, так уж для Эли, черт побери, место найдется!
     Широким шагом он подошел к ближайшему столику и стал что-то говорить могучему старцу свирепого вида, который завтракал в одиночестве. Старик был председателем попечительского совета.
     Сильвия извинилась перед растерянными Хильерами и пошла искать Эли.
     Расспросив разных людей, Сильвия наконец нашла сына. Он сидел в саду один, на скамье под кустами сирени - на них уже набухали почки.
     Услышав шаги матери по хрусткому гравию дорожки, Эли не тронулся с места, готовый ко всему.
     - Узнали? - сказал он. - Или надо еще объяснять?
     - Про тебя? - сказала она мягко. - Про то, что ты не попал? Доктор Уоррен нам все рассказал.
     - Я порвал его письмо, - сказал Эли.
     - Я тебя понимаю, - сказала она. - Слишком долго мы с отцом уверяли тебя, что твое место в Уайтхилле, иначе и быть не могло.
     - Фу, легче стало! - сказал Эли. Он попытался улыбнуться и оказалось, что это не так трудно. - Честное слово, стало легче, раз уж все открылось. Хотел вам рассказать, все начинал, а потом духу не хватило. Не знал, как подступиться.
     - Это я виновата, а не ты, - сказала Сильвия.
     - А что делает отец?
     Сильвия так старалась успокоить Эли, что совершенно забыла, чем там занимается муж. И вдруг поняла, что доктор Ремензель делает чудовищную ошибку. Она вовсе не хотела, чтобы Эли приняли в Уайтхилл, она сразу поняла, какая жестокость - отдавать его сюда.
     Но она не решалась рассказать сыну, что именно затеял его отец, и только сказала:
     - Он сейчас вернется, милый. Он все понимает. - И добавила: - Ты тут посиди, а я его найду и сейчас же вернусь.
     Но ей не пришлось идти за доктором Ремензелем. В эту минуту в дверях показалась его высокая фигура: доктор увидал жену и сына в саду. Он подошел к ним. Вид у него был совершенно подавленный.
     - Ну как? - спросила жена.
     - Они... Они все отказали, - сдавленным голосом сказал он.
     - Вот и хорошо! - сказала Сильвия. - Гора с плеч. Честное слово!
     - Кто отказал? - спросил Эли. - Кто в чем отказал?
     - Члены совета, - сказал доктор, отводя глаза. - Я просил их сделать для тебя исключение - изменить решение и принять тебя в школу.
     Эли вскочил, сразу вспыхнув от стыда, от возмущения.
     - Ты... ты что? - Голос его звучал совсем не по-мальчишески - он был вне себя. - Ты не должен был просить! - крикнул он отцу.
     Доктор Ремензель покорно кивнул:
     - Они тоже так сказали...
     - Это неприлично! - сказал Эли. - Какой ужас! Как ты мог!
     - Ты прав, - сказал доктор Ремензель, покорно принимая упреки.
     - Теперь мне за тебя стыдно! - сказал Эли и видно было, что он говорит правду.
     Доктор Ремензель чувствовал себя глубоко несчастным и не знал, какие найти слова.
     - Прошу прощения у вас обоих, - сказал он наконец. - Очень нехорошо вышло, нельзя было даже пытаться...
     - Значит, Ремензель все-таки попросил для себя поблажки! - сказал Эли.
     - Наверно, Бен еще не привел машину, - сказал доктор, хотя это было и так вполне ясно. - Давайте подождем здесь. Не хочу туда возвращаться.
     - Ремензель просил лично для себя, как будто эти Ремензели что-то особенное! - сказал Эли.
     - Не думаю... - начал было доктор Ремензель, но конец фразы так и повис в воздухе.
     - Не думаешь чего? - переспросила Сильвия.
     - Не думаю, - сказал Ремензель, - что мы еще когда-нибудь сюда приедем.