Константин Михайлович Станюкович
     
     Матросик
     
     Из цикла "Морские рассказы"
     
     
     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: К.М.Станюкович. "Морские рассказы"
     Издательство "Юнацтва", Минск, 1981
     Художник Е.А.Игнатьев
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 16 декабря 2001
     ---------------------------------------------------------------------
     
     
     I
     
     Двое суток русский военный клипер "Жемчуг" штормовал, как говорят моряки.
     Двое суток он выдерживал жестокий ураган в Индийском океане, вблизи западного берега Северной Африки, встретив врага со спущенными стеньгами, под несколькими штормовыми парусами, с наглухо задраенными люками и с протянутыми на верхней палубе леерами.
     Положение было серьезное.
     В те ужасные долгие часы, когда ураган напрягал все свои силы, с диким воем потрясая мачты и завывая в трепыхавшихся снастях, и когда громадные, высокие и пенящиеся волны с бешенством нападали на маленький клипер со всех сторон, вкатываясь верхушками на палубу, и кидали его, словно щепку, готовые его поглотить, - в такие часы, казавшиеся вечностью, смерть витала перед глазами моряков. Эти водяные горы казались неминуемой общей братской могилой. И сердца даже бывалых и мужественных людей замирали в предсмертной тоске, хотя лица их и были сурово-спокойны и напряженно-серьезны.
     К вечеру вторых суток буря несколько затихла, и все на клипере радостно и благодарно вздохнули, понимая, казалось, с большой ясностью, от какой избавились опасности и как были близки к смерти.
     Клипер, хорошо построенный, не особенно пострадал во время трепки. В нескольких местах волны проломали борт; офицерский катер и капитанский вельбот были сорваны с боканцев в океан - вот и всего.
     Несмотря на то, что буря заметно стихала и "Жемчуг" был уже вне опасности, и капитан и старший штурман, видимо, чем-то озабоченные, оба с истомленными, осунувшимися и серьезными лицами, не сходили с мостика, тревожно вглядываясь в мрак наступившей ночи.
     Казалось, теперь можно было бы поставить достаточно парусов и нестись со свежим попутным ветром к югу, но капитан - небольшой сухощавый человек лет под сорок, довольно сурового вида - вместо того приказал на ночь поставить только зарифленные марселя, бизань и фор-стеньги-стаксель и держаться в крутой бейдевинд, чтобы клипер, так сказать, топтался на месте.
     Такое решение принято было капитаном потому, что он не знал точно места, где находится в данное время "Жемчуг". В течение двух суток урагана солнце ни на минуту не показывалось, и, следовательно, нельзя было по высоте солнца определить широту и долготу места. Не видно было ни луны, ни звезд, по которым тоже возможно определиться, как говорят моряки.
     А между тем ураган мог отнести клипер к берегам Африки, берега же эти были негостеприимны. Много рифов и подводных мелей было около них, и "Жемчуг", избавившись от одной опасности, легко мог набежать на другую, едва ли не худшую.
     И теперь ночь была темна. На подернутом облаками небе ни одной звездочки.
     Среди этой тьмы клипер покачивался на волнах, все еще сердито разбивающихся о бока "Жемчуга", и вахтенный офицер, молодой мичман, то и дело вскрикивал часовым на баке:
     - Вперед смотреть!
     Нередко тоже раздавался его молодой звонкий голос:
     - На марса-фалах стоять!
     На эти предупреждающие окрики и часовые на баке и вахтенные матросы, стоящие у марса-фалов, тотчас же отвечали:
     - Есть, смотрим! Есть, стоим!
     - Все равно ничего не увидать в этой проклятой тьме! - сердито проворчал капитан себе под нос, ни к кому не обращаясь.
     И минуту спустя приказал вахтенному офицеру:
     - Велите разводить пары!
     - Есть!
     Мичман послал рассыльного за старшим механиком и вслед за тем дернул ручку машинного телеграфа.
     Капитан почти не спал двое суток, позволяя себе вздремнуть в своей каюте час-другой, во время которых на мостике капитана заменял старший офицер.
     И теперь его жестоко клонило ко сну.
     Но он простоял еще два часа, пока не были готовы пары, и только тогда решил сойти отдохнуть.
     Перед уходом он тихо заметил старшему штурману, стоявшему у компаса:
     - Береженого и бог бережет, Степан Степаныч!
     - Совершенно верно-с, Иван Семеныч! - подтвердил старший штурман.
     - И если, не дай бог, нанесет нас на мель...
     Старший штурман угрюмо сплюнул и сурово сказал:
     - Зачем наносить!
     - Так все же машина поможет. Не так ли, Степан Степаныч?
     Судя по тону голоса капитана, ему очень хотелось слышать от старого, опытного, много плававшего штурмана подтверждение своих слов, которым он и сам едва ли очень верил.
     Что, в самом деле, могла сделать машина, да еще не особенно сильная, при таком свежем ветре и громадном волнении!
     - Конечно-с! - лаконически ответил старший штурман.
     Но его лицо, слабо освещенное светом, падавшим от компаса, старое, угрюмо-спокойное лицо, густо поросшее седыми баками, по-видимому нисколько не разделяло надежд капитана на действительность помощи машины.
     И, словно бы желая в свою очередь успокоить свою тайную тревогу и тревогу капитана, он прибавил:
     - Положим, ураган жарил по направлению к берегу, но все же в начале урагана мы были в пятидесяти милях от берега и держались в бейдевинд... Вот, бог даст, завтра определимся... А теперь вам выспаться следует, Иван Семеныч!
     - То-то очень спать хочется... Пойду вздремнуть.
     И, обращаясь к вахтенному офицеру, громко и властно сказал:
     - Хорошенько вперед смотреть!.. Как бы берега близко не было... Чуть что заметите, дайте знать!
     - Есть! - ответил мичман.
     Капитан ушел и, не раздеваясь, бросился, как был, в кожане поверх сюртука и в фуражке, на диван и мгновенно уснул.
     
     
     II
     
     Притулившись на баке у наветренного борта, кучка вахтенных матросов, одетых в кожаны, с зюйдвестками на головах, тихо лясничала.
     Чей-то громкий и насмешливый голос говорил:
     - Ну, разве не дурак ты, Матросик?! Как есть дурак!
     Тот, кого звали Матросиком, тихо засмеялся и простодушно ответил:
     - Дурак, значит, и есть.
     - Да как же не дурак! Сидел бы теперь у себя дома, в деревне, а заместо того взял да и за другого на службу пошел... И хоть бы за деньги, а то дарма! Небось, ничего не дали?
     - Такая причина была, - оправдывался Матросик.
     - Нечего сказать, причина! Вовсе прост ты, вот и причина!
     Тот, кого называли Матросиком, словно бы оправдываясь, проговорил:
     - Этот самый парень, заместо которого я пошел, братцы, только что поженился и очень приверженный к земле был мужик... Коренной в семье. Без его разор был бы. И так, братцы вы мои, убивались по нем отец с матерью да супруга, значит, евойная, что жалость взяла. Мне, думаю, что? Одинокий сирота, живу в работниках... Ну таким родом и явился я к барину и в ноги: "Дозвольте, мол, в некрута вместо Васьки Захарова!" Барин даже очень был доволен... Вот она, братцы, какая причина! - закончил Матросик.
     Он проговорил эти слова необыкновенно просто, словно бы и поступок его был самый простой, и он не сознавал, сколько в нем было доброты и самоотвержения.
     За эту бесконечную доброту и готовность помочь всякому на "Жемчуге" все матросы любили этого первогодка. Звали его не по фамилии - фамилия его была Кушкин, - а Матросиком, вследствие того, что Кушкин однажды, вскоре после назначения его на "Жемчуг", на вопрос боцмана: "Кто ты такой?", вместо того чтобы ответить: "Матрос второй статьи Илья Кушкин", простодушно ответил: "Матросик".
     Так с тех пор на клипере его все прозвали Матросиком.
     И в самом деле, прозвище это подходило к Кушкину.
     Это был маленького роста, худощавый, почти смуглый молодой паренек лет двадцати двух-трех, с пригожим жизнерадостным добрым лицом, главным украшением которого были большие темные глаза, полные какой-то чарующей ласки и привета. Когда Матросик улыбался, широко раскрывая свой рот с красными сочными губами и показывая ослепительно белые зубы, то невольно улыбались и те, на кого он смотрел.
     Вся его маленькая фигурка была ладная и необыкновенно располагающая. Ходил он всегда веселой и легкой походкой и любил одеваться аккуратно и опрятно. Даже его желтоватого цвета руки с тонкими, слегка искривленными пальцами не были пропитаны смолой и грязны, как у других матросов. Матросик, видимо, щеголял опрятностью.
     Уроженец одной из северных губерний, Илья Кушкин еще с отрочества плавал по бурному Ладожскому озеру и, поступивши в матросы и затем назначенный в кругосветное плавание на "Жемчуг", скоро сделался хорошим и исправным матросом.
     Когда Матросик окончил свой рассказ, кто-то из кучки спросил:
     - Так тебе, Матросик, ничего и не дали за твою простоту?
     - Предлагали, братцы. Пятичницу давали.
     - А ты не взял?
     - То-то не взял. Бедные мужики эти Захаровы... Как с их взять? Однако угощение принимал - страсть угощали, братцы! А молодая баба, Васькина жена, так та мне две рубахи ситцевые справила. "Вовек, - говорит, - не забуду, Илья, что ты моего мужика при мне оставил". Небось, люди добро помнят.
     С мостика то и дело раздавались окрики вахтенного офицера. То он командовал: "Вперед хорошенько смотреть", то: "На марса-фалах стоять".
     Эти частые и громкие окрики среди ночной тишины несколько раздражали матросов.
     - И чего это мичман зря суетится да глотку дерет! - заметил кто-то.
     - А может, не зря, - промолвил Матросик.
     - Коли встречных судов боится, все равно не увидишь скоро. Слава богу, хоть штурма прикончилась, а все-таки нехорошая ночь! - раздался чей-то голос.
     - То-то вахтенный и опасается, что ночь!.. И пары по той же причине... И ходу нам нет! - сказал Матросик.
     - По какой причине?
     - А по той самой, братцы, что неизвестно, в какие места нас буря занесла. Вот он и опаску имеет. В море, братцы, завсегда надо опаску иметь. Я хоть и по озеру ходил, а бога приходилось-таки часто вспоминать! - проговорил Матросик.
     С этими словами он повернул голову к океану и стал зорко всматриваться вперед, в покачивавшийся на волнах клипер.
     Смотрел Матросик минут пять - десять и вдруг крикнул неестественно громким голосом.
     - Бурун под носом!
     - Марса-фалы отдать!.. - тревожно скомандовал вахтенный мичман.
     Марселя бесшумно упали, и в то же мгновение "Жемчуг" остановился, врезавшись в гряду, и беспомощно стал биться, словно птица, попавшая в силки.
     
     
     III
     
     Капитан мгновенно проснулся и через минуту был на мостике. Старший офицер и старший штурман были там же. Все офицеры и все матросы, наскоро одевшись, выскочили наверх.
     Клипер било жестоко о камни, и машина, работавшая полным ходом, не могла его сдвинуть с места. Видно было, что "Жемчуг" засел плотно.
     Все были в подавленном состоянии.
     Ветер дул свежий, и волны кружились вокруг клипера. Кругом кромешная тьма.
     Прошло бесконечных десять минут, и снизу дали знать, что течь увеличивается. Пущены были в ход все помпы, но вода тем не менее все прибывала. Положение было критическое, и не было никакой возможности высвободиться из него. И помощи ожидать было не от кого.
     Однако на всякий случай зарядили орудия, и через каждые пять минут раздавались выстрелы, разносившие по океану весть о бедствии.
     Но никто этих выстрелов, казалось, не слыхал.
     Верхняя и нижняя палубы осветились фонарями. Молчаливые и сосредоточенно-серьезные матросы торопливо вытаскивали рангоут, разные вещи. У денежного сундука, вынесенного из капитанской каюты, стоял часовой.
     Несмотря на работу всех помп, клипер постепенно наполнялся водой через полученные пробоины от ударов о камни гряды, в которой он засел. О спасении клипера нечего было и думать, и потому по приказанию капитана принимались меры для спасения людей и для обеспечения их провизией.
     Но ночью, при громадном волнении, спустить шлюпки и посадить на них людей было бы безумием. Приходилось ждать рассвета.
     И в голове каждого моряка, несмотря на спокойные, по-видимому, голоса капитана и старшего офицера, отдававших приказания, проносилась ужасная мысль:
     "Не исчезнет ли "Жемчуг" в волнах до рассвета?"
     Наконец забрезжило, и из сотни человеческих грудей вырвался крик радости. Громкое "ура" разнеслось по океану, споря с ревом ветра и гулом бурунов.
     Высокий, казалось, отвесный, берег неясными контурами выделялся близко, совсем близко. Между ним и грядой, на которой бился "Жемчуг", было не более пятидесяти сажен.
     Но радость быстро сменилась отчаянием. Ветер не стихал; волны с грозным ревом разбивались о берег. Буруны пенились вокруг "Жемчуга". Все поняли, что спасение на шлюпках невозможно.
     И близкий берег казался недостижимым, а смерть - неминуемою.
     Выстрелы о помощи раздавались по-прежнему, но не вселяли надежды, хотя и привлекли на берег кучку арабов, которых можно было рассмотреть в бинокли.
     Но что они могли сделать? Как помочь?
     
     
     IV
     
     Рассвело.
     Утро было серое и печальное. Низкие темные тучи заволакивали небо. Ветер не стихал. Волны по-прежнему были громадны.
     "Жемчуг" по временам трещал от ударов, но еще держался на воде.
     Бледный, казавшийся стариком капитан, не сомневавшийся почти, что жена и трое его детей, оставшихся в Кронштадте, сегодня сделаются сиротами, все-таки не показывал ни перед кем своего отчаяния и распоряжался, словно бы надеялся на спасение.
     И он обошел палубу и говорил, ободряя матросов:
     - Скоро ветер стихнет, и мы на шлюпках доберемся до берега. Не робей, молодцы ребята!
     И "молодцы ребята" как будто верили - так им хотелось верить! - и отвечали:
     - Рады стараться, вашескобродие!
     Вернувшись на мостик, капитан сказал старшему офицеру:
     - Если бы конец подать на берег и на этом конце укрепить канат!.. Это единственная возможность спасти людей. Но как подать? Шлюпку немедленно зальет. Ветер не стихает. Барометр падает.
     - Разве вплавь, Иван Семеныч?
     - Вплавь? Но кто решится? Это верная гибель. Если чудом и доплывет, то разобьется о камни... Весь берег ими усеян... Но, во всяком случае, надо попробовать... Арабы могут перехватить конец, и тогда мы спасены. Прикажите поставить людей во фронт. Я вызову охотников.
     Когда люди выстроились, капитан подошел к фронту и, объяснив, в чем дело, крикнул:
     - Есть ли охотники выручить всех нас, ребята? Если есть, выходи.
     Никто не шелохнулся. Всякий с ужасом взглядывал на пенистые волны, гребешки которых вкатывались на палубу.
     Только маленький чернявый Матросик вышел из фронта, решительно подошел к капитану и, застенчиво краснея, проговорил:
     - Я желаю, вашескобродие!
     - Ты, Матросик? - удивленно воскликнул капитан, невольно оглядывая маленькую, тщедушную на вид фигурку Матросика.
     - Точно так, вашескобродие.
     - Куда тебе!.. Ты сейчас же утонешь!
     - Не извольте беспокоиться, вашескобродие... Я к воде способен. Плаваю, вашескобродие!
     - И хорошо?
     - Порядочно, вашескобродие! - скромно ответил Матросик, бывший превосходным пловцом.
     - Но ты знаешь, чем рискуешь?
     - Точно так, вашескобродие!
     - И все-таки желаешь?
     - Буду стараться, вашескобродие! Как для людей не постараться! - просто прибавил он.
     - Ты будешь нашим спасителем, если подашь конец... От имени всех спасибо тебе, Матросик! - проговорил взволнованно капитан.
     Матросик разделся догола, одел пробковый пояс и обвязался концом.
     Когда все было готово, он низко поклонился всем и дрогнувшим голосом произнес:
     - Прощайте, братцы!
     - Прощай, Матросик!
     Все смотрели на него как на обреченного.
     Он бросился в волны.
     
     
     V
     
     Все бинокли и подзорные трубы были устремлены на бесстрашного пловца. Голова его в виде черной точки то показывалась на гребнях, то исчезала между волнами.
     - Молодец! Хорошо плывет! - говорил про себя капитан, не отрывая глаз от бинокля.
     Действительно, Матросик плыл хорошо, подгоняемый попутной волной... Уже близко. Несколько размахов - и он у берега. Арабы ему что-то кричат, указывая вправо от взятого им направления. Но он ничего не понимает, довольный и радостный, что сейчас доплывет, укрепит к берегу конец и люди будут спасены.
     Но вдруг набежавшая волна с силой бросает Матросика, и он всей грудью ударяется о прибрежный острый камень.
     Ужасная боль и слабость мгновенно охватывают его. К нему подбегают арабы, и он им указывает на конец уже потускневшими глазами.
     Смерть Матросика была почти моментальная.
     
     
     VI
     
     Арабы вытащили труп Матросика на песок и стали вытягивать конец.
     Через полчаса за одну из скал, правее, был прикреплен канат, и по этому канату стали переправляться с "Жемчуга" люди. К полудню ветер заметно стих, так что возможно было продолжать переправу при помощи каната на шлюпках.
     Когда все переправились на пустынный берег, капитан, указывая на труп маленького чернявого Матросика, сказал:
     - Вот кто пожертвовал собою, чтобы спасти нас, братцы!
     И, обнажив голову, приложился к покойнику.
     Все крестились и отдавали последнее целование Матросику.
     А в это время "Жемчуг" исчезал под волнами.